Эренжен Хара-Даван. Чингисхан. Великий завоеватель

Портрет Чингисхана. Национальный музей, Тайвань

Есть ли некий высший смысл в возникновении империи Чингисхана? Или чудовищная игра случайностей повергла к ногам монгольского воителя бессчетные царства Азии и Европы, губя их обитателей? Вряд ли возможен окончательный ответ на эти вопросы. Автор книги, которую вы держите в руках, Эренжен Хара-Даван — историк евразийского склада, калмык по национальности — не пошел по пути безудержной национальной апологетики. Прежде всего он стремится постичь суть самой идеи евразийской империи. Вероятно, не со всеми его умозаключениями согласится читатель. Однако мысли эта книга порождает весьма нетривиальные. И более интересные, чем хрестоматийное евразийство.


ХАРИЗМАТИЧЕСКОЕ БРЕМЯ ПОЛЯРНОГО МИФА

Великий исторический деятель — всегда не только конкретный человек, но еще и миф. Это вовсе не означает некую иллюзорную новоевропейскую мифичность, синонимичную фантазии и фикции. Скорее напротив: истинный, традиционный миф дополняет и вполне определенным образом переосмысливает реальный прототип, подчас как бы высвечивает его, обнаруживая своего рода над-реальность, не воспринимаемую в ракурсе эмпирическом и сиюминутном. Сквозь тип и прототип проступают контуры архетипа. Именно так в истории можно увидеть метаисторию, — а без нее великие останутся лишь героями или гениями, диктаторами или святыми…

Каков же метаисторический архетип образа Чингисхана? Устоявшиеся модусы этого образа многочисленны, но в известном смысле односторонни (во всяком случае не архетипичны). Жестокий завоеватель, «Покоритель Вселенной»; мудрый законодатель, необычайно прозорливый для простого кочевника и воина, каковым был Темучин до того, как стал Чингисханом; объединитель монгольского народа; основатель огромной империи на двух континентах… Все эти определения глубоки и мотивированны. Однако методологически они принадлежат сфере позитивистской науки и потому имеют лишь косвенное отношение к метаистории.


Чингисхан. Персидская миниатюра XIV в.

Преодолеть этот разрыв, проникнуть в сокровенные глубины исторического процесса и в побуждения его творцов попыталось в XX веке евразийство — одна из крупнейших историко-политических школ, породившая не отвлеченно-умозрительное, но живое и безусловно перспективное миросозерцание. Применительно к империи Чингисхана можно констатировать, что евразийцы отбросили западнический по происхождению стереотип монголо-татарского ига. Они настаивали на том, что пребывание Древней Руси в составе Золотой Орды в конечном счете имело позитивные последствия в геополитическом и внутриполитическом отношениях, что Российская империя унаследовала от империи монголов гораздо больше, чем от Рима и Византии.

Впрочем, нельзя не согласиться с тем, что и евразийство создавало свои стереотипы. Ранние евразийцы (Г.В. Вернадский, П.Н. Савицкий) переоценивали роль географического фактора в формировании этносов; знаменитая теория пассионарности Л.H. Гумилева может быть расценена как априорная (хотя и многократно эмпирически подтвержденная) модель, безусловно описывающая фазы этногенеза — юность, зрелость и старость народов, но зачастую сужающая мотивацию исторических фактов. Скажем, образование империи Чингисхана выглядит в этом свете как реализация этнопсихологического, почти биологического фактора. Но разве менее важную роль сыграли в данном случае факторы духовно-психологические — живая реальность того, что мы теперь именуем словом «миф»?

Наверное, для преодоления указанных стереотипов современный автор сам должен обладать тем, что позволительно будет назвать мифологизмом мышления. В известной мере это качество присуще автору книги о Чингисхане, которую вы держите в руках (впервые она вышла ограниченным тиражом в Белграде, в среде российской эмиграции, в 1929 г.). Ее автор, Эренжен Хара-Даван (1883–1942), единственный среди ранних евразийцев, был представителем одного из тех народов, которые сохранили свою традиционную культуру гораздо лучше, чем большинство западных европейцев. Он родился[1] в Калмыцкой степи, в кочевье Малодербетовского улуса, в семье калмыка-батрака по имени Дава и по прозвищу Хара, «Черный», данному ему за смуглость кожи. Путь в науку для юного Эренжена начался в улусной школе; отец не мог платить за учебу сына, и тот учился на общественные средства (общественный капитал, сформированный в 1830-е гг. для оказания помощи калмыкам-беднякам).

Потом была гимназия в Астрахани, куда Эренжена Даваева (так его тогда называли) направили в числе немногих сверстников, проявивших в школе выдающиеся способности. В 1904 г. он познакомился с приехавшими из Петербурга учеными: профессором Гельсингфорсского университета Г.И. Рамстедтом и преподавателем восточного факультета Петербургского университета А.Д. Рудневым. Они изучали народную культуру калмыков, записали у Э. Даваева и его товарища Санджи Баянова несколько национальных мелодий. После этого Эренжен и сам начал собирать народные песни и подарил свои записи А.Д. Рудневу, когда в 1906 г. приехал в Петербург.


Чингисхан захватывает Табриз

В столице он поступил в Военно-медицинскую академию — незаурядный успех для сына батрака из Калмыцкой степи. Именно в годы учебы, в тревожную эпоху первой русской революции Эренжен включается в дело национального возрождения калмыков. Один из его друзей, студент юридического факультета Петербургского университета Бадма Уланов стал одним из основателей национальной организации «Знамя калмыцкого народа» («Хальмг тангачин туг») — секции Всероссийского союза учителей. И получив диплом врача, Э. Хара-Даван возвращается в Калмыкию, в родной улус. А во время Февральской революции 1917 г. включается в политическую деятельность, в работу новых органов управления, выступая с идеей автономии Калмыкии. Временное правительство эту инициативу не поддержало, и Э. Хара-Даван оказывается, хотя и ненадолго, в стане советской власти. Совет депутатов Малодербетовского улуса делегирует его на съезд «трудового калмыцкого народа Прикаспийского края». Весной 1918 г. он возглавил Калмыцкую секцию исполкома Астраханского губернского совета. Однако выступил против экспроприации скота у зажиточных калмыков, против обобществления земли — и оставил пост председателя Калмыцкой секции, когда губисполком (как ранее Временное правительство) не предоставил Калмыкии автономию. А потом закономерно оказался в оппозиции советской власти и вместе с разгромленной белой армией эмигрировал из России.

Нелегкое бремя легло на немногочисленную калмыцкую интеллигенцию в эмиграции — помочь землякам (зачастую владевшим только калмыцким языком) выжить в Западной Европе, более чуждой им, чем Россия. Э. Хара-Даван участвует в работе Калмыцкой комиссии культурных работников (в Праге), в издании калмыцких журналов («Хонхо», «Улан Залат»). А в 1929 г. он перебирается в Югославию, в Белград — один из духовных центров российской эмиграции. Там происходит событие исключительно важное для культурного диалога Востока и Запада. На земельном участке, пожертвованном сербским помещиком Ячимовичем, возводится первый в Западной Европе буддийский храм — калмыцкий хурул. Священные изображения для него, из Тибета, Монголии и Индии, прислал Н.К. Рерих; японские буддисты передали в дар бронзовую статую Будды. Должность секретаря в духовно-попечительском совете храма занял Эренжен Хара-Даван. В те годы он вместе со многими другими калмыками и русскими казаками-эмигрантами планировал не оставаться в Европе, а переселиться со временем в степи Мексики и Техаса (в 1930 г. с этой целью был создан Казачий колонизационный комитет). Этим планам не суждено было сбыться. Э. Хара-Даван умер в Югославии в 1942 г.

Казалось бы, человек с такой биографией легко мог замкнуться в кругу узконациональных интересов. Однако этого не произошло. Свидетельство тому — его удивительная книга «Чингисхан как полководец и его наследие». Она вышла из печати в год открытия калмыцкого буддийского храма в Западной Европе. Суховатое название, простое оформление, явно в небогатой типографии. Но даже титульный лист книги, воспроизведенный здесь, глубоко продуман и несет в себе скрытый смысл. Единственное изображение на титульном листе — один из священных символов северного буддизма, ваджра (по-монгольски очир), означающая алмазоподобную мудрость. Причем выбран вариант четырехконечной ваджры, образующей равносторонний крест: в философии традиционализма он истолковывается как символ полярного Центра мира. Рядом — перевод надписи на тамге Чингисхана: по сути, краткий символ веры древней тюрко-монгольской религии Вечного Синего Неба (Менкэ Кёк Тенгри). «Печать Владыки Человечества»…

Апологетика национального героя монголов? Нет; в годы работы над книгой Хара-Даван все глубже проникается евразийскими идеями поздних русских славянофилов. Он показывает в своем исследовании непродуктивность для России и народов Азии западной культурологической модели, усматривая крах западничества в событиях 1917 г., в развале Российской империи, основанной Петром I. Обращаясь к опыту другой, более ранней евразийской империи, созданной в XIII в. Чингисханом, Э. Хара-Даван не отрицает «крайней бедственности» монгольского завоевания для русского народа, однако избегает односторонних оценок. Развенчивая западнический миф о «диких ордах» монголов, он выходит на уровень глобальных обобщений, в которых рождается иная цивилизационная модель, альтернативная и западной, и тем более какой бы то ни было националистической модели. Он не формулирует ее в схоластических тезисах (как это сделал бы философ-европеец); можно сказать, что ее постулаты растворены в мета-историческом мифологизме ассоциативных, полуинтуитивных намеков, в подтексте внешне простых определений и выводов.


Генеалогия Чингизидов

Некоторые из этих выводов настолько очевидны, что вызывает удивление, почему до Хара-Давана и других евразийцев никто не придавал этому должного значения. Например, толерантность золотоордынских правителей к религии завоеванных ими народов — факт вроде бы хорошо известный. Однако совершенно логичный геополитический вывод из этого обстоятельства воспринимается многими как нечто радикалистское: именно благодаря пребыванию Руси в составе Золотой Орды с ее веротерпимостью русское православие сохранилось как конфессия. Иначе экспансия католичества, весьма активного в XIII–XIV вв., скорее всего привела бы к безусловному вхождению Руси в круг западного христианства, к разрыву многих связей с Востоком (православным и не только), без которых сейчас невозможно представить себе русскую культуру в ее исторической конкретике последнего полутысячелетия.

В этой связи уместно процитировать приведенный Хара-Даваном указ хана Менгу-Тимура, изданный в 1270 г.: «На Руси да не дерзнет никто посрамлять церквей и обижать митрополитов и подчиненных им архимандритов, протоиереев, иереев и т. д. Свободными от всех податей и повинностей да будут их города, области, деревни, земли, охоты, ульи, луга, леса, огороды, сады, мельницы и молочные хозяйства. Все это принадлежит Богу, и сами они Божьи. Да помолятся они о нас.»[2] Кстати, золотые ярлыки, выдававшиеся ханами русским митрополитам, делали их независимыми и от власти местных князей, что в эпоху княжеских усобиц на Руси имело немалое значение.

Хара-Даван отмечает, что Чингис-хан, «основатель политики абсолютной веротерпимости», издал аналогичный указ относительно древней религии Китая — даосизма. Властитель Монгольской империи пригласил в свою резиденцию знаменитого даосского монаха Чан-Чуня (1148–1227), с почестями встретил его и неоднократно беседовал с ним об утонченных проблемах даосской духовной алхимии.[3] Происходило это в 1222–1223 гг. А несколько ранее, в 1219 г., когда Чан-Чунь еще только получил приглашение Чингисхана, даосские монахи воздвигли в память об этом стелу. На ней были начертаны слова, которыми, как утверждает даосское предание, начиналось послание Чингисхана Чан-Чуню:
«Небо устало от надменности и любви к роскоши, достигших в Китае своего предела. Я живу на Севере, где алчность возникнуть не может никогда. Я возвращаюсь к простоте и чистоте, сообразуясь с умеренностью. Что касается одежд, которые я ношу, или пищи, которую принимаю, то все это такие же лохмотья и та же еда, что у пастухов и конюхов. Я обращаюсь с простым народом так же сочувственно, как с детьми, а со своими воинами, как с братьями. Принимая участие в битвах, я всегда нахожусь впереди всех. За семь лет я совершил великое дело, и отныне во всех шести измерениях пространства все подчинено одному закону».[4]

Полагают (например, известный французский востоковед Рене Груссе), что этот текст стилизован в духе китайской культуры. Но похоже, что в последней фразе действительно содержится указание на метаисторический смысл жизненной миссии Чингисхана. Действительно: во имя чего он «бичом Божиим» пронесся по Евразии, не стремясь при этом к личной славе и проявляя удивительную терпимость к религиям самых разных народов? Он ведь и ислам признал одной из официальных религий своей империи (хотя разгромил мусульманские регионы Афганистан и Хорасан еще более жестоко, чем Русь), и распространенное тогда среди монголов древнее христианство несторианского, восточного толка… Пожалуй, ответ на поставленный здесь вопрос наиболее четко дал Эренжен Хара-Даван:
«Идеалом Чингисхана было создание единого царства человечества, так как только тогда, как он справедливо думал, прекратятся взаимные войны и создадутся условия для мирного процветания человечества как в области духовной, так и материальной культуры. (…) Этот завоеватель мира был прежде всего его непреклонным возродителем. Железом и огнем он открывал древние мировые пути для шествия будущей цивилизации».[5]

Безусловно, Чингисхан стремился к миру — в рамках создаваемой им империи, хотя этот созидательный процесс неизбежно приводил к дихотомии своего и чужого; последнее подлежало ассимиляции или уничтожению. Впрочем, и эта, деструктивная по отношению к чужому, деятельность воспринималась как акт божественной справедливости: ведь монарх-мироустроитель приобретал статус божественного начала, по определению и сути.

Ритуальная, космологическая функция правителя в традиционном монгольском обществе, понятие харизмы божественного царя как основы гармонии в социуме и в окружающем мире детально исследованы Т.Д. Скрынниковой.[6] В научный оборот вводится богатейший этнографический и религиоведческий материал, связанный с почитанием Чингисхана в средневековой Монголии. Однако сам факт его избранничества остается не объяснимым ничем иным, кроме как волей Тенгри — Вечного Неба. Это исполнение небесной воли, осознававшееся, как известно, самим Чингисханом, стало для него основой того, что Л.H. Гумилев назвал пассионарным импульсом: «Пассионарность проявляется у человека как непреоборимое стремление к деятельности ради отвлеченного идеала, далекой цели, для достижения которой такой человек — пассионарий, жертвует не только жизнью окружающих, но и жизнью своей собственной».[7]

Но ведь далеко не все пассионарные правители ставили перед собой в качестве конечной цели создание всеобщего царства человечества. Это удел или миссия единиц, и для этого нужна особая, поистине метафизическая мотивация. Стяжание регалий вселенской власти — не из тех проблем, которыми занимается историческая наука, хотя бы и самая передовая. Столь глобальный сюжет — прерогатива мифа.

Мифологизация образа реального человека или его деяний — это вовсе не произвольно-романтическая трансформация, не просто возвеличивание или умаление. Это процесс, подчиняющийся строгим закономерностям, а потому доступный исследованию и осмыслению. При этом не следует упускать из виду и откровенно сказочные варианты мифологической трансформации (скажем, в кашмирских мусульманских легендах о Христе, глубоко уважительных, библейский Иисус порой преображается в сказочного великана Иссу). Применительно же к образу правителя такого рода преображение часто моделируется мифом инициатическим, который описывает посвящение в статус царя или императора.

Этот миф, которому историки уделяют мало внимания (трактуя его как сказочную обработку образа), наиболее четко выступает в сказаниях о мучительно трудном прохождении героем Царства Тьмы и о вступлении в Царство Света — мистический Полюс Мира, где вся слава, все достоинство и благо содержатся в наивысшем, то есть именно полярном проявлении. В конкретной фабуле мифа эта полярность нередко овеществляется в образе регалий вселенской власти. Такие сказания сложены далеко не обо всех правителях. В этом отношении известный современный медиевист А.Г. Юрченко сравнивает Чингисхана только с Александром Македонским — Искандером мусульманской традиции.

А.Г. Юрченко отмечает, что в «Романе о Чингисхане» (XIII в.; в Европе этот текст стал известен благодаря францисканской миссии в Центральной Азии 1245 г.) войско Чингисхана несколько месяцев идет через совершенно пустынные регионы куда-то на северо-восток и в итоге достигает пределов мира — загадочной земли «людей Солнца». Там, у берегов вселенского Океана, в период летнего солнцестояния сближаются Солнце и море, а Солнце сталкивается с небесной твердью, издавая страшный шум… А.Г. Юрченко допускает, что первоисточником тут могли быть мифологизированные представления народов Северной Азии о полярном дне, повлиявшие на авторов восточных повествований об Александре-Искандере (прежде всего на «Искандернаме» Низами), а через них — на «Роман о Чингисхане». При этом магнитные «Каспийские горы», преодолеваемые Чингисханом на пути к пределам Земли, трактуются как символ Центра Мира.[8]

Совершенно очевидно, что тут бесполезно искать конкретно-историческую первооснову сюжета: перед нами описание мистического паломничества, инициатического опыта со всеми его характерными особенностями, в целом схожими для различных религий и детально исследованными (прежде всего философами-традиционалистами XX в.). Разумеется, встает вопрос: пережили ли этот мистический опыт реальные люди по имени Александр Македонский и Чингисхан, или инициатический миф был «наложен» на их образ современниками либо потомками? Впрочем, в исторической ретроспективе это не столь уж важно — для понимания судеб империй и метаисторического образа их основателей. Человек, стяжавший полярные регалии власти (или персонаж посвятительного мифа), сам становится духовным «полюсом» — тем, кого в мусульманской традиции именуют арабским словом кутб, полюс. Кстати, аналогичный миф существует и о русских царях, но он лишь опосредованно отразился в сказочном сюжете о герое по имени Иван Барма (Бермятин и т. п.), который добывает для русского правителя регалии вселенской власти на океаническом острове где-то на Крайнем Севере (трансформированный сюжет переводного «Сказания о Вавилонском царстве», включивший в себя известную мифологему Полярного острова).

Примечательно, что образ острова в священном море также встречается в цикле преданий о Чингисхане. Согласно джагатайскому «Сказанию о Чингисхане» на острове Белого моря, в темном дворце, недоступном свету Солнца и Луны, девственной дочерью Алтын-хана (т. е. «Золотого царя») был чудесным образом непорочно зачат от солнечного луча будущий отец Чингисхана, Тангри-берген («Богом данный») Дуюн-Баян; Алтын-хан заключил дочь в запечатанный золотой корабль и пустил его в море; корабль оказался в местах охоты монгольского витязя Тумакул-мергена, который освободил царевну и взял ее в жены, несмотря на ее таинственную беременность.[9]

Содержащийся в этом сказании мотив о матери будущего героя, заключенной в запечатанный корабль, — мотив, родственный тому, что присутствует в пушкинской «Сказке о царе Салтане» и находит параллели в древнекельтской традиции, требует отдельного рассмотрения (отметим только, что он также имеет отношение к комплексу полярных мифов). Для нашей темы здесь главное — остров в Белом море. Вряд ли имеется в виду известное ныне «эмпирическое» море на Русском Севере, хотя в средневековом тюркском мире оно было известно давно (по всей видимости, булгары Поволжья соперничали с новгородскими купцами на европейской части Северного морского пути: исследованием этого вопроса в настоящее время занимается казанский историк Рустем Набиев[10]), а джагатайская рукопись «Сказания о Чингисхане» датируется XVII в.
Вряд ли Белое море — это море «западное»; такую интерпретацию предлагают, исходя из традиционной для тюрко-монгольского мира цветовой маркировки сторон света: север соотносится с черным цветом, юг — с красным, восток — с голубым, запад — с белым. Возможно, отсюда происходит тюркское название Каспийского моря — Ак Дынгыс, «Белое море».[11]
Однако в контексте «Сказания о Чингисхане» правомернее рассматривать символизм Белого моря в дискурсе евразийских представлений о царственном, сакральном правителе, о его верховной власти. И тут обнаруживается, как показал В.В. Трепавлов в своем исчерпывающем исследовании образа «Белого царя» у народов, вошедших в Российскую империю, что в этом отношении спектр значений белого в различных этнических традициях (прежде всего у народов индоевропейской, алтайской и уральской языковых семей) неизменно выстраивается вокруг понятий святости и высшей власти, соотносящихся с образами Белой горы, Белого моря, Белого царства.


Например, в хакасском эпосе упоминаются белые ханы у Белой горы или на берегу Белого моря; белый цвет усвоен древнетюркскому богу Неба — Тенгри и верховному божеству якутов Юрюнг Уолану; монгольский Белый Старец (Цагаан Убгэн) хранит благоденствие всего живого; коми-зырянам был известен образ Белого царства и Белого царя. В древнерусской «Голубиной книге» хранящий истинную веру Белый царь именуется «над царями царь», то есть вселенский правитель… Что касается непосредственно Чингисхана, то белым было его личное девятибунчужное знамя; «белой костью» (то есть людьми особо знатными) называли его потомков.[12]

С учетом этих ассоциативных связей можно связать миф «Сказания о Чингисхане» и с символом Полярного острова, и с представлениями об идеальном (белом, светлом, светоносном) правителе. Только миф этот маркирует уже не инициатическое странствие, как в сюжете, зафиксированном францисканской миссией 1245 г., а космогоническую или алхимическую парадигму: животворный солнечный луч, проникающий в темную первичную материю, принадлежит сфере глубоко архаичного алхимического символизма (кстати, и знаменитое «Сокровенное сказание монголов» XIII в. повествует, что Алангоо, праматерь рода Чингисхана, после смерти мужа зачала троих сыновей от сияния посланца Неба, нисходившего в ее лоно через дымник юрты[13]). Эта парадигма лежит и в основе космогонических мифов; символическая соотнесенность династии Чингисхана с солнечным первоначалом и с космогонией закономерно делает его героем-мироустроителем, косвенно подтверждая выводы, к которым приходит в своей книге Э. Хара-Даван.

Но не слишком ли отвлеченны эти мифологические изыскания? Проясняют ли они метаисторическое, по Хара-Давану, открытие Чингисханом «древних мировых путей для шествия будущей цивилизации»? Ведь для тюрко-монгольского мира его харизматичность и так не вызывает сомнений; желанием приобщиться к ней во имя национального возрождения можно объяснить и непрекращающиеся поиски могилы Чингисхана на территории Забайкалья, Монголии, Китая, и предание о том, что мать Покорителя Вселенной была по национальности якуткой…

Пожалуй, единственный автор, который сформулировал многомерный геополитический образ цивилизации, возникающей (или еще имеющей возникнуть) на древних путях империи Чингисхана, — это современный философ-традиционалист А.Г. Дугин. В своей работе 2004 г. «Чингисхан и монголосфера», написанной как раз по мотивам книги Э. Хара-Давана, он выходит на метаисторию великих евразийских империй, исходя из принципов традиционализма и геополитической глобалистики. Сопоставляя сакральную географию империй Александра Македонского и Чингисхана, А.Г. Дугин противопоставляет их в соответствии с дихотомией Север — Юг.

Империя Александра находилась южнее великой евразийской горной гряды, простирающейся от Пиренейского полуострова до Дальнего Востока; Монгольская империя — к северу от этой гряды. По этой линии, являющей собой и вполне конкретный климатический, хозяйственно-экономический, этнический рубеж, проходит (согласно гиперборейской теории антропогенеза, на которой основана философия традиционализма) таинственная разграничительная черта цивилизационных парадигм:
«Древние цивилизации складывались под воздействием импульсов, идущих с Севера, но застывали и становились собой только южнее некоторой географической черты — гряды евразийских гор, тянущихся от Пиренеев до Маньчжурии… С Севера от этих гор рождается тонкая живая сила и оседает южнее, застывая в конкретной форме». (…) «В своем имперостроительном импульсе Чингисхан осуществил важнейшую сакрально-географическую операцию: он „сравнял горы", сделав естественную северную границу южных цивилизаций прозрачной и проходимой… Истинный Север — великая Арктида — дала о себе знать. Сами же евразийские территории и на Севере, и на Юге были интегрированы в единый блок, подчиненный воле Севера уже в планетарном, континентальном смысле. В этом состояла великая нордическая реставрация сакральной географии, которую осуществил Чингисхан в своей империи». (…) Монголосфера Чингисхана… открывала цивилизациям новый трансцендентальный горизонт, нордическое измерение бытия, тот самый Свет Севера, о котором учит исламский эзотеризм».[14]

Признавая изначально полярный (связанный с балканской Македонией, с южными пределами «гиперборейского круга») характер духовного импульса и для империи Александра Великого, А.Г. Дугин выстраивает внутренне очень последовательную схему «развертывания» евразийских империй во времени и в пространстве. Империя Александра овеществила идею евразийского единства на самых южных рубежах, куда доходили духовные импульсы Арктиды — циркумполярной протоцивилизации Северного полушария (кстати, этнолингвистическое единство циркумполярной зоны во времена позднего палеолита и даже в мезолите убедительно подтверждается академическими науками, археологией и сравнительным языкознанием). Монгольская империя преодолела горную гряду, охватив просторы степной и отчасти таежной зоны Евразии. Но тогда получается, что еще более чисто и одухотворенно «нордическое измерение бытия» раскрылось в образовании Российской империи, объявшей самые северные земли Евразийского континента, преддверие Арктиды-Гипербореи!


Лук, колчан и стрелы Чингисхана. Sabanci Museum

Парадоксальность таких формулировок, как «православная монголосфера», лишь кажущаяся: они очень точны и ныне становятся достоянием академической истории. Скажем, А.Н. Никитин (Историко-архивный институт) приходит к выводу, что именно в православной книжности Московского государства «Ордынское царство было вовлечено в контекст библейской, римско-византийской и древнерусской истории».[16] Но применительно к парадигме трех евразийских империй все эти выводы касаются лишь аспектов конкретно-исторического и культурологического. Сакральная же мотивация величественного, непостижимого для современников и различимого лишь в исторической дистанцированности развертывания «в веках и мирах» идеи Полярной империи — это, видимо, все-таки тот похожий на простую сказку миф обретения регалий высшей власти на запредельном острове Белого — Светлого — Святого моря.

Разумеется, осознание этой сакральной обоснованности не дает ключ к решению практических проблем бытия империи. Двойственность в восприятии образа ее основателя останется всегда, и это закономерно. Всегда будут существовать люди, хранящие память о завоевании их земель, о пролитой крови (а это ведь тоже вещь глубоко сакральная). Не стираются и воспоминания о прежних, пусть локальных и частных, общественных структурах, о своих былых законах. Так говорили и будут говорить об империи Чингисхана не только в древнерусских землях, но и в Поволжье, и в Средней Азии, и в Якутии — ведь какая-то часть предков современного якутского народа, похоже, переселилась к Ледовитому океану и Полюсу холода именно потому, что эти люди не желали жить в империи Чингисхана.

Дело тут не только в исторической памяти. Имперскому мифу, самому глубокому и древнему, неизбежно противостоит миф внутринациональный или даже внутриплеменной. И парадокс в том (знать об этом надо, хотя в таком знании поистине много печали!), что племенной этот миф, как правило, генетически восходит к тому же самому, невероятно древнему, может быть, гиперборейскому инициатическому архетипу: священный вождь или культурный герой проникает на запретный и запредельный Полярный остров и обретает там некие зримые проявления высших благ мира. Такой миф был известен, например, индейцам Аляски в эпоху Русской Америки, когда Российская империя почти сомкнула циркумполярное кольцо, простершись уже не на два, а на три континента…

Сакральное, посвятительное, сокровенное обоснование имперских деяний оказывается на поверку тем же самым, во имя которого порой отдают жизнь туземцы, не желающие платить дань неведомому далекому царю! Конечно, и туземцы, и воины империи не всегда знают свои сказки. Но власть таящегося в них мифа недооценивать нельзя.
Е.С. Лазарев
ПРЕДИСЛОВИЕ К 1-МУ ИЗДАНИЮ

Историей монголов и их гениальным вождем, вписавшим блестящие страницы во всемирную историю, до самого последнего времени интересовался только узкий круг ориенталистов. Несмотря на то что в русской истории есть особый период — монгольский, ему не придавалось особого значения, «казенными» историками этот период относится к числу «пустых» периодов русской истории, несмотря на тот исторический факт, что из этого периода вышла Московская Русь, как из материнского лона. Не существует также специального исторического труда на эту тему.
Только за самые последние годы ученые евразийского мировоззрения, изучая проблему русского самопознания, стали внимательно разбираться в разных восточных влияниях на русскую историю, культуру и быт, и им отчасти удалось разбить «предубеждения и предрассудки европеизма», с которыми трактовался этот вопрос до них, и тем самым заинтересовать широкий круг русской интеллигенции, чего не удавалось сделать нашим ориенталистам.
В первую очередь этими вопросами должны заинтересоваться сами представители народов Востока и кочевого мира, населяющих великую степь от восточных предгорий Кавказа и до китайской границы на севере и западе.
«Познай самого себя» и «будь самим собой» — вот лозунги, которыми мы должны руководствоваться после неудачных копирований духовной культуры Европы, приведших в тупик Россию теперь, начиная от Петра I до наших дней.
Желая удовлетворить появившийся интерес к «исходу на Восток», я приступил к этой работе в ознаменование 700-летия смерти Чингисхана (1227–1927).
Заглавие этого труда взято такое потому, что от Чингисхана начинается блестящее выступление на историческую сцену монголов, а у их вождя над талантом государственного деятеля сиял военный гений, между тем он как полководец еще никем не описан.
Военный отдел настоящего труда составлен известным в военной литературе специалистом-академиком, которым также проредактированы и остальные главы и военном отношении, за что приношу ему благодарность.
Этот труд также просмотрен в рукописи профессором-монголоведом Вл. Котвичем, поправки и замечания которого приняты к сведению, в особенности в начале и конце труда — средние главы этого труда он, к сожалению, не успел просмотреть, так как этому помешала его серьезная болезнь.
Выражаю здесь глубокоуважаемому профессору свою сердечную благодарность.
Автор.
Белград, 1929.


ВСТУПЛЕНИЕ

Колыбель бесчисленных народов и племен, родина кровавых завоевателей, источник мифов и легенд, мать всех религий, почва, питающая около миллиарда человеческих существ, — такова Азия.
На протяжении многих веков она оставалась погруженной в нечто вроде мистического оцепенения, презирала действие, относилась безразлично к прогрессу в тех материальных формах, как мы его понимаем, уделяя внимание только работе ума и философским построениям.
И вот она проснулась и во всех своих частях поднимается, враждебная Европе и Америке…
Сознавая скрытую силу, заключающуюся в ее многочисленном и буйно размножающемся населении, охваченная расовой гордостью, побуждаемая презрением к белым, она настойчиво требует восстановления своих территориальных прав и своего суверенитета.
Что готовит нам родившийся паназиатизм? Административная и военная плотина, воздвигнутая русскими императорами на началах идей древней Римской империи, — плотина, составлявшая истинную границу между Европой и Азией на пространстве от Черного до Желтого моря, в настоящее время пала…



Чингисхан.
Рожден в 1155 г., провозглашен ханом в 1206 г.
скончался в 1227 г.
Новая Россия колеблется под влиянием разнообразных импульсов своей наследственности. Займет ли она снова место среди народов Запада для общей работы по возрождению христианской цивилизации? Вернется ли она мыслью и делом в Азию, пошлет ли своих сынов под предводительством нового Чингисхана на завоевание «гнилого Запада»?
Ее евразийцы уже решительно отмежевываются от упадочной культуры Западной Европы с ее «воинствующим экономизмом» и поворачиваются лицом к Востоку, к его религиозным культурам с их «подчиненной экономикой», чтобы обосновать пути зарождения новой эпохи самобытной культуры — Евразии, наследницы Монгольской империи XIII–XIV веков.
«Возможно ли, что мы переживаем „сумерки Западного мира", наступление которых возвестил немецкий философ Освальд Шпенглер?
Может ли статься, что Европа будет низведена к роли небольшого мыса огромного Азиатского материка, как вопрошал себя недавно французский поэт Поль Валери?
Нам скажут, что это химера. Однако я сейчас покажу, что уже был такой момент в истории, когда эта химера облеклась в плоть и кровь и когда она на коне и во всеоружии опрокинула тяжеловесное европейское рыцарство, — момент, когда Запад был покорен политическим и военным гением, о существовании которого он и не подозревал».[17]
История сохранила нам следующие данные об этих событиях.
На север от Великой Китайской стены и Туркестана, в современной Монголии и южной степной полосе Сибири, в XIII веке возникает Монгольская держава. Быстрое образование обширной кочевой империи в истории Средней Азии не представляет чего-либо необычайного. Приводившие к такому результату народные движения вызывались различными причинами, преимущественно экономического характера, и при условиях кочевого быта быстро распространялись на тысячи верст, охватывая целый ряд племен и народов, пока не встречали какие-нибудь трудноодолимые естественные преграды. Такие среднеазиатские державы образовались во II и в IV веках по P. X. - первой была империя гуннов, второй — тюркская империя, но обе они ограничились объединением кочевых народов и захватом только немногих культурных областей, всегда находившихся под ударами кочевников.
Движению кочевников от Великой Китайской стены до Венгерской равнины и от Азиатских гор в Персию и Индию способствовало травянисто-степное пространство и «конно-железная» кочевая культура, связанная с обузданием коня и употреблением железа.[18]
Эта великая равнина служит «месторазвитием кочевой культуры», имеющей около 3-х тысяч лет исторической давности от появления скифов в VII веке до Р.Х. и до наших дней.
«Единство кочевой культуры на всем протяжении степей определяется не только общим укладом жизни, но и общим характером быта, общественного строя, художественных вкусов, политических форм, религиозных представлений и глубоко отличается в существе своем от культур оседлых и земледельческих».[19]



Только мировая монгольская экспансия быстро охватывает всю Азию, за исключением Японии, Индостана и Аравии, перебрасывается в Европу и сокрушающим натиском монгольской конницы докатывается до Адриатического моря. Так образуется Великая Монгольская империя от устьев Дуная, границ Венгрии, Польши и Великого Новгорода до Тихого океана и от Ледовитого океана до Адриатического моря, Аравийской пустыни, Гималаев и гор Индии.
Эта империя не имеет себе равных по величине в мировой истории: границы ее, начертанные кривой саблей монгольской конницы, превосходят границы, начертанные копьями македонских фаланг Александра, мечами римских легионов и пушками Великой армии Наполеона.[20]
Кто был этот «безвестный и чужой» народ? Кто был его грозный вождь Чингисхан?
На эти вопросы европейские историки даже теперь, после 700 лет мало что могут ответить. Это объясняется тем эгоцентрическим мировоззрением европейцев, по которому их «романо-германская» культура считается высшей, «общечеловеческой», культура же народов Востока признается низшей, так как она не похожа на их культуру, а потому и европейские ученые вообще не интересуются историей Востока, вождь же их Чингисхан является в их глазах «варваром».
Нет! Азия не лист белой бумаги, а древняя книга мудрости! Только поле того как европейская цивилизация привела в тупик, называемый Европейской войной и русской революцией с их небывалыми жестокостями и массой человеческих и материальных жертв, пред которыми блекнут жестокости «варвара» Чингисхана и даже пирамиды черепов Тамерлана, — отдельные умы в Европе пришли к заключению, что европейская цивилизация после XIX века во всем, кроме техники, идет к упадку и что ее ждет участь старых культур греков и римлян.
Упадок ускорится еще больше одной-двумя бойнями народов, проведенными по высшим достижениям европейской культуры в области техники: с удушливыми газами и бациллами заразы.
О Чингисхане и империи монголов мы можем узнать главным образом из трудов восточных писателей. Среди них:
а) обширный труд персидского историка Рашид-ад-Дина, (1247–1318) в 3-х томах: сборник летописей, написанный в самом начале XIV века при Газан-хане из дома Чингисхана на персидском престоле на основании официального монгольского предания и рассказов хранителей и знатоков монгольской старины. Этот труд занимает одно из первых мест среди ученых трудов Востока, так как Рашид-ад-Дин жил в эпоху процветания монгольского могущества и был для того времени глубоко образованным ученым; знал языки арабский, персидский, турецкий, монгольский и еврейский.
Рашид-ад-Дин писал свой труд чуть ли не из первых рук по живым следам великих исторических событий, имел доступ в ханские книгохранилища, где пользовался между другими монгольскими первоисточниками «Алтан дебтером», не дошедшим до нас. Он был ханским министром в Иране, входившем тогда в состав Монгольской империи;
б) арабская «хроника» Ибн-аль-Асира, написанная в Месопотамии;
в) «Насировы таблицы» Джузджани, написанные на персидском языке в Индии 1260 г.;
г) персидская «История завоевателя мира» Джувейни, написанная в 1260 г. в эпоху единства Монгольской империи после посещения автором Туркестана и Монголии, где пользовался монгольскими источниками.
Богатый материал в этом отношении, в том числе и о древней истории монголов и их предков, дают большие китайские государственные хроники, еще далеко не исчерпанные западными писателями. Записки китайских путешественников, современников Чингисхана: генерала Мэн-хуна и таосского монаха Чан-Чуна; затем имеется монгольская летопись «Монголун нигуча тобчиянь».[21] Собственно из монгольских первоисточников до нас дошло только «Сокровенное монгольское сказание о Чингисхане», написанное неизвестным автором в 1240 году. Не дошли до нас столь ценные книги на монгольском языке, как «Алтан дебтер», т. е. «Золотая книга царствования Чингисхана», «Джасак» — кодекс Чингисхана, т. е. сборник постановлений, представляющих кодификацию монгольского обычного права, народных обычаев и воззрений (он сохранился в виде отрывков у чужих писателей). «Билик» — изречения Чингисхана. Они известны лишь по ссылкам на них у восточных писателей. Были у монголов и свои историки, написавшие ряд исторических работ («Алтан-тобчи», «Хухо-дебтер» и др.).
В XVII веке у монголов появился свой историк — Санан-Сецен — Хун-тайджи. Написанная им книга носит название «История Восточной Монголии и ее правящей династии». Переведена на немецкий язык Я. Шмидтом и издана в Санкт-Петербурге в 1829 году. Она местами описывает деяния Чингисхана («Суту-Богдо-Чингисхан») в духе богатырского эпоса, но сличенная с другими историческими свидетельствами, выясняет и дает исторические истины, не схваченные другими, чужими историками Востока.
На европейских языках исторические труды о монголах начали появляться главным образом лишь в последнее время в связи с пробуждающимся интересом к Востоку. Из старых европейских источников по Монголии особенно заслуживают быть отмеченными описания путешествий миссионеров Плано Карпини, Рубрука и известное сочинение венецианского бриллиантщика Марко Поло, написанное в XIII веке. Вот что говорит по поводу этого труда И.Я. Коростовец:
«Интересным документом, подтверждающим[22] европейско-азиатские отношения, является описание путешествия в Китай, оставленное… Марко Поло. Вопреки прежним суждениям, по которым его книга приравнивалась к роману… критика позднейшего времени установила полную достоверность этого труда во многих отношениях».[23]
И.Я. Коростовец справедливо полагает, что своим сочинением Марко Поло дал толчок европейским исследователям в направлении ознакомления с неведомой дотоле Азией.
Впрочем, это ознакомление первоначально преследовало главным образом утилитарные, т. е. коммерческие, цели; только много времени спустя развился в Европе и научный интерес к Азии и азиатским народам. Но именно монгольский народ, который в лице своего вождя Чингисхана проложил прочные пути для этой связи между двумя главными частями Старого Света, долгое время оставался в тени, и можно сказать, что Чингисхан получил в европейской науке как фактор огромного исторического значения должную оценку лишь в последние десятилетия, чему, между прочим, немало способствовали оригинальные и переводные труды русских ученых XIX века. Как-то: архимандритов Иакинфа (Бичурина) и Палладия (Кафарова. — Ред.), И.Н. Березина, В.П. Васильева, Ф. Эрдмана, A.M. Позднеева, В. Бартольда и др.
В 1922 году вышел небольшой, но талантливо написанный труд профессора-монголоведа Б.Я. Владимирцова под заглавием «Чингисхан», который инспирировал автора предлагаемой книги составить доклад на тему «Чингисхан и нашествие монголов в Европу», прочитанный 8 января 1928 года в Белградском университете. Последний, в свою очередь, был использован как материал для настоящего труда.
Чтобы судить о том, какова оценка Чингисхана в современной европейской литературе, приводим в русском переводе нижеследующие, наиболее характерные из имеющихся немногочисленных отзывов о нем на европейских языках:
«В Европе, равно как и в Западной Азии, должен был[24] установиться новый порядок вещей, и та и другая должны были получить сильную встряску, чтобы пробудиться от тяжелого сна, в который они уже начали погружаться. Такой могучий пробудитель… явился в лице Темучина Непреклонного[25] и его преемников, и они же сошли с исторической сцены, указанной им Верховной, правящей миром Волей, как только последняя достигла целей, ради которых она их вызвала. Можно с полным убеждением сказать, что благодаря им и импульсу, данному их завоеваниями, русские и немцы, — одновременно с ними в результате благотворной реакции и прочие западноевропейские нации, — достигли той высокой ступени могущества и просвещения, на которой они стоят в настоящее время.[26]
«История монгольского народа начинается… с Чингисхана… Слияние многочисленных и непрочных групп кочевников… непрестанно между собою враждовавших, в единое военное и политическое целое, внезапно возникшее и оказавшееся способным подчинить себе всю Азию, — было делом рук мощной личности Чингисхана. Монгольская эпоха имела глубоко проникающее влияние на историю и культуру азиатского материка.[27] Она не только сопровождалась гигантскими военными походами и политическими переворотами, но и дала выход многим культурным течениям, открывшим новые возможности для Востока и Запада. Но так как все созданные монголами и объединенные ими национальности распались,[28] в то время как на Востоке китайская культура, а на Западе ислам сохранили свои позиции, то значение, приходящееся в XIII и XIV веках на долю монголов, впало незаслуженно в забвение…. Чингисхан указал цель своим подданным. Вместо гибельных усобиц мелких племен между собою он внушил объединенному им народу идею всемирного владычества. Его жизнь была неизменно посвящена этой одной цели. По проторенным им путям продолжали неуклонно следовать его сыновья и преемники. Дух великого Чингисхана продолжал жить в членах его многочисленной семьи, и именно он вдохнул в свое потомство способность… властвовать не только над их собственным степным царством, но и над завоеванными культурными странами азиатского Востока и Запада. Таким образом, Чингисхан, несомненно, должен быть причислен к величайшим личностям Всемирной Истории».[29]
«Семьсот лет тому назад один человек завоевал почти весь известный мир… Он исполнил человечество ужасом, продолжавшимся в течение многих поколений… Чингисхан был завоевателем более крупного масштаба, чем все известные деятели на европейской арене. Его нельзя мерить общим аршином. Переходы его армии измеряются не верстами, а градусами широты и долготы; на его пути города нередко исчезали без следа, реки отклонялись от своих русл; пустыни наполнялись беглецами и умирающими, и там, где ступала его нога, волки и вороны часто оставались единственными живыми существами в некогда цветущих странах… Тогдашние мусульмане были убеждены, что такое нагромождение ошеломляющих событий могло быть делом рук только сверхъестественного существа. Им казалось, что доподлинно наступил конец света. Неописанный ужас охватил и христианский мир… когда страшные монгольские владыки после смерти Чингисхана вихрем пронеслись над Западной Европой… В церквах пели молебны об избавлении от ярости монголов. Кочевник, круг занятий которого исчерпывался охотой и пастьбой скота, сокрушил могущество трех империй; варвар, никогда не видавший городской жизни и незнакомый с письменами, составил кодекс законов для пятидесяти народов».
«В области военного гения Наполеон, несомненно, является наиболее яркой звездой на европейском небосклоне. Но нельзя забывать, что одну армию он бросил на произвол судьбы в Египте, остатки другой покинул в снегах России и свою карьеру закончил в Ватерлооском погроме. Его империя пала еще при его жизни, а его сын лишился наследства еще до смерти своего отца. Чтобы найти завоевательный гений, равный Чингисхану, надо обратиться к Александру Македонскому, — благоподобному Александру, наступающему со своей фалангой в страны Востока, неся им блага эллинской образованности. Оба завоевателя умерли на вершине своей славы и имена их живут до сих пор в легендах народов Азии. Но события, наступившие после смерти, сравнения уже не выдерживают. Тотчас же после кончины Александра полководцы его вступают в борьбу между собою за обладание его царством, из которого его сын принужден бежать. Между тем сын Чингисхана без всякого протеста вступил в управление его империей от Армении до Кореи и от Египта до Волги, а его внук… царствовал над половиной света».[30]



На современной монгольской почтовой марке Чингисхан изображен по канонам буддийской иконографии





Монеты Чингисхана
«Эта империя, как бы волшебством вызванная из ничего, ставила в тупик историков. Последнеизданная история эпохи Чингисхана, составленная английскими учеными, признает возникновение этого царства фактом необъяснимым… Чтобы оценить этого человека, мы должны подойти к нему в условиях обстановки его народа и современной ему эпохи, на семьсот лет предшествовавшей нашей. Мы не можем мерить его меркой нынешней цивилизации».[31]


ЧАСТЬ I

I. КРАТКИЕ СВЕДЕНИЯ О МОНГОЛАХ

Монгольские племена в XII веке, как и сейчас, занимались скотоводством и охотой на зверя; жили они тогда, как живут и теперь, в кошемных кочевых кибитках. Кочевать заставляет их необходимость перемены пастбищ для их скота точно так же, как принуждены кочевать современные нам скотоводы — англичане в Канаде и Южной Африке, американцы в прериях Дальнего Запада, аргентинцы в степях Ла-Платы.

http://stockgid.ru/genghiskhan.html

Чингис  - хан.

По книге д-ра Эренжен Хара-Давана

«Чингис-хан как полководец и его наследие.

Культурно-исторический очерк Монгольской империи 12 – 14 веков.»

 

(Алма-Ата, издательство «КРАМДС – Ахмед Яссауи», 1992 г.)

 

…В свое время я был рад получить книгу доктора Хара Давана о Чингис-хане. Автор сам принадлежит к народам Востока, и потому его проникновенные оценки еще более убедительны. Он знает, о чем говорит. Также необыкновенно глубоко понимал великого воителя Азии и недавно скончавшийся Владимирцов. Как ценно встречать в жизни справедливые суждения…

Н.К. Рерих «Дары Востока» («Листы дневника», т.1)

 

Наука русского зарубежья.

Наше знание русской зарубежной культуры было и остается неодинаковым в разных ее областях. Если  имена деятелей искусства, писателей пользуются известностью, то с представителями русской зарубежной науки мы знакомы меньше, а о некоторых именах мы ничего не знаем.

Между тем наука в русском зарубежье развивалась ничуть не менее, а может быть более интенсивно, чем на покинутой эмигрантами Родине.

К числу выдающихся деятелей этой науки, без сомнения  с полным правом может быть причислен и доктор Эренжен Хара-Даван, покинувший Россию в первом потоке русской эмиграции и обосновавшийся в Югославии.

В своей научной деятельности за рубежом Хара-Даван примкнул  к одной из наиболее значимых и крупных историко-политических школ, получившей название «евразийство»

Евразийцы стремились разобраться в глубинных корнях истории России, осмыслить естественно-исторические закономерности жизни народов и государств и достигли на этом пути впечатляющих успехов.

Именно они научно обосновали идею существования России-Евразии как особого историко-культурного региона, равно несхожего с Западной Европой, Ближним Востоком или Китаем.

Именно Россия-Евразия рождает идеи братства и естественной исторической близости между всеми разнообразными евразийскими народами.

Именно евразийцы предложили абсолютно новый взгляд на ту роль, которую сыграло военно-политическое наследие Чингис-хана в русской истории. Евразийцы стали первыми русскими учеными, отказавшимися от концепции татаро-монгольского ига. Эта концепция,  по утверждению Л. Гумилева, заимствованная и очень поверхностная,  официально утвердилась в русской историографии со времен Татищева В.Н. и Карамзина Н.М., т.е. с окончательной победой русского западничества.

Виднейшими представителями евразийства стали Трубецкой Н.С., Савицкий П.Н. Вернадский Г.В., Н. Толль, Э. Хара-Даван.

Книгу «Чингис-хан как полководец и его наследие. Культурно-исторический очерк Монгольской империи ХII-ХIVвв.» Хара-Даван издал на собственные средства в 1929 г. В качестве источников для своей работы он использовал сборник летописей персидского историка Рашид-ад-Дина (1247-1318), арабские и китайские хроники, а также монгольское «Сокровенное сказание о Чингис-хане» написанное неизвестным автором в 1240 г.

Не дошли до нас:

¨          «Золотая книга царствования Чингис-хана»;

¨          «Джасак» - кодекс чести Чингис-хана, сборник постановлений, кодификация монгольского права, народных обычаев и воззрений (сохранился обрывочно в виде цитат в поздних летописях и исторических сочинениях);

¨          «Билик» - сборник изречений Чингис-хана (также известны по ссылкам на них у восточных писателей).

           

Чигнис-хан.

Родился в 1155 г.

Провозглашен ханом в 1206 г.(в 51 год)

Скончался в 1227 г. (в 72 года)

Печать Чингис-хана именовалась Печатью Владыки человечества. По представлениям современников,  являл собою Могущество Божье на земле. Был провозглашен Божественным Чингис-ханом (Суту–Богдо–Чингис-хан).

«Пусть будет твое прозвище Чингис. Ты стал Царем царей. Всевышний Господь повелел, чтобы призвание твое было: Чингис-хан, Царь царей, Государь государей», - объявил шаман Кэкчу. «Бог на небе. Ха-Хан (император- кит.) -  Могущество Божье на Земле.»

Кочевник, незнакомый с письменностью, круг занятости которого в детстве и юности ограничивался охотой и скотоводством. Составил кодекс законов для 50 народов.

***

Темучин, будущий Чингис-хан, родился в феврале 1155 года на берегу р. Онон, в урочище Делигюн-Болдок, носящем и по сие время это имя.

Отцом его был Исугей-багатур – человек знатного рода, пользовавшийся в своем народе известностью и репутацией храбреца. Он был избран своими друзьями и двоюродными братьями главой рода Киюй-Борджигин и родственного главного рода Нирун.

Он имел еще трех братьев. Их общим отцом был Бартан-багатур.

Родоначальником рода в 12 колене считался Бюрте-Чоно(бурый волк), женатый на Гоа-Марал (прекрасная лань).

Познание своей генеалогии до 7 колена и выше в обычае монголов и в наши дни.

Малыми детьми из уст своих родителей они знакомятся с происхождением и историей своего рода и племени.

Исугей –багатур был храбрый удалец, вел войны с другими монгольскими племенами, особенно с татарами, а также с войском цзинским.

Слава о нем распространилась широко, и имя его было почитаемо и произносилось с уважением во всей Монголии.

Рождение Темучина, первенца в семье, сопровождалось предзнаменованиями. Монголо-китайские летописи «Сокровенное сказание» повествуют следующее.

«Исугей-багатур предпринял поход против племени татар и взял в плен их вождя – Те-му-чэна. Одновременно его жена родила сына, у которого в руке оказался крепко зажатым ком крови, подобный красному камню. В память военного успеха ребенка назвали Те-му-чином».

Когда Темучину исполнилось 9 лет, Исугей поехал, по обычаю монголов, сватать ему невесту в дальний род (во избежание близких родственных браков). По дороге он встретился с другим вождем Дай-Сеченом, который сказал, что видел пророческий сон о союзе с родом Борджигинов, и что у него есть девятилетняя дочь Борте.

Сватовство было закреплено обменом подарками.

На обратном пути Исугей-багатур был отравлен татарами, коварно заманившими его к себе под предлогом какого-то пиршества. Отрава подействовала не сразу, и он умер некоторое время спустя по возвращении домой.

Темучин остался 9-ти лет в семье из матери и двух братьев.

Подчиненные Исугей-багатуру члены рода захватили весь скот и откочевали, оставив семью своего бывшего предводителя без средств к существованию.

Умная и энергичная мать Оэлен-эке (мать-облако)  схватила знамя своего мужа и с немногими оставшимися верными людьми погналась за ушедшими. Кое-кого уговорила вернуться, но ненадолго . У монголов не дано женщине владеть родом.

Окончательно брошенная семья оказалась в тяжелом положении. Весь скот был угнан. Темучин с братьями добывали сурков и барсуков для еды. Часто приходилось питаться растительной пищей, что у монголов считается крайней бедностью.

Выносливость была первым наследством, полученным Чингис-ханом.

На молодом Темучине  и его братьях лежало много обязанностей. Мальчики ловили рыбу в реках во время перекочевок. Небольшие табуны были под их попечением. Разведывали новые места для пастбищ. Охраняли семью и табуны от мародеров. При этом приходилось проводить ночи на снегу без огня. Приучались сутками находиться в седле без пищи.

Мать Темучина, как повествует «Сокровенное сказание» «знала много древних слов». Смерть мужа не подорвала ее душевных сил. Она поняла, что будущность детей зависит от воспитания, соответствующего их аристократическому происхождению.

Она воспитывала их на богатырском эпосе, на историях монгольских ханов, славного их прадеда Кабул-хана, его знаменитого сына Котул-хана.

Она внушала своему первенцу, что настоящее скромное положение временное, что он вернет семье ее достояние и отмстит роду тайчиутов, которые покинули семью после смерти Исугея, а также коварным татарам, убийцам отца.

Все это ложилось в сердце Темучина. Он вырос в молодцеватого и даровитого юношу и враги начали опасаться, что из него выйдет в будущем багатур, способный отомстить за перенесенные семьей унижения.

Тайчиуты решают, что этого подраставшего опасного соперника необходимо устранить, пока не поздно.

Их вождь Торгутай объявляет себя властелином земель, которые когда-то принадлежали Исугею, и начинает преследовать Темучина.

Он нападает на стойбище семьи и берет Темучина в плен. На него надевают тяжелую колодку, охватывающую шею и запястья рук и оставляют в степи под присмотром часового. Ночью Темучин оглушает часового ударом колодки по голове и прячется в р. Онон от погони. Один из преследователей, Сорган-Шира,  замечает голову Темучина в камышах и говорит ему следующие слова: «Вот именно за такие твои способности тайчиуты и ненавидят тебя. У тебя огонь в глазах и свет в лице. Я тебя не выдам». Когда опасность миновала, этот человек разбил колодку и отпустил Темучина.

Темучин обладал удивительной способностью быстро приобретать друзей. Это  очень помогало ему в утверждении его авторитета.

Он встречал людей, которые проникались к нему верностью и становились соратниками. Так было  и с Богурчи, его первым преданнейшим полководцем, и с Джамугой – другом детства и названным братом.  Его родной брат Касар стал признанным стрелком, а брат Бельгутей – знаменитым силачом.

Темучин вырос в юношу высокого роста, крепкого телосложения с выразительными глазами.

Нрав у него был крутой, но уравновешивался   личным обаянием. Ярко проявлялась в характере  выдержка и властность.

Был несловоохотлив, говорил всегда только после зрелого размышления. В характере самого Темучина было глубоко заложено великодушие и чувство благодарности к тем, кто ему верно служил.

Умел хитростью уравновешивать коварство врагов.

Никогда не нарушал слова, данного своим соратникам.

Позднее он говаривал: «Несдержание своего слова со стороны правителя является гнусностью».

Был чужд порочных наклонностей. Самой большой его страстью была охота, которой он предавался в обществе своих друзей и братьев. Эта страсть сохранилась у него до самой смерти. При дележе добычи был справедлив и требовал того же от других.

Женитьба Темучина.

Несмотря на изменения в положении семьи после смерти Исугей-багатура, Темучин с братом поехали за сосватанной еще отцом невестой.

Брак состоялся. Борте, в качестве свадебного дара, привезла мужу шубу из черных соболей, которая для неимущего Темучина представляла целое состояние.

После женитьбы Темучин решил возобновить отношения с названным братом своего отца Торгул-ханом, который занимал земли в бассейне р. Толы, на которой стоит современная столица Монголии.

Темучин в сопровождении братьев отправляется в ставку Торгул-хана, напоминает ему об узах, связывающих его с покойным отцом, приносит ему в дар ту самую соболиную шубу и просит разрешения называть себя  сыном Торгул-хана.

Торгул-хан обещал Темучину свое содействие и покровительство. С помощью своего нового покровителя Темучину удалось собрать под свою власть часть своего рода и таким образом стать во главе небольшой дружины.

Однажды стойбище Темучина  подверглось нападению северных племен меркитов. Сам Темучин едва избежал плена, но была похищена его жена Борте.

Позднее ее удалось отбить, но рожденный после похищения ребенок, сын Джучи, не пользовался особым расположением отца.

К своей жене Борте он относился всю свою жизнь  с неизменной преданностью и привязанностью.

У него были дети от других жен, но все сыновья от Борте были действительно спутниками его исторической жизни.

Разгром татар.

Император государства Цзинь, которое всегда старалось ослабить своих кочевых соседей раздорами и междуусобицей, пригласило к участию в походе против татар названного отца Темучина Торгул-хана.

Темучин немало содействовал согласию Торгул-хана и сам принял участие в этой кампании.

Татары были полностью разбиты, вожди их захвачены в плен и казнены, а племя лишено самостоятельности и поделено между монгольскими пламенами.

В числе причин победы следует отметить тщательную, заблаговременную разведку, проведенную по указанию Темучина во вражеской земле и в войске.

С этого времени такая разведка становится неизменным элементом успеха монголов во всех последующих битвах.

В этом походе Темучин проявил свои организаторские и военные дарования.

Мировоззрение Темучина.

Темучин был человеком глубоко религиозным, верующим в предопределение Вечно Синего Неба. Он видел перст провидения в том, что жизнь его два раза была спасена, по его мнению, чудом..

В «Изречениях» Чингис-хана с его слов записан  третий случай чудесного спасения: «Прежде чем я сел на престол царства, однажды,  ехал по дороге один и шесть человек  устроили засаду и имели покушение на меня. Когда я увидел их, я бросился на них в атаку. Они осыпали меня стрелами, но ни одна не коснулась меня. Я предал их смерти саблей и поехал невредимо».

Большую роль в развитии мировоззрения Темучина сыграли ходившие в то время в народе пророчества и предсказания о появлении вождя, который должен восстановить блеск монгольского имени.

Эти слухи усиливали в нем веру в свое предназначение.

Многие видели в Темучине богатыря, который объединит и соберет все монгольские племена, станет могучим ханом, вознесет род свой.

У Темучина сложилось строго аристократическое мировоззрение, он стремился к власти, авторитету среди монголов, мечтал их прославить победами под водительством лучших людей народа.

К Темучину прикочевало много вождей и аристократов со своими людьми. Они признавали Темучина своим вождем, хотя были  и знатней и богаче его.

За ним установилась репутация человека,  которому покровительствует Вечно Синее Небо. Он обладал ораторским даром и, как говорит Сокровенное Сказание, умел воспламенить сердца людей.

Именно в это время происходит идейный разрыв с названным братом Джамугой, который становится злейшим врагом Темучина  и впоследствии будет играть роль злого гения в его делах.

К 30-летнему возрасту Темучин четко осознает одну из своих главных целей – подчинить себе все населяющие монгольское плоскогорье племена и народы, чтобы образовать из них единое сильное государство.

Победа над тайчиутами.

Тайчиуты, чувствуя нарастающее влияние Темучина, совершают нападение на его дружину. Численность тайчиутов превышает численность войска Темучина в два с половиной  раза и составляет 30 000 всадников.

Напасть пытались врасплох, но им это не удалось. Темучин подготовился к бою. Бой длился весь световой день и закончился полной победой Темучина. В плен были захвачены 78 военачальников, все они были казнены в назидание прочим.

Сам Темучин в этом бою был ранен в шею и был найден соратниками  далеко за полночь.

В организации этого боя Темучин проявил выдающиеся тактические способности.

Некоторое время спустя к нему явился  молодой человек, вассал Джамуги и признал, что это именно он в минувшем бою подстрелил Темучинова коня, но если хан оставит его живым, будет ему преданным воином.

Темучин опять проявил свою выдающуюся прозорливость, назначил его десятником. А впоследствии этот человек стал одним из наиболее талантливых полководцев Чингис-хана – Джебе-нойоном, который в 1223 г. разбил русских князей на р. Калке.

В это же время в рядах его соратников появился и знаменитый Субедей-багатур.

Провозглашение ханом.

В результате военных успехов и блистательной репутации Темучина люди стекаются к его девятихвостому знамени  уже не семействами и десятками, а сотнями.

Он собрал вокруг себя соратников, воинственных и глубоко ему преданных.

Так как вокруг Темучина собралась большая часть монгольских вождей со своими людьми, они признали момент благоприятным для провозглашения его ханом – императором. Причем, самые авторитетные из вождей сами не пожелали претендовать на это звание, чтобы не перебивать кандидатуры избранника огромного большинства – Темучина.

Ему объявили о решении большинства  и с этого момента нарекли Чингисом.

Если принять во внимание, что среди монгольской аристократии  существовал титул «багатур» для физически сильных людей, «сецен» для мудрых, то имя «Чингис» охватывало сумму этих качеств, т.к. Темучин помимо своих выдающихся физических данных, был одарен редким умом, твердой волей, военными и организаторскими способностями, красноречием.

Совокупность всех этих качеств в одном человеке можно определить словом «Чингис».

Объединение отдельных монгольских племен в один монгольский народ.

Племена, уже признавшие власть Чингис-хана, занимали такие обширные пространства, что для их сплочения и укрепления верховной власти необходимы были особые меры.

И одной из них явилась организация постоянной сети сообщений и организация ставки верховного правителя с надежной охраной.

Для передачи своих приказов в народ Чингис-хан организовал отряды верховых курьеров, которые как стрелы разлетались во все подвластные земли. В дальнейшем была учреждена сеть «ямов» - ямских станций, которые с одной стороны являлись этапами для передачи и препровождения почты, с другой стороны – местами смены лошадей для должностных лиц и курьеров, которым были доверены особо важные сообщения и поручения.

Такая система связи в те времена, по крайней мере в таких масштабах, нигде не практиковалась.

Когда монархия Чингис-хана получила характер мировой империи, распространившись на Россию и Китай, сеть ее линий сообщений превратилась в огромное государственное учреждение, обслуживавшее не только правительственные, но и частные сношения, что открывало доступ в сердце Монголии путешественников даже из далекой Европы. Об этом писали  Плано Карпино, Рубрук, Марко Поло.

Чингис-хан хотел предоставить торговле такие удобства и безопасность, чтобы можно было, по его словам, «носить золото на голове, как обыкновенные сосуды, не подвергаясь грабежу и насилию».

Вся империя покрылась сетью  почтовых линий. Каждый длинный путь разделялся на участки, управляемые специальными «дорожными губернаторами», облеченными неограниченной властью и располагающими специальными военными отрядами, которые отвечали за порядок и безопасность в пределах своего участка. Велась регистрация проезжавших лиц и провозимых товаров.

Благодаря такому порядку грабежи в Монгольской империи на больших трактах исчезли. Например, путь между Хивой и Крымом был так хорошо устроен, что можно было ездить без малейшей опасности, не брать с собой никакой еды, т.к. всем можно было запастись в ямах. А путь занимал около 3-х месяцев.

Провозглашение Чингис-хана императором.

Титул императора, предложенный ему группой сторонников, Чингис-хан носил уже несколько лет.

Приверженец строгой законности, Чингис-хан повелевает к весне 1206 года, в Год Барса, созвать в верховьях р. Онон большое собрание – курултай из всей монгольской аристократии при исключительно торжественной обстановке.

Первым не курултае выступил знаменитый шаман Кэкчу, славившийся своими чудесами и пользовавшийся большим авторитетом у монголов.

Он провозгласил Чингис-хана Божественным, Царем царей и Государем государей.

Позднее этот титул был дополнен следующей формулой, вырезанной на государственной яшмовой печати:

«Бог на Небе. Ха-Хан – Могущество Божие на земле. Печать Владыки Человечества».

Впоследствии Чингис-хан сказал: «При рождении по повелению Будды очутилась в моей руке яшмовая печать из царства драконов».

***

Сам Чингис-хан был глубоко убежден в своем Божественном предназначении.

«Над всеми народами, - говорит «Сокровенное сказание», - провозгласил единое имя монголов, это имя было такое блестящее, что все стали гордиться им».

Всем монголам даруется привилегия, записанная в Джасаке: « никто из подданных империи не имеет права иметь монгола слугой или рабом».

Чингис-хан – избранник Провидения, призванный на землю свершить то, что лежит в потребностях  этики данного народа.

История народа начинается тогда, когда появляется гениальный вождь, крупная личность. Только тогда племя или род становится народом.

В основу государственности Чингис-хан положил родовой принцип, получивший грандиозное развитие. Родовой быт диктует идею подчиненности единому авторитету, основанную на строгой дисциплине и освященной глубочайшей религиозностью.

Религию исповедуют не формально, но она входит  в быт, а быт – в религию. Это была одна из основ его государственного устройства.

До Чингис-хана в Степи не было никакого порядка: младшие не слушали старших, подчиненные не уважали начальников, начальники не исполняли своих обязанностей по отношению к подчиненным.

Чингис-хан, заняв престол, ввел строгий порядок и каждому указал его место.

При назначении на государственные должности никогда не руководствовался только происхождением, а принимал во внимание личные качества человека – нравственные и деловые.

Глубоко знал человеческую природу и умел распознавать ее.

Ценил в людях: верность, преданность, стойкость.

Преследовал пороки: измену, предательство, трусость.

Его окружали соратники, которые ценили честь и достоинство выше материального благополучия. Кочевник, он все, что ему дорого, носил в душе. Дал завет своему народу – сохранить кочевой быт и остерегаться оседлости.

Народы разделял на два типа – выполняющие веления Неба  и мешающие Ему, народы - хищники. Такие разбойничьи народы он считал своими врагами.

Принимает административные меры для обеспечения мирного сожительства покоренных племен и дальнейшего объединения западных народов – найманов и уйгуров.

Говорил своим сыновьям: «Достоинство каждого дела заключается в том, чтобы оно было доведено до конца».

Бросалось в глаза его естественное величие духа, благородное обращение, рыцарство поступков.

Всех высших чиновников назначал сам, не было ни одного выборного органа.

Официального вероисповедания объявлено не было.  Отличался веротерпимостью. Даже среди верных друзей  были шаманисты, буддисты, христиане-несториане. Для Чингис-хана было важно, чтобы его подданные ощущали свою подчиненность Высшему Божественному Началу.

Первая статья Джасака гласила: «Повелеваю всем веровать в Единого Бога, Творца Неба и Земли, единого подателя богатства и бедности, жизни и смерти, обладающего всемогуществом во всех делах.»

Создал мощную, хорошо организованную армию со строжайшей дисциплиной. Воинам было запрещено грабить добычу. После победы вся добыча справедливо делилась между участниками сражения. Ослушавшиеся жестоко наказывались.

В случае неуспеха первой атаки ратники должны были отойти в исходное положение и атаковать снова и снова. Тем, кто уклонялся от повторной атаки – отрубали голову.

Внедрил  среди монгольских племен письменность на основе уйгурского алфавита.

Сам не знал ни одного языка и был неграмотен.

Умер он в походной обстановке, так же просто, как и жил.

Глава обширнейшего государства, властелин почти 500 миллионов душ – он до конца своих дней был чужд роскоши  и излишеств.

**************************************************

«В Европе, равно как и в Западной Азии, должен был установиться новый порядок вещей. И та и другая должны были получить сильную встряску, чтобы пробудиться от тяжелого сна, в который они уже начинали погружаться.

Такой могучий пробудитель  явился в лице Темучина Непреклонного и его преемников. И они же сошли с исторической сцены, указанной им Верховной, правящей миром Волей, как только последняя достигла цели,  ради которых она их вызвала.

Можно с полной уверенностью сказать, что благодаря им и импульсу, данному их завоеваниями, русские, немцы и прочие западноевропейские нации достигли той высокой степени могущества и просвещения, на которой они стоят в настоящее время.»

 Д-р Франц фон Эрдман, проф. Казанского университета,

«Темучин Непреклонный», 1862 г.

«История эпохи Чингис-хана, составленная английскими учеными, признает возникновение этого царства фактом необъяснимым. Чтобы оценить этого человека, мы должны подойти к нему в условиях обстановки его народа и современной ему эпохи… Мы не можем мерить его меркою нынешней цивилизации»

Харольд Лэм, Лондон, 1928 г.