Pages

Wednesday, December 17, 2014

Монгольская империя, Чингисхан и его преемники



Монгольская империя Чингизидов. Чингисхан и его преемники

Глава 1. Великая степь в пространстве и времени


Восемьсот лет назад, в самом начале весны 1206 года, у истоков реки Онон (на границе современных России и Монголии) произошло событие планетарного масштаба, которое его современники, кроме, конечно, самих участников, практически не заметили. Некий князь кочевых монголов Темучин из рода Кият-Борджигин был поднят на кошме из белого войлока и провозглашен своими сподвижниками ханом всех монголов – Чингисханом[3]. Так выбирались ханы и за тысячу лет до него, и от скольких из них – больших и маленьких – в истории порой не осталось даже имени... С Чингисханом получилось иначе. Уже через несколько десятилетий стало ясно, что март 1206 года явился поворотной вехой истории – датой создания великой Монгольской империи.

Монгольскую империю Чингизидов иногда называют «степной империей». Название по сути неверное, ведь в период своего расцвета держава монголов простиралась от лесов Северной Руси до тропических джунглей Вьетнама. 95% жителей нового сверхгосударства оседло жили вне пределов степи – в горах, лесах, речных долинах и оазисах. И все же, если взять действительно главный стержень новой державы, то название это правильное. Степь сформировала весь образ жизни монгольских завоевателей, наложила свой властный отпечаток на их менталитет и культуру; гигантские степные просторы, словно костяк, скрепляли всю огромную империю. Нигде, кроме степи, монгол не мог чувствовать себя по-настоящему счастливым. И эта степь, породившая и взрастившая величайших в мировой истории завоевателей, по праву получила название Великой.
От берегов Адриатического моря до Тихого океана и уссурийской тайги, через всю Евразию протянулась Великая степь. Десять тысяч километров с запада на восток, две, а то и три тысячи с севера на юг – и размеры, и географическое положение делают Великую степь настоящим становым хребтом крупнейшего континента Земли. С севера ее ограничивают сибирская тайга и смешанные леса Русской равнины, с юга – великие горные системы Евразии, от Наньшаня до Кавказа. И сама степь далеко не представляет собой единое пространство, поросшее травой от горизонта до горизонта, как многие привыкли думать. И природа, и климатические условия достаточно четко делят Великую степь на две половины.
Западная часть Великой степи, более низменная и влажная, включает в себя почти всю территорию нынешнего Казахстана, степную зону Западной Сибири и Урала (от гор Алтая и верховьев Оби до Волги и Каспия), Причерноморскую (или Южнорусскую ) степь и упирается в Карпатские горы, за которыми лежит последний ее отросток – венгерская пушта. Эту западную часть Великой степи в большей или меньшей степени питают своими дождями и снегопадами циклоны, идущие с Атлантики. Летом это создает изумительные условия для пастбищного и кочевого скотоводства. Но зимой... Наверное, все помнят картину снежного бурана, описанную Пушкиным в «Капитанской дочке». Снега наносит по колено, а то и по пояс человеку, многочисленный скот прокормить в этих условиях почти невозможно. Поэтому стада на зиму всегда переводят на стойловое содержание. Пастухи-скотоводы вынуждены переходить к оседлой жизни, строить себе добротные дома для защиты от буранов, и так – до следующей весны. Именно поэтому в западной части Великой степи не сложилось и не могло сложиться подлинно кочевое скотоводческое хозяйство. Такой образ жизни лучше назвать полукочевым, и он формировал и свою особенную культуру, и особенные общественные отношения. Весной и летом кочевники Западной степи представляли собой грозную силу, неожиданно появляясь и нападая на соседей-земледельцев. Зимой, прикованные к местам своих стоянок, они становились очень уязвимы для ответной атаки (вспомним хотя бы 60 (!) походов Владимира Мономаха на половцев). В этих условиях полукочевники западной части великой степи, окруженные куда более многочисленными оседлыми народами, так и не смогли создать собственного государства. Иное дело – восточная половина.
Атлантические циклоны, увлажняющие западную степь, значительно слабеют после многотысячекилометрового пути над сушей (поэтому, между прочим, казахские степи куда более засушливы, чем, например, донские). А в конце этого пути их встречают мощные горные преграды Алтая и Тянь-шаня, преодолеть которые они не могут. Тихоокеанские муссоны в зимний период движутся от материка к океану. В результате в Центральной Азии зимой царит самый мощный в мире антициклон (так называемый азиатский максимум). Воздух свеж и прозрачен, и, несмотря на постоянные жестокие, особенно ночью, морозы (до -50 градусов) степь в течение всей зимы остается практически бесснежной. Сухая прошлогодняя трава легко доступна для травоядных животных на всем необозримом пространстве восточной степи. Весной воздух, раскаленный от перегретой палящими солнечными лучами почвы размывает нижние слои атмосферы, и в образовавшуюся полосу низкого давления вторгаются несущие обильную влагу тихоокеанские муссоны. Степь словно вскипает жизнью. Травы, особенно в Восточной Монголии и предгорьях Большого Хингана, достигают человеческого роста, а порой скрывают и всадника с конем. И этой травы хватает многочисленным степным животным, домашним и диким, на весь год. Скот кочует со своими хозяевами-пастухами от пастбища к пастбищу, никогда не задерживаясь подолгу на одном месте. Кочевой образ жизни приобретает в этой части степи абсолютный и непреложный характер со всеми вытекающими отсюда последствиями. Не привязанные к одному месту, мобильные в любое время года и почти неуязвимые для медлительных и неповоротливых армий оседлых соседей, кочевники превращаются в страшную силу... если находится власть, способная их объединить. Когда такая власть (или личность) возникала, в восточной части Великой степи появлялись могучие государственные образования: держава Хунну, тюркский Вечный Эль и, наконец, Монгольская империя Чингисхана.
И здесь пора перевести взгляд с географии Великой степи на ее историю. А история эта не менее интересна и богата событиями, чем история любой из древнейших и крупнейших стран мира.
Если начинать, так сказать, ab ovo[4], то следует сразу отметить, что с точки зрения ландшафтной Великая степь – сравнительно новое образование. Уральские горы стояли и сто миллионов лет назад; миллионы лет напластовывает на Китайскую равнину свои лессовые отложения Хуанхэ, в такую же древность уходят тропические леса Африки и Южной Америки. Великая степь в том виде, в каком она предстает сейчас, сформировалась менее десяти тысяч лет назад. То есть, она – ровесница великой неолитической революции, сверстница первых городов, построенных людьми, в каком-то смысле ровесница самой человеческой цивилизации. Только после окончательного таяния последнего ледника, загораживавшего путь атлантическим циклонам, формируется климат, определивший и границы, и историю Великой степи. К северу от нее, в зоне наиболее интенсивных циклонов, от избытка влаги выросли леса, отделившие ее от своей северной сестры – тундры. Ледниковые озера в центре степи по большей части высохли, создав полосу пустынь, крупнейшая из которых – каменистая Гоби – разделила Монголию на внутреннюю (южную) и внешнюю (северную). К концу третьего тысячелетия до нашей эры степь приобрела современные очертания, и к этому же сроку для нее настало время человечества.
Нельзя, конечно, сказать, что именно в это время тут появились первые люди. Дети ледника, охотники на мамонтов и длинношерстных носорогов, бродили здесь, когда не было еще и самой степи. На берегах многочисленных благодатных ледниковых озер жили первобытные рыбаки и собиратели. Но... растаял ледник, высохли озера, вымерли мамонты и шерстистые носороги, и Великая степь опустела. Она стала раем для бесчисленных стад травоядных животных, но человеку, по сути, в ней места не было. До тех пор, пока человечество не ответило на вызов природы великим изобретением – номадизмом[5].
Время появления номадизма как образа жизни, а значит, и время начала настоящего освоения человеком Великой степи – конец третьего тысячелетия до нашей эры. Изобретателями номадизма и первыми номадами были, весьма возможно, знаменитые арии. До сих пор историки ломают копья в спорах о том, где находилась прародина ариев. Данный спор находится далеко за рамками этой книги, но стоит отметить, что наиболее доказательной является точка зрения о происхождении ариев из Северного Причерноморья (западной оконечности Великой степи), то есть с нынешней территории Южной Украины и Южной России. Именно такую локализацию косвенно подтверждает и номадизм ариев. Для других территорий, где историки размещают предполагаемую прародину ариев – Малая Азия, Балканы, Иран – кочевое скотоводство было неактуальным, ибо не являлось необходимым. Для Великой степи же оно было вопросом и нормального выживания (не только физического – у моря худо-бедно можно прокормиться рыбой), и владычества над Степью. Арии нашли адекватный ответ и стали владыками степи, а уже оттуда начали свои беспримерные походы в Индию, Европу, Африку, Иран. Следует отметить, что кочевой образ жизни по крайней мере той части ариев, которые разрушили древнюю цивилизацию в долине Инда[6], хорошо известен и не вызывает никаких сомнений. Достаточно ознакомиться с индийским эпосом «Махабхарата» и «Рамаяна».
Итак, на рубеже III – II тысячелетий до н.э. первые кочевники-арии двинулись на завоевание Великой степи. Здесь, видимо, стоит отметить, что внедрение кочевого скотоводства не могло не вызвать того, что мы сегодня именуем демографическим взрывом[7]. Став хозяевами степи, арии получили столько земли, а значит и пищи, что в исторически очень краткий срок – двести пятьдесят-триста лет (но это пятнадцать-двадцать поколений, а любой человек, знакомый с математикой, понимает, что такое геометрическая прогрессия) – стали чрезвычайно многочисленным народом. В конце концов им стала мала и степь, и наиболее отчаянные головы двинулись через Гиндукуш в Индию и Иран, через Карпаты в Европу, через Алтай в Восточную степь. «И покорились им и Персия, и Индия» (ну, с Европой и так понятно), но на востоке они столкнулись с неведомым и очень многочисленным народом, остановились «и не пошли они дальше»[8].

Народом, остановившим экспансию ариев на восток, были вовсе не китайцы (как вы, наверное, подумали) – по той простой причине, что в то время китайская национальная общность только начала формироваться, постепенно включая в свой состав все новые соседние племена, идентичные в расовом отношении. Ариев встретил народ, живший к северу и северо-западу от китайской прародины. Название этого народа в истории не сохранилось (ученые много спорят об этом, но в таком вопросе сколько людей, столько и мнений), более или менее достоверно только одно: именно этот народ стал прародителем великого народа восточной степи – хуннов.
Протохунны (назовем их так за неимением лучшего) первоначально населяли юго-восточную часть Великой степи, по соседству с древнейшим китайским государством Шан-Инь и находились если не в сфере, то под влиянием его культуры. «Чжоуская революция»[9] и контакт с пришедшими с запада ариями стали теми двумя событиями, которые предопределили дальнейшую судьбу предков хуннского народа. Чжоусцы были старыми врагами протохуннов, в отличие от шан-иньской монархии, и после захвата власти династией Чжоу давление формирующегося Китая на своих северных соседей резко возросло. И, вероятно, рано или поздно протохунны повторили бы судьбу многих и многих народов, добровольно или не очень вошедших в орбиту Pax Sinica[10]. Встреча с ариями изменила для протохуннов этот доминантный вектор истории.
Анализ исторических источников и данных археологии позволяет с большой долей вероятности говорить, что контакт ариев с предками хуннов (а в более широком смысле – вообще с народами монголоидной восточно-азиатской расы) не носил враждебного характера. Скорее, произошла этническая и, что очень важно, культурная ассимиляция. Протохунны приобрели многие европеоидные черты, став, по существу, смешанным в расовом отношении народом. Не случайно китайцы считали отличительными признаками хуннов высокие носы – типичная черта европеоидной расы. Но не носы и рыжие волосы стали главным наследством, полученным протохуннами от ариев. Главным было обучение ариями протохуннов принципам кочевого скотоводства. До этого племена, жившие в китайско-степном пограничье, вынуждены были ориентироваться на китайский образ жизни. Протохунны получили номадизм, а с ним – власть над степными просторами, а значит, в широком смысле, и подлинную независимость. И когда в начале XII века до н.э. чжоуский император Вэнь-ван обрушился на протохуннов, те не стали сражаться с превосходящими силами противника, а сели в свои кибитки и отправились в далекий путь через мрачную пустыню Гоби на север.
Мы не знаем, насколько тяжелым был для них этот поход – наверное, очень тяжелым – но они его совершили. К концу XII в. до н.э. эти выходцы из Китая покорили уже всю северную часть Восточной степи и стали тем народом, который вошел в мировую историю под именем хунны. Это событие подтверждается археологическими данными, согласно которым, в XII в. до н.э. на юге Сибири появляется совершенно новый тип культуры, однозначно указывающий на ее китайское происхождение. Вместе с китайским стилем здесь складывается и новый расовый тип – монголоидно-европеоидный. Так три народа – арии[11], протохунны и южносибирские охотники и собиратели – положили начало тому, что известный китайский историк Сыма Цянь назвал «хуннским царством».
С XII и почти до конца III в. до н.э. история древних хуннов никак не освещена письменными источниками, но это не значит, что ее не было. Вероятно, этот период включает в себя и борьбу за гегемонию в степи, и последующую долгую консолидацию народа. Однако к III в. до н.э. хунны представляли собой внушительную силу, контролируя Великую Степь от Алтая на западе до Большого Хингана на востоке и от Байкала на севере до китайских царств на юге. Правда, держава эта была хотя и большой, но рыхлой. Ею руководили двадцать четыре хуннских родовых старейшины, которые выбирали из своей среды формального верховного главу – шаньюя – не обладавшего, однако, реальной полнотой власти. Нужна была личность, способная объединить аморфную недоимперию. И в конце III в. до н.э. такой человек появился. Это был старший (и нелюбимый) сын шаньюя[12] Туманя – Модэ.

Фигура Модэ настолько значительна и своеобразна, что заслуживает подробного описания. Не случайно некоторые историки называют его «Чингисханом древности». И для такого определения действительно есть основания. Модэ во многом схож с великим монголом. Он создал великую державу, просуществовавшую около трехсот лет, установил жесткий порядок в общественной и политической жизни, провел крупнейшие реформы, добился огромных успехов на военном поприще. И, что особенно важно в рамках нашей книги, установления Модэ (по крайней мере, многие из них) на тысячелетия пережили своего создателя, легли в основу социальных отношений в Великой степи и вплоть до Чингисхана во многом определяли всю систему жизненных ценностей в этом регионе мира. То, что было сделано Модэ в Великой степи, по своему размаху и последствиям превосходит деяния Юлия Цезаря или Карла Великого. Но имена этих европейцев известны каждому, Модэ же остался незаслуженно забытым. Попробуем восполнить этот пробел.
Модэ появился на арене истории в тот момент, когда хунны переживали далеко не лучший период в своей истории. Центральная власть в лице выборного шаньюя была почти номинальной, всем заправляли родовые старейшины. К тому же во второй половине III в. до н.э. для хуннов резко ухудшилась внешнеполитическая обстановка. В Китае в это время заканчивалась эпоха Борющихся царств, и в 221 г. до н.э. Ин Чжэн, правитель княжества Цинь, разгромив всех своих соперников, провозгласил себя первым императором объединенного Китая – Цинь Ши-хуанди. В 214 г. до н.э. войска Цинь нанесли тяжелое поражение хуннам и захватили их южные области. Шаньюй Тумань, не проявивший себя ни как политик, ни как полководец, в панике бежал на север в Халху. Гегемония хуннов в степи сразу же рухнула, и началось брожение среди народов степи, входивших до этого в сферу хуннского влияния. На западе резко активизировались юэчжи – потомки ариев, чрезвычайно воинственный народ, столетием позже создавший могучую Кушанскую державу[13]. На востоке племена дунху – предки монголов – воспользовались ситуацией и напали на хуннов. Тумань не смог оказать сопротивления и стал платить позорную для хуннов дань. Своего старшего сына Модэ он отправил заложником к юэчжам – возможно, для того, чтобы как-то обезопасить себя от удара с запада, но скорее затем, чтобы просто избавиться от нелюбимого отпрыска. Тумань не скрывал, что предпочитает младшего сына, которому он и планировал передать пост шаньюя после своей смерти.
Дальнейшие события подтвердили, что заложничество Модэ было именно хитрой уловкой шаньюя, стремившегося избавиться от своего слишком честолюбивого и талантливого сына. Вскоре Тумань, совершенно не заботясь о его безопасности, а может быть и желая его смерти, совершает нападение на юэчжей. Однако Модэ обманул свою стражу, похитил у юэчжей коня и, вырвавшись из плена, вернулся к отцу. Он, несомненно, знал об отцовском предательстве, но ход Модэ оказался оправдан. Под давлением общественного мнения степняков, восхищенных удалью смельчака, Тумань не только побоялся расправиться с сыном, но и дал ему в управление тумен (тюмень), то есть десять тысяч воинов. Модэ прекрасно понимал, что, пока жив отец, ему самому всегда угрожает опасность. И, недолго думая, начал готовить ответный удар.



Свистящие наконечники стрел



Он стал обучать свою конницу по-особому: приказал всем пускать стрелы вслед за его специальной свистящей стрелой. Невыполнение этого приказа каралось смертью. Когда Модэ добился его четкого исполнения, он, чтобы укрепить дисциплину воинов, выпустил свистящую стрелу в своего любимого аргамака. Тем, кто пожалел великолепного коня и не выстрелил, он велел отрубить голову. Вскоре Модэ направил свистящую стрелу в свою красавицу-жену; многие в ужасе опустили луки и тоже были безжалостно казнены. Затем он пустил стрелу в коня своего отца. Теперь уклонившихся уже не было. И тогда, во время совместной охоты с шаньюем, Модэ пускает свистящую стрелу в своего отца. Ежика видели? Занавес опускается, Модэ становится шаньюем.
Воспользовавшись общим замешательством, новоиспеченный шаньюй расправляется с братом-конкурентом, мачехой и теми старейшинами, которые попытались противиться перевороту (тоже, видимо, не без помощи свистящей стрелы). Остальные смирились – кто-то из страха, а кто-то из искреннего восхищения хитростью и решительностью Модэ.
Хунны простили новому шаньюю тяжкий грех отце-и братоубийства в том числе и потому, что многие из них понимали, что в это тяжелое время, когда встал вопрос о самом существовании народа, только такой смелый, жестокий и волевой человек имеет шансы на успех в борьбе с ополчившимся на хуннов множеством врагов. И Модэ оправдал их надежды.
В том же 209 г. до н.э. дунху решили воспользоваться междоусобицей среди хуннов и потребовали не только дани, но и передачи им части хуннских земель. Многие старейшины хуннов, страшась мощи восточных соседей, советовали откупиться. Модэ не стал протестовать против тяжкой дани (между прочим, осмелевшие дунху потребовали даже любимую жену шаньюя), но по земельному вопросу занял непримиримую позицию. – «Земля есть основание государства, как можно отдавать ее?» – резко высказался он и отрубил головы всем трусливым советчикам. После этого он двинулся в поход на дунху и наголову разгромил их так, что те в страхе бежали кто куда и с тех пор никогда уже не составляли единого народа, разделившись на три племени: ухуань, сяньби и тоба. Затем, не распуская армию, Модэ отправился далеко на запад и нанес поражение не ожидавшим нападения юэчжам. Они, впрочем, с этим не смирились, и война юэчжей и хуннов превратилась в затяжную, завершившись окончательной победой хуннов уже при сыне Модэ.
Как бы то ни было, Модэ снова удалось объединить всю восточную часть Великой степи под властью хуннов. И перед шаньюем во весь рост встала проблема – объединенный Китай. Модэ сумел разрешить ее с блеском. Следует, правда, признать, что в этом ему сильно помогла нестабильная ситуация в самом Китае, только что пережившем весьма разрушительную и кровопролитную гражданскую войну, закончившуюся падением Цинь и воцарением новой династии – Хань. Тем не менее, это не умаляет заслуги Модэ, одержавшего победу над государством, население которого раз в пятьдесят превышало население Хуннской державы. Модэ прекрасно понимал, что его сравнительно небольшое войско не сможет справиться в открытом бою с гигантской китайской армией, и подстроил неприятелю ловушку. Он применил известную всем кочевникам тактику ложного отступления. Император Гао-цзу с лучшими частями своей армии бросился вдогонку и около города Пинчен попал в засаду со своим авангардом. Хунны окружили эту сравнительно небольшую китайскую армию. Семь дней голода, холода (дело было зимой) и невероятных лишений сделали китайского императора сговорчивым, несмотря на то, что из Китая ему на выручку двигалась трехсоттысячное войско. В обмен на свободу для себя и своих воинов Гао-цзу согласился заключить так называемый «договор мира и родства». Этот договор устанавливал равенство Домов Хань и Хунну (беспрецедентное для китайцев), Модэ получал в жены китайскую принцессу, а император Китая обязался ежегодно посылать шаньюю подарки как своему родственнику (замаскированная дань).
Требования Модэ были довольно умеренными: он, видимо, хорошо понимал, что излишнее унижение врага сделает неизбежным его стремление к реваншу. А новая война с Китаем в тот момент, когда на западе в схватках с воинственными юэчжами решалось, кому быть хозяином Великой степи, была мудрому шаньюю не нужна. И на границах Китая и Степи до поры до времени воцарился мир. Это позволило Модэ заняться внутренним устройством державы Хунну.
Реформы и установления Модэ весьма многочисленны, но для нас интересны главным образом те, которые надолго пережили своего создателя и определили образ жизни степного общества на тысячелетие вперед. Важнейшей заслугой Модэ было четкое структурирование хуннской державы. Он не отказался (да и вряд ли мог) от исконного родового строя хуннов, но поставил его в такие рамки, что тот стал работать не на ослабление, а на усиление государства. Родовые старейшины сохраняли свою власть в роду, но теперь они становились не выборными руководителями, а наследственными родовыми вождями. Фактически Модэ создал родовую аристократию, что не могло не понравиться новоиспеченным вождям. Но взамен шаньюй потребовал от родовых лидеров подчинения высшей «номенклатуре», которую он создал из своих родственников. Все высшие посты в государстве теперь могли занимать только члены его рода; они получали пышные титулы со сложной иерархией и составляли верховную аристократию. Однако для прочности необходимо иметь минимум три точки опоры, и Модэ ввел третью, несемейную и неродовую ступень аристократии. Это были так называемые «гудухэу», что можно перевести как «помощники», – в состав которых вошли лучшие воины и офицеры его армии. Они создали «аристократию таланта» – служилую знать, главную опору престола. Звание гудухэу тоже было потомственным, но за особые заслуги шаньюй мог наградить им любого простого воина. Это давало шанс наиболее ярким, но неродовитым личностям попасть в верхние слои общества и тем стимулировало верную службу и доблесть.
Трехзвенная аристократическая система, несмотря на все присущие ей противоречия, оказалась достаточно прочной и не позволяла ни одной из групп завладеть всей полнотой власти – даже шаньюй был далеко не всесилен: он был вынужден учитывать интересы всех трех привилегированных сословий. Что касается основной массы населения, то здесь Модэ нашел достаточно простое и элегантное решение, впоследствии, заметим, принятое и развитое Чингисханом. Согласно указу Модэ, все мужчины боеспособного возраста объявлялись воинами и делились на десятки, сотни и тысячи. Родовой характер общества не изменялся, но на войне приказ командира имел приоритет перед указанием родового лидера. Другое дело, что главные родовые вожди и были начальниками крупнейших войсковых соединений – туменов (формально – десять тысяч воинов, но это соблюдалось далеко не всегда, а находилось в зависимости от силы рода).
В повседневной жизни хуннов реформы Модэ сами по себе мало что изменили. Скорее, изменилось восприятие традиций. То, что раньше выполнялось по установившемуся обычаю и не было строго обязательным, теперь освящалось авторитетом шаньюя и фактически становилось равносильным закону. Например, после смерти отца хунн брал в жены всех вдов (кроме матери). То же было в случае смерти брата. Китайцы считали этот обычай ужасающим; между тем, он полностью вписывается в рамки родовых отношений, а главное, спасает женщин, потерявших кормильца, от голодной смерти или нищенства. Так что о том, плох или хорош этот обычай, можно с китайцами и поспорить.
И нововведения Модэ, и укрепление им родовых обычаев так консолидировали державу Хунну, что она на долгие годы превратилась в мощнейшее государственное образование. Это позволило ей триста лет сопротивляться китайской экспансии. В 177 г. до н.э., еще при жизни Модэ, хунны нанесли тяжелое поражение юэчжам и стали гегемонами Великой степи. В 174 г. до н.э. великий шаньюй Модэ скончался, но созданное им государство продолжало существовать и даже усиливаться, хотя преемники Модэ отнюдь не обладали талантами своего предка.
Дальнейшая история державы Хунну в основном насыщена то затухающей, то вспыхивающей вновь войной с Китаем. Достойным преемником отца оказался сын Модэ, Лаошань-шаньюй, окончательно изгнавший юэчжей и нанесший ряд тяжелых поражений китайским войскам. При внуке Модэ – Гюнчень-шаньюе – держава Хунну достигла наивысшего расцвета. После серьезных поражений Китай пошел на беспрецедентные уступки хуннам. По договору 152 г. до н.э. шаньюю в жены вновь отдали китайскую принцессу, а главное, китайцы были вынуждены согласиться на открытие пограничных рынков для свободного обмена товарами, что было крайне невыгодно для Китая и в экономическом, и в военно-политическом отношении (фактически, Китай соглашался кормить своих врагов). 152 г. до н.э. стал кульминацией могущества державы, созданной Модэ.
Положение стало постепенно меняться после 140 г. до н.э., когда китайским императором стал решительный и энергичный У-ди. Он совершил в хуннскую степь целый ряд походов, которые, хотя и не обеспечили Китаю решительного перевеса, все же ослабили хуннскую угрозу. Держава хуннов и при воинственном У-ди ни в чем не уступала Китаю, но злую шутку сыграло с хуннами то, что они считали своим главным достижением – свободные рынки. В степь хлынул огромный поток китайских товаров и... в среде хуннов наметился раскол. Стремление к китайским богатствам, достававшимся к тому же без большого напряжения сил, связанного с боевыми действиями, привело к созданию в среде хуннской аристократии китаефильской партии. Обаяние китайской культуры вообще трудно переоценить, а для многих хуннов, особенно из числа высших аристократов, оно стало неодолимым. Китаефилам противостояла военная, или «старохуннская» партия. Раскол хуннского общества шел довольно медленно, но Китай мог позволить себе ждать, по мере возможности всячески способствуя усилению этого раскола. И долготерпеливые китайцы дождались своего часа. В 46 г. н.э. в державе Хунну вспыхнула гражданская война, а в 48 г. страна окончательно раскололась на Южное и Северное Хунну, каждое во главе с собственным шаньюем. В Южном одержала победу китаефильская партия, а Северное Хунну свято хранило степные традиции. При этом оба государства оставались непримиримыми врагами, что только облегчало Китаю путь к окончательной победе. Развязка для Северного Хунну наступила в 93 г., когда его последний шаньюй был захвачен китайцами и убит. Южные шаньюй еще пытались сопротивляться, но они не имели опоры, ибо старохуннская партия была уничтожена. К тому же в это время значительно усилились старые враги хуннов – протомонгольские племена сяньби, которые постепенно овладели территорией северных хуннов, оттеснив их на запад. Оказавшись во враждебном окружении, Южное Хунну было обречено на гибель. В 142 г. китайцы принудили к самоубийству последнего шаньюя из дома Модэ и посадили вместо него своего ставленника – хунна, но не царского рода. Но и эта видимость независимости сохранялась не слишком долго. В 215 г. китайцы и формально упразднили пост шаньюя Южного Хунну и назначили своего наместника. Держава хуннов окончательно перестала существовать.
Медленное угасание хуннской империи не могло не активизировать действия других претендентов на гегемонию в Великой степи. На западе старинные враги юэчжи, опираясь на мощь созданной ими Кушанской державы, предприняли попытку вернуть свои прежние земли. Попытка эта не увенчалась успехом по двум причинам. Во-первых, за прошедшие столетия бывшие юэчжи, а ныне кушаны растеряли навыки степной войны, поскольку в горах и речных долинах, где в итоге и создали кушаны свою империю, степная тактика была просто неэффективна. Во-вторых, их империя была слишком громоздкой, и ее населяли люди не просто говорящие на разных языках, но и с абсолютно разной культурой и идеологией (например, индийцы и греки). Основные силы кушан направлялись на подавление центробежных тенденций в их лоскутном государстве, и потому внешняя экспансия успеха не имела.
На востоке все было по-другому. Здесь жило множество племен, готовых подхватить эстафетную палочку лидерства у агонизирующей хуннской державы. Все они были номадами, и законы степной войны были им не в новинку. Но недоставало организованности, дисциплинированности и упорства. Требовался лидер, способный обуздать лихую степную вольницу. В 155 г. такой лидер появился. Им стал Таншихай, происходивший из племени сяньби.
Как уже упоминалось выше, сяньбийцы были народом, который можно назвать протомонгольским. Но это утверждение требует серьезной оговорки. Дело в том, что в тот период, да и значительно позднее, этническое размежевание в Великой степи было в достаточной мере условным. Так, большинство историков считает хуннов прародителями тюрок, поскольку большинство дошедших до нас хуннских слов имеет соответствующие аналоги в тюркских языках. Но от хуннов сохранилось немало слов и с монгольскими корнями. К тому же, сами монгольский и тюркский языки происходят из одной – алтайской языковой группы, то есть имеют общего предка. Даже во времена Чингисхана тюрки и монголы вполне понимали друг друга (как, скажем, сегодня русские и украинцы), а за тысячу лет до этого расхождение двух главных степных языков было еще меньшим. К тому же надо еще учитывать особенности степного этногенеза[14]. Великая степь, в силу специфики господствующего в ней кочевого образа жизни, всегда была настоящей мешаниной народов. Племена и отдельные роды постоянно перемещались, переходили из одного подчинения в другое, воспринимали от соседей элементы их культуры и языка, часто полностью ассимилировались. В таких условиях точно определить этническую принадлежность народа, племени, рода достаточно сложно, а иногда и практически невозможно.
Однако вернемся к Таншихаю – сяньбийскому вождю. Фигура чрезвычайно яркая, выдающийся полководец, историкам он больше известен тем, что, при всех его талантах и огромных внешнеполитических успехах, место его в истории сравнительно невелико. Его гений ближе к гению Тамерлана, нежели Чингисхана. Он – типичный завоеватель, «создатель империй», но не политик. За четверть века почти беспрерывных походов он создал гигантскую державу, по размерам и силе не уступавшую империи Хунну времен ее первых, великих шаньюев. При этом особенно удивительно, что свой первый поход Таншихай совершил, когда ему было, по данным китайских историков, всего четырнадцать лет. Он был поистине военным вождем: даже отказался принять какие-либо титулы, оставаясь просто Таншихаем. Но его личная власть была почти безграничной. Когда напуганные его могуществом китайцы предложили ему «договор мира и родства» (как до этого Модэ), сяньбийский вождь с презрением отверг это предложение, сказав, что ему и так подчиняются все народы. Однако, когда в 181 г. на сороковом году жизни Таншихай умер, быстро выяснилось, что вся мощь его державы покоилась на личных талантах вождя. Его преемники не смогли удержать власть, и к началу III в. созданная им империя окончательно развалилась.
Стоит все же добавить, что одно следствие походов Таншихая оставило, пусть и опосредованно, след в истории, да еще какой! Дело в том, что именно Таншихай окончательно разгромил северных хуннов и вынудил их бежать далеко на запад, подальше от его победоносных войск. Более двухсот лет эти беглецы скитались в степях между Волгой и Уралом, покоряя местное население и смешиваясь с ним. Они почти утратили подлинно хуннскую культуру, забыли великие достижения предков, даже изменились внешне. Тяжелые военные поражения и вынужденная двухсотлетняя эмиграция упростили их жизнь и поведенческие стереотипы. В них было бы почти невозможно узнать хуннов Модэ и Лаошаня. Но имя свое они сохранили. И во второй половине IV в. это имя, пусть и в немного измененном варианте, узнала и со страхом повторяла вся Европа – гунны.
Гуннские завоевания и связанное с ними Великое переселение народов, имевшее колоссальные последствия для истории Европы, да и всего мира, далеко выходят за рамки этой книги, и мы не будем на них останавливаться. Вернемся в оставленную нами ненадолго Великую степь, которая в этот период переживала эпоху безвременья, или выражаясь по-европейски, свои Темные века.
По мнению ряда историков – в частности, знаменитого Л.Н.Гумилева – эти темные времена в Великой степи связаны с серьезными климатическими изменениями, вызвавшими пересыхание степи и, как следствие, массовую гибель людей от голода либо их бегство на окраины, где засуха была не так сильна. Степные народы в это время слабели и, сосредоточившись на проблеме выживания, уже не могли оказывать влияния на соседей. Отсюда и века «молчания» (повторившиеся, и по тем же причинам, в X и XVI веках), так как только у оседлых народов существовала письменность (до изобретения в IX веке уйгурского письма). Археология также мало чем может быть полезна: кожа, войлок, дерево – главные материалы кочевников – недолго сохраняются в земле. Домов кочевники не строят, городов – центров производства и торговли – у них не имеется. Поэтому молчание источников создает впечатление, что в такие периоды степные народы куда-то исчезают. Разумеется, это вовсе не так, ибо проходит время, засуха заканчивается, и удивленные китайцы, согдийцы, иранцы вдруг обнаруживают у своих границ многотысячные армии кочевников, взявшихся как бы ниоткуда. Но ничто не возникает из ничего, а значит, жизнь в степи продолжается и в эти тяжелые времена.
То, что III – IV века были действительно тяжелыми, достаточно убедительно доказывает тот факт, что в этот период контроль над Великой степью не оказался в руках какого-либо народа или державы. Первую скрипку в степи в эту эпоху играла орда[15]жужаней – удивительное военно-бандитское образование из деклассированных элементов, изгоев и ярких личностей родом из самых разных племен. Жужани, несмотря на всю их силу, не были народом в настоящем смысле этого слова. Они, конечно, подчинялись все тому же кочевому ритму жизни, имели жен и детей, но по смыслу своего существования больше приближались к наемникам и бандитам. И эта орда до середины VI века держала в страхе всю степь, а иногда даже угрожала Китаю, который, впрочем, в это время как раз распался на несколько постоянно воюющих друг с другом царств.
Время господства жужаней закончилось в 552 году, когда хан никому не известного народа тюрков[16], Бумынь из рода Ашина, ворвался с войском в расположение жужаньской орды и разгромил ее наголову. Сам он не успел воспользоваться плодами этой победы, так как вскоре умер (возможно, от ран), но его брат Истеми и сын Мугань сумели выжать из разгрома жужаней больше, чем можно было предположить. Фактически поделив между собой полномочия и войско, они направились в разные стороны утверждать только что отвоеванную у жужаней власть: Истеми на запад, а Мугань – на восток. Оба они провозгласили себя ханами, но Истеми, чтобы не нарушать единства только создаваемой державы и из уважения к погибшему брату, согласился признать формальное первенство Муганя.
Следующие тридцать лет были исключительно удачными для тюрков. Подвиги Истеми и Муганя и их преемников Кара Чурин Тюрка (сын Истеми) и Тобо (брат Муганя) затмили даже славу и достижения великих хуннских полководцев. Истеми, пройдя огнем и мечом почти всю западную половину степи, походя разгромил мощную державу эфталитов (их иногда называют «белыми гуннами», хотя они скорее наследники кушан-юэчжей) и нанес поражение иранскому шаху Хосрою, заключив с ним чрезвычайно почетный для себя мир. Затем он перешел через Волгу, где столкнулся с аварами, победил их и тем самым стал владыкой всей западной половины Великой степи. Кара Чурин Тюрк уже после смерти отца захватил Боспор, а затем и весь Крым, и в 580 году вторгся в Лазику (Западная Грузия), угрожая уже и Византийской империи. На востоке Мугань, а позже Тобо, идя от победы к победе, покорили большинство степных племен, а к 580 году сделали своими данниками два северокитайских царства. Это был пик тюркского могущества. Свое гигантское государство, простиравшееся от Черного моря до Тихого океана, тюрки назвали Вечный Эль, как бы утверждая этим свою власть на вечные времена. Но уже в следующем 581 году великая тюркская мечта начала рушиться.
В этом году умирает верховный правитель тюрок Тобо-каган, и в Вечном Эле вспыхивает яростная борьба за власть, которую, из-за ее масштаба и последствий, лучше назвать гражданской войной. Причиной междоусобицы, а заодно и топливом, которое постоянно ее подпитывало, стала установленная еще Бумынем удельно-лествичная система власти и наследования – кстати, подобная той, которая позже была введена на Руси (в XI – XIII вв.), и, по большому счету, Русь и погубила. Согласно этой системе, наследование передавалось не сыну, – то есть прямому наследнику – а старшему в роду. Остальные близкие родственники получали в пользование удел – часть державы вместе с людьми и войском. А в 581 году таких почти независимых уделов в тюркском государстве было уже восемь. В этой ситуации борьба за власть становилась почти неизбежной, и близкородственные связи удельных князей вряд ли могли ей помешать. Так и случилось.
Формально старшим в роду являлся Кара Чурин Тюрк – сын Истеми. Но его отец не был даже верховным каганом, и сыновья умерших верховных вождей – Муганя и Тобо – оспорили право Кара Чурин Тюрка на престол. Тот не мог сопротивляться объединившимся против него племянникам и временно смирился с поражением. Но победители немедленно передрались между собой. Вряд ли стоит описывать перипетии этой борьбы, но итогом ее стал окончательный раскол каганата в 604 году на Западный и Восточный.



 Голова Кюль-Тегина. VIII в.



Увлеченные междоусобной борьбой, тюркские каганы допустили еще одну, как выяснилось, роковую ошибку: проглядели, что на их южной границе в крови и войнах встает на ноги колосс – объединенный Китай. В начале VII века после продолжительной борьбы к власти во всем Китае пришла династия Тан. Немаловажным оказалось и то, что новая династия не была собственно китайской, а происходила от окитаившейся ветви протомонгольского племени тоба – теперь они назывались табгачи. Многие степные народы, особенно те, кому поперек горла встала тюркская власть, с удовольствием приняли табгачских императоров в качестве степных ханов. Этому способствовала и политика дальновидного танского императора Ли Ши-миня, стремившегося привлечь степные племена на свою сторону и даже больше – создать симбиоз китайской и степной цивилизации. Таким образом, империя Тан стремительно набирала силу, а оба тюркских каганата все больше слабели. Конец мог быть только один, и уже в 630 году танские войска наголову разбили Восточный каганат, а его территория была присоединена к Китаю. В 659 году настала очередь Западного каганата. Казалось, для тюрок все было потеряно. Но неожиданно ситуация изменилась.
В самом Китае к власти пришли ярые националисты. Заветы Ли Ши-миня были забыты, запрещено было даже употреблять слово «табгач». Многие табгачские принцы были казнены, и степные племена подверглись насильственному окитаиванию. И тогда тюрки восстали. В 682 году их предводитель Кутлуг одержал победу и провозгласил восстановление тюркского каганата. Конечно, сила у восстановленного каганата была далеко уже не та, но благодаря доблести своих вождей (среди которых особенно выделялся полководческим талантом сын Кутлуга Кюль-Тегин) он успешно боролся с могучим Китаем еще более полувека. Но силы были слишком неравными; к тому же Китай, верный своей политике «разделяй и властвуй», натравливал на тюрок другие степные народы. Кроме того, после смерти в 739 году внука Кутлуга – Иолыг-Тегина, талантливого и мудрого правителя, каганат снова захлестнули распри. И в 742 году наступило время окончательной развязки для Вечного Эля. Уйгуры, недовольные тюркской властью в степи, восстали и после трехлетней войны одержали победу. Остатки тюрков вынуждены были бежать в столь ненавистный им Китай, где последние из них сложили голову, участвуя в восстании Ань Лу-шаня. Великий тюркский народ перестал существовать, а на ближайшие сто с лишним лет гегемония в степи перешла к уйгурам.
Уйгурский каганат был лишь бледной тенью великих степных держав прошлого – Вечного Эля тюрок и империи Хунну. Он продержался сравнительно долго лишь потому, что в это время ослабел Китай, так и не оправившийся от восстания Ань Лу-шаня. Но в конце концов Уйгурский каганат пал под ударами китайцев и их несколько невольных союзников – енисейских кыргызов. В степи начался новый Темный век, и лишь в XI веке степь вновь воспряла ото сна. Но с этого времени уже начинается новая эпоха – эпоха киданей, чжурчжэней и, наконец, монголов, а значит – пора обратиться и к главным героям нашей книги.



Глава 2. Монголы и их соседи


В XI – XII веках, перед эпохой Чингисхана, восточная часть Великой степи представляла собой сложнейший конгломерат народов. Разобраться в этом смешении национальностей, племен и родов чрезвычайно трудно, в ряде случаев – невозможно. Причин тут несколько. Главная, бесспорно, коренится в самой сущности кочевничества. Постоянные перемещения по степи, смена перекочевок, разделение отдельных родов или переход их под чужую «юрисдикцию» – суть кочевой жизни. Хотя существовали, конечно, и четкие границы кочевий, но, вследствие роста населения, давления со стороны соседей, наконец, стремления части родовой знати (точнее, их наследников) выделиться в отдельные неподконтрольные группы[17], этническая ситуация в степи постоянно менялась.
Вторая причина ранее уже упоминалась: это языковой фактор. К XII веку языки народов так называемой алтайской языковой семьи еще не слишком отличались друг от друга. Сегодня лингвисты четко делят алтайскую семью на три группы: тюркскую, монгольскую и тунгусо-маньчжурскую – и действительно, современный монгол не поймет якута. Тогда же тюрки и монголы прекрасно понимали друг друга, что значительно облегчало взаимовлияние, а зачастую и полное смешение. Мог победить тот или иной языковой элемент – и изначально тюркский род становился монгольским, или наоборот. Так, например, произошло с монгольским по происхождению родом Ашина, из которого происходили ханы Тюркского каганата. После длительной откочевки, вызванной, по-видимому, военным поражением, этот род оказался в тюркоязычной среде, и через сто лет о его монгольском происхождении говорило уже только родовое название.
Наконец, нужно выделить и третью причину этнических переплетений. Это чрезвычайная запутанность родоплеменных отношений у тюрко-монгольских народов Великой степи[18]. И это при том, что монголы придавали исключительное значение своей родословной. По сведениям Рашид-ад Дина, каждый монгол с юных лет тщательно изучал свое родословие, и не было ни одного человека, который не знал бы своего племени и происхождения. Вот только племен и родов было чрезвычайно много, к тому же они непрерывно разделялись, перекочевывали и снова разделялись. И действительно, каждый степняк мог перечислить своих предков по крайней мере до седьмого колена[19], четко определить свое племя (ирген) и род (обок), но... племя могло включать несколько родов в одном случае и быть лишь малой частью рода в другом. Плюс к этому, такая четкая детализация не способствовала осознанию общеэтнического единства. И были джуркинцы, хонгираты, тайджиуты, джалаиры – но не монголы. В этой ситуации отнюдь не нелепым выглядит парадоксальный вопрос: а был ли монголом Темучин из рода Кият-Борджигин?
И действительно, вопрос о происхождении термина «монгол», а в более широком смысле – проблемы идентификации (и самоидентификации) народа с таким именем современными историками все еще не решен. Более того, как правило, от него стараются дистанцироваться или не рассматривают вовсе, хотя для правильного понимания феномена империи Чингисхана он представляется весьма немаловажным.


Монгол. Персидский рисунок XIV в.


Следует помнить, что первое точное упоминание слова «монгол» относится к 1206 году, когда на великом курултае сам Чингисхан, объединивший Восточную степь, провозгласил создание «Yeke Monghol Ulus» – Великой Державы Монголов. Отсюда некоторые монголоведы делают допущение, что само понятие «монгол», до этого не существовавшее вообще, было введено Чингисханом как единое название для народов объединенной им степи. Другие вполне резонно возражают, что и в куда более поздние времена часть этих объединенных племен в число монголов не входила, и считают, что к «монголам» Чингисхана относилась лишь та часть населения, которая была связана общим родословным древом, и которую впервые объединил прадед Чингисхана Хабул-хан, а следовательно, формирование понятия «монгол» относится к сороковым годам XII века[20]. Третьи отстаивают версию языкового единства: монголы – это те, кто говорит по-монгольски (о недостатках этой версии выше уже говорилось). Четвертые отстаивают генеалогический принцип и предполагают, что монголами считались все потомки Алан-Гоа – праматери монгольских родов (вариант этой версии – потомки Бодончара, одного из сыновей Алан-Гоа). Наконец, пятая версия опирается на упоминание в китайских летописях VI века (то есть задолго до Алан-Гоа, жившей в IX или X веке) названия племени Мэн-гу (Мэнку), входившего в группу из тридцати племен народа шивэй. От них, дескать, потом и пошла та группа родов, которая называла себя единым именем – монголы.
Во всех этих основных версиях (а есть и другие – более экстравагантные), безусловно, присутствует здравое зерно. В то же время, каждая из них в отдельности не лишена недостатков и может быть подвергнута серьезной критике. Выходом из этой ситуации является, по-видимому, синтез этих теорий и построение на их базе непротиворечивой версии. В этом поможет и тщательный анализ текста «Сокровенного Сказания» в сочетании с данными других источников – главным образом, Рашид ад-Дина.
В первую очередь, следует отметить, что сам Рашид ад-Дин не считал монголов отдельным народом, но относил их лишь к одной из групп общей массы тюркских племен. Эти племена, по его мнению, населяли всю Великую степь от края до края (видимо, память о Великом тюркском каганате VI века). Постепенно эти племена делились на многочисленные роды, каждый из которых получал свое имя. Так же появились и монголы – суть ветвь тюркского народа. Настоящими монголами сам Рашид ад-Дин называет народ нирун, ко времени Чингисхана включавший уже десятки, если не сотни родов и племен. Эти «истинные» монголы-нирун все являются потомками Алан-Гоа. Но он выделяет и другую группу монголов – дарлекин, из которых, вообще говоря, происходила и сама Алан-Гоа. Дарлекины – как бы не совсем монголы: их родословная уходит дальше в глубь веков.[21]
Вот здесь и стоит заглянуть в начало «Сокровенного Сказания», которое называет первым предком Чингисхана некоего Борте-Чино; его супругой была Гоа-Марал. Эти двое явились неизвестно откуда, переплыв какое-то море (возможно, имеется в виду озеро Байкал) и стали кочевать у реки Онон. Далее «Сокровенное Сказание» перечисляет длинный ряд их потомков вплоть до Добун-Мергена, мужа Алан-Гоа. Но вот что любопытно: если попытаться вычислить даты жизни Борте-Чино и Гоа-Марал, исходя из счета поколений (разумеется, погрешность может быть достаточно велика), то весьма вероятным окажется их появление на Ононе именно в VI веке, то есть как раз тогда, когда в китайских летописях появляется этноним «мэн-гу». Значит, пришедшие невесть откуда первопредки Чингисхана, возможно, и называли себя монголами. В целом же, с учетом всего вышеперечисленного, авторская версия такова.
Около VI века на территории, занимаемой племенами шивэй, появилась группа людей из неизвестного народа (едва ли их было только двое). Они называли себя монголами или близким по звучанию словом. Путем переговоров, а может быть, и силой они отвоевали себе место под солнцем на берегах Онона и вошли в союз шивэйских племен на правах рода с названием «монгол». В дальнейшем при разрастании и дроблении рода самоназвание «монголы» как таковое исчезло (в более поздней истории примеров подобного развития событий немало), но в памяти последующих поколений сохранилось единство их происхождения. Таким образом, само слово «монгол» фактически не применялось в названии племен и родов, но имело некую историческую, генеалогическую ценность. И представляется возможным (хотя и сомнительным), что Хабул-хан, впервые объединивший значительную часть потомков Борте-Чино, первым назвал это объединение монгольским. Однако кажется более вероятным, что именно Чингисхан, который объединил действительно всех потомков древнего рода «монгол», извлек это почти забытое слово из глубин исторической памяти и назвал им объединенные под его началом народы. Только с этого времени громкое имя монголов и получает самое широкое распространение, так что даже и те племена и народы, которые не имели никакого отношения к изначальным монголам – татары, уйгуры, кыпчаки (половцы) и другие – стали называть себя монголами. Насколько это связано с собственным стремлением народов таким образом разделить громкую славу монголов (как предполагает Рашид ад-Дин), или же такое переименование было частью политики Чингисхана (как считает большинство историков) – этот вопрос мы оставим открытым.



Монгол на коне. Персидский рисунок XIV в.


Ну а теперь, когда мы определились с тем, кого, собственно, можно считать монголами, посмотрим, что из себя представляли эти самые монголы.
Итак, то огромное количество родов и племен, которое мы сейчас собирательно именуем монголами, к началу эпохи Чингисхана делилось на две главные ветви: дарлекин и нирун. Любопытно, что эти ветви к XII веку уже настолько обособились друг от друга, что перестали считать себя родственными народами.[22] Только группа нирун, производившая свой род от чресел прародительницы Алан-Гоа («нирун» собственно и означает «чресла»), считала себя подлинными монголами; при этом несущественно, применялось ли ими это самоназвание или нет. Но и среди настоящих потомков Алан-Гоа были роды, которым также отказывалось в «звании» нирун. И, поскольку происхождение всегда играло огромную роль в жизни монголов, да и в их истории, здесь, пожалуй, самое время привести знаменитую легенду о возникновении истинно монгольского народа.
Праматерь важнейших монгольских родов и племен Алан-Гоа была дочерью Хорилартай-Мергена из северного монгольского племени хори-туматов – лесных охотников Прибайкалья. Этот Хорилартай из-за чего-то поссорился с соплеменниками и вместе со своими родственниками откочевал далеко на юг к горе Бурхан-Халдун на левом берегу Онона, образовав отдельный род хорилас. Именно здесь, у склонов Бурхан-Халдуна – горы, которая позднее стала для монголов священной, состоялась свадьба его дочери Алан-Гоа с Добун-Мергеном, далеким потомком Борте-Чино. От этого брака родилось двое сыновей; но, к несчастью для Алан-Гоа, ее супруг скончался в молодом возрасте. Немаловажно, что старший брат Добун-Мергена умер еще раньше, и потому вдова осталась совершенно одинокой. Тут-то и начинается самое интересное. Алан-Гоа рожает одного за другим еще трех сыновей. У двух старших, видимо, уже достаточно повзрослевших, чтобы все понимать, возникли совершенно обоснованные сомнения: как же так – у матери нет ни мужа, ни его родных или даже двоюродных братьев (вспомним известный монгольский обычай, согласно которому вдову берет замуж ее ближайший родственник по мужу), а дети рождаются. А наследство, как водится, не резиновое, и делить его на пятерых – совсем не то, что на двоих. В общем, пошли пересуды, и Алан-Гоа пришлось призадуматься.
В один прекрасный день она собирает всех своих пятерых сыновей и честно говорит старшим, что их подозрения, конечно, имеют право на существование. Однако дело обстоит совсем не так, как они себе представляют: здесь не обошлось без божественного вмешательства, ведь трое младших родились от луча света, проникшего в ее чрево. Каждый вечер после захода солнца через дымовое отверстие юрты в жилище проникает светловолосый человек с голубыми глазами. Он гладит живот женщины, и туда попадает свет, исходящий от его рук. На рассвете человек уходит, «словно желтый пес». А раз никто, кроме Алан-Гоа, этого человека не видел, значит, он явно небесного происхождения, а его дети отмечены божественной печатью и достойны стать ханами и царями царей. Так что старшим остается только гордиться такими братьями и жить с ними в любви и согласии.
Скорее всего, у Алан-Гоа имелись основания выдвинуть именно такую версию случившегося. По-видимому, ее младшие сыновья весьма отличались внешностью от старших, имея явные европеоидные черты. Ведь даже потомок ее самого младшего сына – Бодончара-дурачка – в десятом поколении, которого мы знаем под именем Чингисхана, был, по свидетельству очевидцев, рыжеволосым, а само родовое прозвище Чингизидов – «Борджигины» – переводится как «синеокие». Как бы то ни было, матери удалось примирить своих детей; однако, стоит отметить, что после этого тяжелого и явно неприятного для Алан-Гоа разговора «желтый пес» приходить сразу же перестал.
Естественно, если отказаться от божественной составляющей, то вызывает большой интерес, откуда в глубинах Центральной Азии в ту эпоху, никак не располагавшую к далеким путешествиям, мог взяться человек столь явно европейской внешности. Однако оставим разгадку этого феномена авторам исторических романов. Для нас же важно, что именно эти события привели к окончательному разделению монголов на две ветви. Потомство Алан-Гоа стало называться «нирун», все остальные монголы – «дарлекин». При этом в подвешенном состоянии оказались потомки двух старших сыновей – их то относили к ветви нирун, то отказывали в этом звании.



Монгольские кочевники. Китайский рисунок XIII в.


Забежав немного вперед, заметим, что в итоге в наибольшем выигрыше оказался тот самый предок Чингисхана Бодончар-простак, который был дураком не в большей степени, чем Иванушка-дурачок из русских сказок. Четверо старших братьев оставили его без наследства, но он, благодаря своей доблести, быстро выдвинулся в вожди, обрел немалое богатство и мог спокойно посмеиваться над своими недалекими братьями, которые были вынуждены признать его моральное превосходство. От Бодончара впоследствии отсчитывали свое происхождение виднейшие монгольские роды и племена: тайджиут, барлас, урут, мангут, джаджират и кият-борджигин. От старших братьев Бодончара ведет происхождение значительно меньшее число племен; из них к крупным относятся только два: катакин и салджиут.
Вряд ли стоит разворачивать здесь всю многообразную этническую структуру монголов, тем более, что образование новых родов и племен продолжалось и в эпоху Чингисхана, и после его смерти. Разного рода этнические и родовые особенности будут рассматриваться по мере необходимости. Теперь же рассмотрим этническую картину Великой степи в целом, так как для понимания дальнейших событий – то есть создания всемирной монгольской империи Чингизидов – этот вопрос имеет первостепенное значение. Итак, кто же населял Великую степь накануне эпохи Чингисхана?
Сами монгольские племена нирун, несмотря на их относительную многочисленность (Рашид ад-Дин оценивает их количество примерно в миллион человек, хотя здесь вероятно преувеличение), занимали сравнительно небольшую территорию. Их основные кочевья располагались в нынешней Северной и Северо-Восточной Монголии и Южном Забайкалье у рек Онон и Керулен. На этой территории есть несколько относительно невысоких горных массивов, но в целом она представляет собой классическую степь, неплохо увлажняемую весной и летом и сухую зимой. Монголы искренне считали эту свою суровую родину лучшим местом на земле, и надо признать, что в этом есть доля истины, если встать на точку зрения кочевников. Для круглогодичного кочевого скотоводства условия здесь были самые подходящие. В сходных природно-климатических условиях проживали и три ближайших соседних народа – кераиты, меркиты и татары.
К западу от монголов-нирун, на равнинах Центральной Монголии, от среднего течения Селенги до верховьев Керулена и Онона кочевали кераиты – народ по-видимому, говоривший по-монгольски, но по обычаям значительно отличавшийся от коренных монголов. Во-первых, кераиты еще в 1007 году приняли христианство несторианского толка со всеми вытекающими отсюда последствиями – христианской обрядностью, крещением, моногамией (наложницы не воспрещались) и так далее. Трудно сказать, насколько далеко зашла христианизация у кераитов, так как кочевой образ жизни ей не очень способствует; однако, вне всяких сомнений, кераиты обладали куда более высокой культурой, чем их соседи-монголы. Во-вторых, кераиты, в отличие от монголов, составляли единую национально-государственную общность – союз племен, своего рода протогосударство во главе с ханом. Заметим, что, по всей вероятности, именно под влиянием кераитов институт ханской власти начал формироваться и у монголов. Первым известным нам по имени ханом кераитов был Маркуз (христианское имя – Марк). Он был захвачен в плен татарами, занимавшими южную, пограничную с Китаем часть Великой степи, которые передали хана для казни китайскому (чжурчжэньскому) императору. Жена Маркуза, Кутуктай, использовав военную хитрость в стиле сказок «Тысячи и одной ночи», жестоко отомстила татарам.[23] С этого времени два важнейших степных племени оказались в состоянии непрекращающейся вражды. А если учесть, что и с монголами татары вели себя так же, – второй монгольский хан Амбагай погиб в Китае, прибитый гвоздями к деревянному ослу (вид позорной казни), но захватили его в плен и передали чжурчжэням все те же татары – то сама судьба велела кераитам и монголам стать союзниками. Недаром внук Маркуза, знаменитый Ван-хан, был долгое время главным союзником Темучина, его названым отцом и настоящим ангелом-хранителем. И впоследствии кераиты легко влились в монгольский улус[24] и из их числа вышло немало близких соратников Чингисхана.
Севернее монголов, в Забайкалье, проживали племена воинственных и неукротимых меркитов. Происхождение их неясно и до сих пор вызывает споры среди историков. Часть исследователей считает их особой ветвью монголоязычных народов, некоторые относят к тюркам, но наиболее доказательной представляется версия их происхождения от палеосибирских народов. В условиях постоянных контактов с кераитами и монголами (а с монголами-дарлекин меркиты практически делили кочевья), межплеменных браков и даже включения в свой состав монгольских родов и семей, меркиты (в особенности южные) перешли на монгольский как язык межнационального общения.
Меркитов и монголов в XII веке связывали своеобразные отношения. Мать Темучина Оэлун из монгольского племени олхунут была выдана замуж (по любви!) за меркитского воина, у которого и похитил невесту Есугэй-багатур. И после этого с большинством монгольских племен меркиты уживались вполне мирно, но с борджигинами их разделила непримиримая вражда. Позднее меркиты пленили юную жену Темучина Борте, и старший сын Чингисхана Джучи (Джочи) до конца дней своих не отмылся от прозвища «наследник меркитского плена». Это на меркитов Темучин совершил свой первый военный поход, который прославил в степи его имя и стал началом его фантастической карьеры. И в дальнейшем меркиты оставались едва ли не самыми стойкими врагами Чингисхана. Они не сдавались до конца и, даже разбитые монгольской военной машиной, не покорились и ушли на запад, где продолжали борьбу до тех пор, пока не погиб последний меркит. Надо подчеркнуть еще раз, что меркиты были именно родовыми врагами Чингисхана, а с остальными монголами они жили вполне мирно. В отличие от третьей группы кочевых племен, название которой, наверное, наиболее известно читателю – татар.
Татарские кочевья занимали обширные территории к востоку и юго-востоку от монголов. Сегодня это Восточная Монголия, район озера Буир-Нур и реки Халхин-Гол, и восточная половина китайского автономного района Внутренняя Монголия. Природные условия для кочевого скотоводства в этом районе великолепны, особенно в Прихинганье. Здесь можно было прокормить большое количество скота, а где скот – там и люди. Поэтому татары были довольно многочисленным народом – вероятно, самым могучим в степи. Но с ними сыграла злую шутку относительная близость к китайской империи Цзинь (Кинь). Значительная часть татар попала под культурное влияние Китая, а вместе с этим и в определенную зависимость от него. Эту большую группу племен называли «белыми татарами». Они находились в сфере влияния Чжурчжэньской империи (а до того – киданьской империи Ляо) и вынуждены были выступать как ее союзники против всех остальных степных племен. Две другие крупные группы назывались «черные татары» и «дикие татары». Третья группа по образу жизни мало отличалась от монголов, возможно даже, уступая им в культурном отношении. Эти три группы часто враждовали и между собой, но в целом занимали прочжурчжэньские позиции и потому чаще всего выступали как враги монголов, хотя уже при Темучине в 90-е годы XII века часть татар перешла на сторону будущего повелителя степи.
Этническая принадлежность татар до сих пор точно не определена. Важную роль здесь играет и то обстоятельство, что с легкой руки китайцев татарами стали называть едва ли не все население Великой степи. Даже в 1221 году приехавший в ставку наместника Чингисхана Мухали (джалаира по происхождению) посланник южнокитайской империи Сун Чжао Хунь называет окружающих татарами, хотя прекрасно знаком с названием «монгол». Более того, он утверждает, что сам Мухали называл себя татарином (после резни 1202 года[25] верится в это с трудом). Да и название его произведения – «Мэн-да бэй-лу», которое обычно переводят как «Полное описание монголо-татар», правильнее перевести как «Полное описание монголов, которые татары». То есть имя татар широко известно: так массы степных народов называют в Индии, Иране и Средней Азии. Имя же монголов новое, оно еще мало кому известно, и потому монголов превращают в особый род татар, хотя более непримиримых врагов, чем монголы Темучина и татары, в степи, пожалуй, и не было. Темучин всю жизнь считал, что татары виновны в смерти его отца, и отомстил страшно – в 1202 году, разгромив основную татарскую коалицию, он приказал вырезать всех татар до единого, кроме самых маленьких детей – «не выше колесной оси». Но (вот ирония судьбы!), перебив всех татар, он не избавился от того, что самих монголов многие народы продолжали называть татарами.[26]
Другое обстоятельство, затрудняющее этническую идентификацию татар – то, что разные племенные татарские группы, вполне вероятно, говорили на разных языках. Большая часть их была тюркоязычной, но значительное число родов и племен, кочующих в непосредственной близости от монголов и кераитов, перешло, как минимум, на двуязычие, а может быть, и просто на монгольский язык. По крайней мере, при всех многочисленных случаях контактов татар и монголов, описанных в источниках, нигде не отмечается наличия какого-либо языкового барьера.
А теперь от самых ближних монгольских соседей перейдем к более дальним. И в первую очередь – к двум самым восточным народам сопредельных с монголами стран – киданям и чжурчжэням (манчьжурам). Поскольку история этих народов именно в XII веке претерпела гигантские изменения, здесь не обойтись без исторического экскурса. Начнем с киданей.
Происхождение киданей (иначе – китаев), как и многих других народов, весьма туманно. Проживали они севернее Великой Китайской стены, на территории современного Северо-Восточного Китая (провинции Хэйлунцзян и Гирин). В языковом отношении эти земли были пограничными между двумя группами алтайской языковой семьи – монгольской и тунгусо-маньчжурской. Поэтому одни историки считают их самой восточной ветвью монголоязычных племен, другие – самым западным ответвлением маньчжур. Вполне возможно, что они были двуязычными (нужда заставит), но то, что монгольский, во всяком случае, в XII веке, был основным, сомнений не вызывает.
Историю киданей можно проследить с начала X века. Тогда, в 907 году, выборный вождь конфедерации киданьских племен Елюй Амбагань отрубил головы остальным семи племенным вождям и по примеру соседнего Китая объявил себя Небесным императором. Вскоре ему удалось привести к покорности лесные тунгусо-маньчжурские племена (будущих чжурчжэней) и нанести поражение монгольским народам на западе. Укрепив тем самым тылы, Елюй Амбагань смог вмешаться в династическую борьбу в Китае. Уже при его преемниках был достигнут серьезный успех, захвачена немалая часть Северного Китая, включая Ляодунский полуостров, и в 947 году провозглашена империя Ляо – китайско-киданьский симбиоз.
Кидани довольно быстро переняли куда более высокую китайскую культуру, хотя и не утратили национального самосознания. Империя Ляо превратилась в типичное феодальное государство китайского типа со всеми его составляющими: жесткой бюрократической системой и безжалостным подавлением покоренных народов. И до поры до времени все шло у них хорошо. Но в 1115 году вспыхнуло восстание маньчжурского племени чжурчжэней, и империя Ляо стала рассыпаться как карточный домик. Чжурчжэни заключили союз с Сун – династией, объединяющей большую часть Китая. Войны на два фронта кидани не выдержали. В 1125 году чжурчжэни взяли в плен последнего императора киданьской династии и провозгласили создание собственной империи Цзинь (Кинь).
Но не все кидани смирились с поражением. Значительная их часть из числа наиболее отчаянных объединилась вокруг нового вождя. Им стал один из принцев бывшего царствующего дома – Елюй Даши. Этот принц показал себя отличным полководцем и толковым политиком. В течение трех лет он отважно сражался с многократно превосходящими силами врагов за восстановление империи Ляо. Лишь когда стало окончательно ясно, что дело киданей в Северном Китае погибло навсегда, Елюй Даши собрал вокруг себя армию добровольцев и стал с боями пробиваться на запад. Здесь он полностью отказался от имперской символики и провозгласил себя степным властителем – гурханом («гур» – «крепкий, сильный»). Сорок тысяч воинов, ушедших с ним в Джунгарию, даже сменили этническое самоназвание. Чтобы их не путали с оставшимися в Китае и смирившимися с поражением соплеменниками, они назвали себя кара-кидани (каракитаи).
Путь изгнанников на запад был долгим и трудным. Переход через Гоби унес жизни тысяч соратников Елюя Даши. Но в Джунгарии ему улыбнулась удача. Гурхану удалось захватить две крупные мусульманские крепости – Кашгар и Хотан. Вскоре Елюй Даши покорил Семиречье и, опираясь на эту базу, развернул наступление на Среднюю Азию, которая тогда находилась в вассальном подчинении у сельджукского султана Санджара. В 1137 году киданьский полководец разгромил войско самаркандского правителя. Великий султан Санджар не мог не отреагировать на эту угрозу сельджукскому владычеству и двинулся на киданей во главе стотысячной армии. У Елюя Даши было около тридцати тысяч человек. Но гурхан доказал, что воюют не числом, а умением. Сельджуки были разгромлены наголову, а Санджар бежал, потеряв только убитыми более тридцати тысяч воинов. Средняя Азия покорилась победителю. Так возникло сильное кара-киданьское ханство.
А что же происходило в это время на востоке? Там чжурчжэни, одержавшие блистательную победу над многовековым врагом – киданями, отнюдь этим не удовлетворились. Старинный недруг пал, непокоренные остатки киданей ушли далеко на запад – казалось бы, все задачи решены, живи и радуйся. Но аппетит, как известно, приходит во время еды, и победоносные чжурчжэни обрушиваются на своего вчерашнего союзника – китайскую династию Сун. Вот когда сунские императоры пожалели о своей войне с государством Ляо, которое являлось фактическим буфером между лесостепными племенами варваров и плодородными землями Великой Китайской равнины. Буфер рухнул, и сунским китайцам пришлось плохо. Уже в 1127 году чжурчжэни взяли сунскую столицу Кайфын; сам император был взят в плен, а его брат бежал на юг, за Янцзы, оставив весь Северный Китай на разграбление захватчикам. В Южном Китае также воцарилось похоронное настроение: казалось, непобедимые маньчжурские воины вот-вот захватят всю китайскую территорию. Помощь пришла оттуда, откуда не ждали – из далеких северо-западных степей в тыл чжурчжэням ударило... монгольское войско во главе с только что избранным первым ханом монголов Хабул-ханом. Конечно, монголы вовсе не стремились помериться силами с чжурчжэнями: их задача была проста – хорошенько пограбить богатый Китай, пока чжурчжэни заняты борьбой с империей Сун. Но в итоге они невольно оказались сунскими союзниками по принципу «враг моего врага – мой друг». Сунская империя была спасена, хотя утратила половину Китая, а в 1141 году признала себя вассалом Цзинь. Но с этих пор монголы стали едва ли не главными врагами чжурчжэней в северных степях. С набега Хабул-хана началась война монголов и чжурчжэней – то полностью затухающая, то вспыхивающая вновь. И ее с полным основанием можно назвать Столетней, ибо закончилась она только в 1235 году, уже после смерти Чингисхана, при его преемнике Угедэе – полным уничтожением чжурчжэньской империи.
На первом этапе этой степной войны инициатива была на стороне чжурчжэней. Они и их ближайшие союзники татары одержали несколько военных побед. Хабул-хан едва не попал к чжурчжэням в плен, ему чудом удалось бежать уже из-под стражи. Его преемнику Амбагай-хану, как уже было сказано, повезло гораздо меньше: захваченный в плен татарами, он закончил свою жизнь прибитым чжурчжэнями к деревянному ослу. Третий и последний (до Темучина) монгольский хан Хутула, хотя и отомстил чжурчжэням за смерть предшественника победоносным набегом, но по возвращении из него чуть не оказался в плену у чжурчжэньских союзников (в качестве иллюстрации к китайской методике «разделяй и властвуй» заметим, что это было чисто монгольское племя дурбан/дорбэн). В свой лагерь Хутула вернулся, когда все уже считали его погибшим, и, как говорят, он даже сподобился увидеть собственные поминки. Впрочем, прожил он после этого недолго – по всей видимости, был отравлен. Воистину, монголам давали ясно понять, что ханское место стало слишком горячим, и результатом этого цзиньского террора стало то что после смерти Хутулы новый монгольский хан не был избран (хотя все шансы имел отец Темучина, Есугэй-багатур), и непрочное монгольское объединение развалилось. Тем самым чжурчжэни выполнили основную задачу – обезопасили свой северный тыл и смогли переложить проблему сдерживания монголов на своих союзников-татар. Чжурчжэньская империя Цзинь в год рождения Темучина практически достигла пика своего могущества.
А теперь от границ Китая двинемся на запад, по пути Елюя Даши. И мы сразу сталкиваемся с одним весьма интересным, хотя и небольшим народом. Имя ему – онгуты. Происхождение его также неясно, но поскольку это кочевое племя совершенно четко отделяли от находящихся по соседству татар, можно предположить, что по языку оно было монгольским. В пользу этого предположения говорит и тот факт, что позднее, в эпоху Чингисхана, онгуты часто брали жен от монголов, а своих дочерей отдавали замуж за монгольских богатырей. Любопытна историческая роль онгутов. Они довольно давно попали в прямую зависимость от Китая (по мнению Рашид ад-Дина, вообще в незапамятные времена эпохи Цинь и шаньюя Модэ). И по приказу китайских императоров, подтвержденному потом и чжурчжэнями, они должны были кочевать строго вдоль Великой Китайской стены – с тем, чтобы в случае нападения северных кочевников защищать эту самую стену. Поэтому онгуты проживали на длинной, но очень узкой полосе территории, и было их немного – четыре тысячи кибиток (двадцать-тридцать тысяч человек).
Западнее земель онгутов и татар, к югу от пустыни Гоби, располагалось могущественное государство тангутов – держава Си-Ся. Тангуты были оседлым народом, по-видимому, тибетского происхождения: то есть, их племена не были родственны ни монголам, ни тюркам, ни маньчжурам. Южная, самая населенная часть тангутской державы заходила в горы Наньшань, очень высокие и почти непроходимые. Здесь находились их могучие неприступные крепости, в которых хранились огромные запасы продуктов на случай войны или набега кочевников. В северной, степной части проживали в основном скотоводы, причем главным скотом у тангутов были верблюды, которых монголы тогда, в отличие от нынешнего времени, почти не знали. Плодородные земледельческие долины предгорий Наньшаня позволяли прокормить большое количество жителей, и действительно, население Си-Ся было очень велико, по некоторым оценкам – около двух миллионов человек, то есть тангутов было больше, чем всех кочевников в восточной части Великой степи. Кроме того, тангуты занимали земли, находящиеся между очагами двух древнейших культур – китайской и тибетской. Они многое переняли и от близких им по языку тибетцев-скотоводов, и от извечных земледельцев – китайцев и чрезвычайно гордились своей высокой культурой. А имея сильную семидесятитысячную армию и неприступные крепости в глубоком тылу, тангуты могли вообще свысока смотреть на окружавшие их кочевые и полукочевые народы (что они, собственно, и делали).
О взаимоотношениях тангутов и монголов до эпохи Чингисхана известно не слишком много. Тысячекилометровый барьер пустыни Гоби далеко не способствовал контактам двух народов. Больше сведений имеется об их связях с кераитами, которым тангуты продавали просо, ткани и верблюдов, взамен покупая лошадей. Отношения между этими народами были мирными, и не зря внук Маркуза – кераитский хан Тогрил (иначе – Тоорил, будущий Ван-хан), оказавшись свергнут с престола своими родственниками, бежал с просьбой о помощи именно в Си-Ся. Тангуты, правда, не стали вмешиваться в кераитские междоусобицы, и помощи он не получил. Примерно в эти же годы, в период чжурчжэньской агрессии, тангуты не раз подвергались маньчжурским нашествиям – без особых, впрочем, потерь для себя, а иногда отвечали и собственными походами на Цзинь – тоже, правда, безуспешными. Как противников чжурчжэней, формально можно назвать их союзниками монголов, но союза как такового никогда не было, а гордыня тангутов и их презрение к северным кочевникам частенько вставали монголам поперек горла. Позднее Чингисхан не раз воевал с тангутами, а перед смертью окончательно сокрушил державу Си-Ся.
Двигаясь от тангутского государства дальше на запад, мы встречаемся с еще одним, не менее интересным народом – уйгурами. Этот тюркский народ и сегодня населяет северо-западный угол Китая – Синьцзян-Уйгурский автономный район – и имеет очень древнюю историю. Еще в VIII веке кочевники-уйгуры подхватили падающее знамя великого Тюркского каганата и на развалинах Вечного Эля тюркской династии Ашина создали собственную сильную державу – Уйгурский каганат. Он просуществовал более ста лет и пал под ударами пришельцев с севера – енисейских кыргызов. В период великого безвременья IX – X веков, вызванного столетней засухой в Великой степи, уйгуры заняли оазисы Джунгарии и Кашгара и... выжили. Но вынужденный уход в оазисы сменил и род деятельности, и стереотипы поведения уйгуров. Из кочевого племени они превратились в оседлый народ, основными занятиями которого стали земледелие и торговля.
Такой смене приоритетов весьма способствовали географические и климатические условия. Оазисы уйгуров оказались зажаты с одной стороны – хребтами Восточного Тяньшаня, с другой – безводными (а значит, и бестравными) пустынями, самой страшной из которых была абсолютно безводная Такла Макан – одно из наиболее суровых и жутких мест на Земле. Кочевое скотоводство в этих условиях возможно лишь в предгорьях, да и то не круглый год. В оазисах же оно невозможно по определению. В результате лишь небольшая часть уйгуров сохранила навыки кочевой жизни. Основное же население сосредоточилось в оазисах, где занималось земледелием и стойловым животноводством. Но география подарила уйгурам и еще одну уникальную возможность.
Дело в том, что уйгурские оазисы находились почти в самой середине знаменитого Великого шелкового пути – торговой дороги, ведущей из Китая к берегам Средиземного моря. Миновать эти оазисы купцам разных стран было невозможно – вокруг были безводные пустыни. Снабжая караваны самым необходимым, давая отдых усталым путникам и собирая пошлину с товаров, уйгуры начали быстро богатеть. А с конца X века они и сами устремились в торговлю, заняв беспроигрышное положение посредников. Многие китайские купцы, опасаясь тягот почти бесконечного пути, да и не желая надолго расставаться с родиной, перестали возить товар дальше Уйгурии, да и уйгуры зачастили в Китай, где предлагали за китайские товары хорошие деньги. Затем эти товары перевозились в города Средней Азии, в исламский мир, где и продавались, надо думать, с хорошей прибылью. В Фергане и Самарканде закупались товары, пользующиеся спросом в Китае (особенно славились знаменитые арабские жеребцы) и перевозились на восток. И вместо нескольких лет, которые требовались торговцу, чтобы пройти весь Шелковый путь и вернуться, уйгурскому купцу удавалось за год совершить два, а то и три торговых путешествия.
Транзитная торговля окончательно изменила культуру и образ жизни уйгуров. В первую очередь, торговля требовала грамотных людей, и уйгуры уже в конце X века придумали собственный алфавит. Позднее он получил широкое распространение и был при Чингисхане перенят монголами, а уйгурские грамотеи заняли законное и, надо полагать, небезвыгодное положение писцов и счетоводов при ставке хана. Кроме того, богатство, достающееся сравнительно небольшими усилиями, окончательно оттолкнуло уйгуров от военной стези. Они стали мирными людьми, предпочитая откупаться или платить дань потенциальным захватчикам, а не воевать. Так они откупились от победоносного Елюя Даши, признав его верховную, но сугубо номинальную власть. Так они позднее без всякой крови и войн вошли и в державу Чингисхана. У уйгуров даже властитель назывался своеобразно. У других народов были в ходу эпитеты «великий», «сильный», «могучий», «царь царей» и тому подобное – взять того же кара-киданьского гурхана. Правитель уйгуров назывался идикут, что в переводе означает «господин счастья». Вот как! Поймали счастье за хвост и теперь сидят на нем во главе с его господином. Надо сказать, что и монгольское завоевание отнюдь не нарушило уйгурского счастья – скорее наоборот, время монгольской империи стало эпохой наивысшего расцвета уйгурской транзитной торговли.
Следуя дальше на запад, мы попадаем в земли, которые и стали второй родиной киданей-изгнанников. Кара-кидани заняли пространство от Алтая до Памира – пограничную полосу между восточной и западной половинами Великой степи. На западе они граничили уже с западными кочевниками-тюрками: канглами, карлуками и кыпчаками, которых на Руси звали половцами. И до 1211 года чувствовали себя вполне уверенно, пока не столкнулись с бежавшими от непобедимых туменов Чингисхана меркитами и найманами.
И здесь, чтобы окончательно замкнуть то, что современные историки довольно метко назвали «монголосферой», нам осталось рассказать о нескольких народах, живших к северо-западу от собственно Монголии. Крупнейшим из этих народов были найманы.
Найманы – вообще один из самых таинственных народов. Мы не знаем, на каком языке они говорили, хотя, предположительно, это был один из диалектов монгольского. Нам известно, что у них была высокоразвитая культура (пожалуй, едва ли не самая развитая среди степных народов) и сильное государство, но при этом мы не можем обнаружить никаких предпосылок к этому, ведь окружали Найманское ханство кочевые племена с родовым строем и находящиеся на куда более низкой стадии развития. Поэтому высказываются самые разные версии происхождения найманов и их государства. Часть историков, вслед за великим Л.Н. Гумилевым, считает их северной ветвью кара-киданей, отказавшейся подчиняться Елюю Даши и ушедшей в алтайские степи. Есть мнение, что на культуру найманов оказали влияние енисейские кыргызы – не менее загадочный народ, изолированно проживавший на Енисее в районе Минусинской котловины и занимавшийся по преимуществу земледелием. Найманы также овладели земледелием, и это сильно отличало их от других кочевых племен. Земледелие требует хотя бы частичной оседлости, что резко снижает мобильность народа-войска. В то же время оно позволяет прокормить гораздо большее количество людей, чем кочевое скотоводство и дать, соответственно, куда больше солдат в это самое войско – что, собственно, мы и отмечаем у найманов. Но в целом номадизм как образ жизни и у найманов остается на первом месте, и в результате складывается довольно странный, почти равноправный симбиоз земледельцев и скотоводов, который не встречается у других степных племен. Даже кара-кидани, несмотря на всю усвоенную ими китайскую культуру, уйдя в степи, отказались от земледелия и перешли к кочевому образу жизни. Так что найманы и по сей день остаются загадкой.
А теперь, чтобы завершить обзор дальних и ближних соседей монголов, отметим еще небольшую, но важную группу племен, проживавших между Енисеем и озером Байкал, а частью и в Забайкалье. Это лесные охотники, обитавшие на границе между сибирской тайгой и Великой степью. Крупнейшие из них, хори-туматы и баргуты, относились, по-видимому, к монгольской языковой группе, но по образу жизни резко отличались от монголов. Несмотря на общность происхождения, монголы и те же хори-туматы отказывались признавать свое этническое единство: слишком уж отличалась их культура (а ведь, заметим, сама праматерь монголов, Алан-Гоа, формально была родом из хори-туматов, о чем, кстати, монголы не очень любили вспоминать). Каждый из народов считал свой образ жизни единственно правильным, а соседей – отсталыми. И потому отношения лесных и степных монгольских племен были довольно-таки натянутыми, пока не закончились разгромом и покорением лесовиков (хори-туматы при этом были почти полностью уничтожены). Степные монголы одержали победу, доказав тем самым своим «идеологическим» противникам преимущества истинно монгольского образа жизни. Так что же представляла собой эта «истинно монгольская» жизнь? Об этом – в следующей главе.




Глава 3. Быт и обычаи монголов


Строго говоря, народы, которые мы безоговорочно относим к монгольским, тоже не все были кочевыми скотоводами. Речь идет даже не о тех народах монгольского языка – таких, как баргуты и ойраты, которых сами потомки Бодончара не считали за «своих». Некоторые и исконно монгольские роды относились к «лесным народам», причем порой по старой памяти, так как их предки были звероловами. Были и такие племена, которые принадлежали к лесным и степным одновременно – например, урянхаты, откуда родом был, между прочим, знаменитый Субэдэй-багатур – покоритель Руси. Лесные урянхаты, как и другие лесовики, сильно отличались по образу жизни от степных.
Главным занятием «лесных» монголов была охота, в меньшей степени – рыболовство. Они почти никогда не покидали своих лесов, блуждая по ним в поисках дичи. Однако надо отметить, что эти блуждания отнюдь не были бессистемными. Как и у их соседей-степняков, земли – в данном случае, охотничьи угодья – были строго закреплены за отдельными родами или семьями. В пределах этих достаточно обширных участков и протекала их своеобразная кочевая жизнь. В силу естественно-природных причин лесовики не использовали повозок, не было у них и юрт, подобных тем, что имелись у монголов степи. Жили они в шалашах из березовой коры и при необходимости весь свой нехитрый скарб могли унести на собственных плечах. Тем не менее, определенное влияние соседей-скотоводов ощущалось. «Лесные» приручали диких оленей-изюбрей (Рашид ад-Дин называет их «горными быками») и косуль, питались их мясом и молоком; изюбри использовались ими и как вьючные животные. Но, в отличие от степняков, они не были привязаны к своим стадам: одомашненные звери следовали за человеком-охотником, а не человек следовал за ними, как у скотоводов. В силу этого лесовики презирали кочевников как пожертвовавших своей свободой ради более сытой и предсказуемой жизни. Жизнь скотовода они считали невыносимой и, например, главной угрозой для непослушной дочери было обещание отдать ее замуж за степняка, где той придется ходить за баранами. И некоторые, видя такую удручающую перспективу, кончали жизнь самоубийством.[27]
Хозяйство у лесных народов было крайне несложным. Одежда шилась из шкур животных, пищей было мясо, иногда – рыба. Нет никаких сведений, что они готовили из молока какие-либо продукты (а степняки делали более двадцати видов молочных продуктов). Основным напитком был древесный сок (очевидно, березовый), главным оружием – копье, хотя они знали лук и стрелы, с которыми охотились на мелкую дичь. Зимой «лесные» передвигались на лыжах, причем настолько быстро, что могли преследовать и быстроногих оленей и косуль. Однако к XII веку в лесном образе жизни начали происходить некоторые изменения, вызванные как соседством с монголами-степняками, так и контактами с мусульманскими и уйгурскими торговцами, которые в поисках мехов забирались далеко на север. Надо сказать, что денег лесовики не знали, и купцам этим приходилось порой нелегко: так, один купец перегонял в северные леса целую тысячу баранов для обмена на меха пушных зверей. Завязалась кое-какая обменная торговля с кочевниками – те же меха в обмен на войлок, шерсть и продукты. Это привело и к некой дифференциации лесных народов; известны целые племена, специализировавшиеся в охоте на разных зверей: булагачин – «соболевщики» и керемучин – «белковщики». С торговлей пришла и разница в достатке, у более богатых появились лошади, удобная шерстяная и даже шелковая одежда, их рацион разнообразили просяные и пшеничные лепешки. Но в целом хозяйственный уклад «лесных» народов оставался более примитивным, нежели у их южных соседей – степных монголов.
О хозяйстве степных кочевников мы имеем намного больше сведений. И сами эти племена были гораздо многочисленнее «лесных», и роль их в мировой истории несоизмерима. Истинным вождем этого «поколения людей, живущих в войлочных кибитках», стал Чингисхан, покоритель полумира.
Основных занятий у степных монголов было два: скотоводство и охота, но главным из них, определившим самую основу их образа жизни, было все же круглогодичное кочевое скотоводство. Монголам-кочевникам, как и всем прочим номадам, приходилось постоянно переходить с одного места на другое в поисках хороших пастбищ для скота. Не следует, впрочем, думать, что это было медленным безостановочным движением. Как правило, они после перекочевки устанавливали свои юрты[28] в наиболее удобном месте на неделю-две, а иногда и на более долгий срок – в зависимости от возможностей пастбища и величины стад. От этого же зависела и длина перекочевок: чем больше было стадо, тем длиннее был кочевой переход. Сена на зиму в восточной части Великой степи, как уже говорилось, не запасали, но сами перекочевки регулировались так, чтобы зимой оказаться в бесснежных равнинных степях, летом же кочевали по отрогам гор и речным долинам, где трава была богаче, но зимой там было больше снега, что затрудняло скоту добывание пищи. В весенне-летний период перекочевки варьировались и сообразно преимущественному составу стад: горные пастбища больше подходили для коней, приречные – для овец.


Юрты и повозки монголов



В XII веке мы различаем у монголов два вида кочевья, во многом противоположных друг другу. С одной стороны, это семейное или родственное кочевье в одну или несколько юрт; с другой – кочевали весьма большими группами в сотни юрт и кибиток. Малое кочевье называлось «аил» (айил), большое состояло из скопления аилов и называлось «курень», что означает «кольцо» и отражает способ расстановки повозок и шатров. Таким образом, существовали аильный и куренной способы перекочевок.
В данном случае четко прослеживается одно из важнейших противоречий кочевой жизни вообще. Поскольку скот являлся личной собственностью (собственностью семьи), то для каждого кочевника, а особенно для богатого скотом, куда удобнее было кочевать отдельным аилом. Привольно, никто не мешает, нет бедных родовичей-нахлебников. Однако такое кочевание становится приемлемым только при достаточно высоком уровне безопасности. В условиях постоянных набегов, грабежей и межродовых войн – а именно такова была ситуация в XII веке – аильный способ, при всех своих плюсах, становился слишком опасным. Надо было искать выход, и тогда возникли курени – фактически укрепленные поселки, где в середине кольца стоял шатер старшего, а вокруг, концентрическими кругами, повозки и юрты младших родовичей. Применялся, по-видимому, и смешанный способ, когда владельцы жили в куренях в целях личной безопасности, а стада их вместе с подневольными пастухами кочевали аилами. При этом в случае набега на аил из куреня могла прийти быстрая помощь, а при превосходстве нападавших в самом курене можно было успешно держать круговую оборону. Таким образом, в XII веке два способа кочевья соседствовали друг с другом. Позднее, с созданием империи Чингисхана, куренной способ отмирает, так как вместе с имперским порядком пришла и безопасность, жестко контролируемая Ясой[29].


Валяние войлока. С картины Б.Шарава «Один день Монголии»


Стада у монголов состояли из разных видов животных: крупного рогатого скота, коней, овец и коз; у богатых были и привозные (тангутские) верблюды. Но главным животным, ценимым больше всего, являлась лошадь. Табуны коней были основным богатством монгола: без коня было вообще невозможно вести кочевое хозяйство. Конь служил средством передвижения, нес службу на войне и облавной охоте, мог спасти своего хозяина в минуту опасности. Рассказами о конях и табунах переполнены страницы «Сокровенного Сказания», без коня монгол не мог считаться полноценным человеком. «Что может сделать монгол, когда он лишился коня?» – кричали враги Хутула-хану, загнав его в болото. Сам Чингисхан говорил: «Тот, кто упадет с лошади, будет ли иметь возможность встать и сражаться? А если и встанет, то пеший как пойдет под конного и выйдет победителем?»
По состоянию коней монголы судили о положении того или иного рода; от него очень часто зависели победа или поражение в битве. Но лошадь являлась не только средством передвижения или вьючным животным: она была и пищей. Монголы питались конским мясом, пили кобылье молоко и изготавливали из него хмельной напиток – кумыс. Использовались и конская шкура и волос – применение лошади было чрезвычайно многообразным. Самый бедный монгол владел лошадьми, и нищей считалась семья, в которой не было хотя бы двух лошадей на человека.
Другие породы скота, хотя имели менее важное значение, чем конские табуны, но тоже играли важную роль в хозяйстве монгола, являясь одним из признаков богатства. Набитая шелками и золотом юрта еще не делала монгола богатым в глазах его соседей, если у того имелось мало скота. В XII веке это было особенно важно, так как в целом скота было недостаточно. Хотя мы и не располагаем точными данными об этом, но косвенные сведения доказывают, что большое количество скота у монголов появилось только после походов Чингисхана.
Использование скота также было разнообразным. Разумеется, главным было употребление его в пищу – мясную и молочную. Крупный рогатый скот также применялся как средство передвижения, главным образом как запряжка для перевозимых шатров-юрт и повозок-кибиток. Лошади для этой цели никогда не употреблялись. Баранов держали ради мяса, шкур и шерсти. Овечьи шкуры шли на одежду, из шерсти катали основной строительный материал монгольской степи – войлок. Даже испражнения животных полностью шли в дело – высушенный навоз в безлесной степи являлся основным видом топлива. Мясо шло в пищу людям, кости – пастушьим овчаркам.
Между прочим, вопреки мнению многих, включая даже специалистов, мясо не являлось основной пищей кочевников. Это мнение верно лишь отчасти. В действительности, основой питания мясо было у монголов лишь в зимний период. Его заготавливали в больших количествах поздней осенью или в начале зимы, когда кололи нагулявших жир баранов и замораживали туши. После этого и начинался мясоед – тем более, что молока зимой животные давали значительно меньше. Однако большую часть года – весной, летом и осенью – монголы питались молочными продуктами, лишь иногда разнообразя свой стол охотничьей добычей или мясом павших животных. В стадах в это время скот никогда не забивали, разве что к какому-либо празднику. Но и на праздниках не объедались: мясом одного барана кормили пятьдесят и даже сто человек.
Вообще, пищу монголов, конечно, нельзя назвать слишком разнообразной, однако, мясо-молочные продукты были действительно на любой вкус. Мясо употреблялось в вареном, жареном, вяленом и копченом виде. Делали монголы и колбасы – главным образом, из конины. Такая колбаса, которую ели в свежем виде, была, по свидетельству Рубрука, очень вкусной. Имелось более двадцати видов молочных продуктов; при этом монголы извлекали из молока буквально все, что только возможно. Очень важным делом (и исключительно мужским) считалось сбивание кумыса. Образующаяся при этом гуща была самой обыденной пищей, а забродившая сыворотка (собственно кумыс) – главным хмельным напитком. Для особо важных персон изготавливался некий черный кумыс, секрет изготовления которого, к сожалению, утрачен. Кроме того, монголы в больших количествах заготавливали масло, которое, хотя и делалось без применения соли, могло храниться довольно долгий срок. Совершенно особую роль в питании монголов играл так называемый хурут – очень кислый творог, высушенный на солнце до каменного состояния. Поскольку он мог без каких-либо изменений храниться годами, хурут стал главной пищей «на черный день». Когда в степи начинался голод, – а такое в результате джуда[30] бывало каждые несколько лет – только запасенный заранее сушеный творог спасал кочевников от голодной смерти. Не случайно уже в эпоху Чингисхана каждого воина-монгола обязывали иметь при себе несколько килограммов хурута, которые могли обеспечить его пищей на две-три недели. Между прочим, во многом благодаря этому любопытному продукту обеспечивалась небывалая мобильность монгольских войск: хурут делал ненужными многочисленные замедляющие движение продуктовые обозы; в результате монголы могли за неделю преодолевать расстояние в тысячу (!) километров и появляться там, где их никто не ждал.
И все же скотоводство, хотя оно и являлось главным занятием кочевников, не могло обеспечить монголов всем необходимым – в XII веке для этого просто недоставало скота. Поэтому недостаток пищи восполнялся и другими способами ее добывания: охотой и, в меньшей степени, рыбной ловлей. Охота доставляла значительную часть пропитания, но, помимо прочего, она была и одним из любимых занятий монголов, в том числе и богатых, которым голод никак не грозил. Она позволяла разнообразить пищу, а летом становилась главным источником пополнения мясных продуктов. Различалось несколько видов охоты, важнейшим из которых была облавная, о которой многократно упоминается в «Сокровенном Сказании». В облавной охоте принимали участие большие массы людей, и у каждого человека было строго определенное место. Особое значение такая охота приобрела в период походов Темучина-Чингисхана: благодаря ей войско получало необходимую свежую пищу, но, помимо этого, облавная охота являлась и великолепной тренировкой для воинов. Она была как бы войной в миниатюре, где место потенциальных врагов занимали звери.
Индивидуальная охота была не менее любимым занятием монголов: она считалась достойным делом для настоящих мужчин. Родовитые степняки очень уважали соколиную охоту; с соколом охотился еще первопредок Чингисхана, сын «желтого пса» Бодончар. Хорошо обученные соколы ценились очень высоко, а охотники-соколятники были наиболее уважаемыми людьми. В то же время, наряду с этой благородной охотой, многие обнищавшие монголы вынуждены были заниматься жалкой охотой на степных грызунов – сурков-тарбаганов и полевых мышей, только чтобы не умереть с голоду. В трудные годы своей юности не брезговал этим не слишком почетным занятием и сам Темучин, который, кстати, был и хорошим рыбаком.



Лагерь кочевников. Старинный монгольский рисунок


Таким образом, монголов XII века нельзя назвать простыми номадами: они представляли собой особый тип кочевника-охотника. В этом они сближались со своими северными братьями-лесовиками. Что резко отличало степняка от лесного жителя – так это тип жилища. Об этом говорит и общее название монгольских степных племен: «поколение, живущее в войлочных кибитках». Основным видом «войлочной кибитки» была юрта, или гер.
Великолепное описание монгольской юрты оставил посланник французского короля Людовика Святого к монгольскому хану – Гийом де Рубрук. Воспользуемся его описанием, лучшим в исторической литературе. Итак, «дом, в котором они спят, они ставят на колесах из плетеных прутьев; бревнами его служат прутья, сходящиеся кверху в виде маленького колеса, из которого поднимается ввысь шейка, наподобие печной трубы; ее они покрывают белым войлоком, чаще же пропитывают также войлок известкой, белой землей или порошком из костей, чтобы он сверкал ярче; а иногда также берут они черный войлок. Этот войлок около верхней шейки они украшают красивой и разнообразной живописью. Перед входом они также вешают войлок, разнообразный от пестроты тканей. Именно они сшивают цветной войлок или другой, составляя виноградные лозы и деревья, птиц и зверей. И они делают подобные жилища настолько большими, что те имеют иногда тридцать футов в ширину. Именно я вымерил однажды ширину между следами колес одной повозки в двадцать футов, а когда дом был на повозке, он выдавался за колеса по крайней мере на пять футов с того и другого бока. Я насчитал у одной повозки двадцать два быка, тянущих дом, одиннадцать в ряд вдоль ширины повозки и еще одиннадцать перед ними. Ось повозки была величиной с мачту корабля, и человек стоял на повозке при входе в дом, погоняя быков».
Эта картина относится к середине XIII века, то есть периоду наивысшего расцвета монгольской империи. Разумеется, в XII веке монголы были далеко не так богаты, тем не менее сам принцип устройства юрты за сто лет не претерпел особых изменений: возросли размеры, дороже стала отделка – но не более того. Заметим, что у поздних монголов ( в том числе и современных) подобный тип юрты уже не встречается. Главное отличие заключалось в том, что древняя юрта была фактически неразборной и перевозилась в готовом виде на больших повозках. А это позволяло даже при постоянных передвижениях жить обычной жизнью. Современные монголы о колесных телегах совершенно забыли, их разборные юрты перевозятся как вьючная кладь. А у монголов эпохи Чингисхана было два основных вида телег: один – уже описанный, применявшийся в равнинной степи, и второй – небольшая двухколесная крытая кибитка, которую использовали в малодоступных местах верховий Онона и Керулена. Такого рода кибитки в XII веке были буквально незаменимы: в условиях постоянных набегов монгольская семья должна была быть постоянно готова к бегству от врагов; группа же кибиток, составленных в кольцо, превращалась в своеобразную крепость. Впоследствии при грандиозных военных походах Чингисхана и его преемников войлочные кибитки приобрели еще большее значение.
Постоянная кочевая жизнь определяла у монголов и невысокий уровень собственного производства. Производилось только то, что требовалось для ведения кочевого хозяйства, охоты и войны. Фактически, в XII веке монгольское хозяйство было полностью натуральным: то, что производилось, на месте же и потреблялось. Каждый аил был самодостаточным: в нем делали юрты и повозки, необходимую одежду, посуду, разную хозяйственную мелочь. Здесь же изготавливалось снаряжение: седла, сбруя, лук и стрелы, панцири из твердой кожи и так далее. Однако уже в XII веке мы видим, особенно в больших куренях, первичное разделение труда. Обособляются опытные кузнецы и плотники; даже для повседневной работы выделяются лучшие специалисты, постоянно занимающиеся знакомым делом – изготовлением стрел, приготовлением кумыса и так далее. Так, например, знаменитый спаситель Темучина – Сорган-шира – специализировался у тайджиутов в приготовлении кумыса; отец Темучиновских соратников Джелмэ и Субэдэя был известным кузнецом. Наблюдаем мы в это время и первые зачатки торговли. С юга, от оседлых народов, к монголам привозили зерно и муку, оружие, различного рода ткани. Но до начала XIII века роль торговли была еще очень незначительной.


Монгольский «гер» (юрта)



Любопытно распределение обязанностей в монгольской семье. Ведение домашнего хозяйства лежало в основном на женщинах. Они занимались приготовлением повседневной пищи, делали масло и хурут, выделывали шкуры и сбивали войлок из шерсти, шили одежду и обувь. Кроме того, в обязанности женщин входило изготовление юрт (за исключением необходимых плотницких работ); они же ставили юрты на повозки и снимали их, а во время перекочевок правили этими повозками. Но не нужно думать, что мужчины с удовольствием перекладывали всю тяжелую обыденную работу на женщин, а сами занимались только охотой и присмотром за конскими табунами. Мужские обязанности тоже были довольно велики. Мужчины изготавливали самые повозки и основы для юрт, делали всю необходимую сбрую и седла, производили оружие. В их обязанности входили также дойка кобыл и чрезвычайно трудоемкое приготовление кумыса. Дойкой других животных занимались как мужчины, так и женщины. Мальчики часто занимались рыбной ловлей, менее трудной и опасной, нежели охота, а маленькие дети помогали женщинам собирать съедобные корешки, орехи и ягоды. Так что все были при деле, и вряд ли кто-то чувствовал себя ущемленным. Вообще роль женщин у монголов была достаточно велика, они пользовались немалым уважением, а в случае смерти мужа делались главами семей – по крайней мере, до женитьбы старшего сына. Позднее вдовы умерших ханов становились полноправными регентами – иногда на довольно длительный срок. Но это уже больше относится к сфере обычаев, и нам пора перейти к описанию очень непростых племенных, родовых и семейных отношений, которые существовали у монголов в XII веке.
* * *
Родоплеменные отношения у монголов отличались исключительной сложностью, которая до сих пор не разрешена современными исследователями. До сих пор не имеется более или менее единой точки зрения на сущность монгольского родового строя. Попробуем все же в меру возможностей рассмотреть эту запутанную проблему.
Главным элементом монгольского общества XII века являлся «обок» (род) – то есть особого рода союз кровных родственников с господствующим принципом патрилинейности (от отца к сыну): то, что называют еще отцовским родом. Монгольский род был экзогамным: члены одного рода не могли вступать в брак с девушками того же рода. Изначально у каждого рода имелся единый предок-основатель. Все эти основные принципы свойственны практически любой известной нам в истории патриархальной родовой общине – будь то индейцы Америки, германцы времен Тацита или шотландские горцы XVII века. Но у кочевых народов, в частности, у монголов, родовой строй имел ряд особенностей, которые вызывали и вызывают у исследователей монгольского общества серьезные трудности в интерпретации и осмыслении фактов монгольской истории, в том числе и весьма немаловажных для понимания феномена монгольской империи Чингизидов. До сих пор не существует по-настоящему полной и точной, лишенной внутренних противоречий теории, которая объясняла бы сущность родового строя монголов. Наиболее проработанная и яркая концепция принадлежит перу выдающегося русского историка Б.Я. Владимирцова, автора книги «Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм», но и она не лишена серьезных недостатков и противоречий.


Музыканты на пиру. С картины Б. Шарава «Праздник кумыса»


Главная трудность заключается в том, что монгольский «обок» был очень многоплановым понятием, включавшим в себя элементы и родового, и неродового строя. Кроме того, помимо обоков, существовали и другие родовые структуры: «ирген» (племя) и «ясун» (кость). При этом отнюдь не имелось какой-либо жесткой конструкции наподобие европейской: большое эндогамное племя – экзогамный род – большая семья (кость). У монголов роды разветвлялись чрезвычайно активно, новые обоки возникали постоянно. При этом обок мог быть частью племени (ирген), но само племя было частью большого обока. Ясун был и частью рода, и сам мог включать в себя немало родов. Еще следует учитывать, что монгольский род находился в стадии разложения, существовала масса явлений, выходящих далеко за рамки чисто родовых отношений: институт богольства (формально – «рабства», на самом же деле куда более сложное и многоплановое понятие), нукерство – то есть подчинение не роду, а отдельному вождю, часто даже не главе рода; наконец к XII веку четко оформились две группы: «нойят» – родовая знать и «харачу» – «черная кость», простонародье. Само понятие «уруг» – родовичи, члены кровно-агнатного[31] рода – было сильно размыто. Многие роды были рассеяны, кочевали в составе чужого рода («джад), некоторые родственные группы одной частью рода признавались «уруг», в то время как другая часть считала их «джад». Таким образом, сформировалась система, которая представляется чрезвычайно сложной для современного человека. Между тем для монголов XII века – заметим, сплошь неграмотных и необразованных – понимание этой системы особых трудностей не представляло, в ней «всяк сверчок» действительно «знал свой шесток».
И здесь – место для небольшого авторского отступления. В ходе работы над этой книгой мне не раз приходилось сталкиваться с разного рода фактами, противоречащими теориям родового строя, разработанным европейскими историками. Таково, например, известное обращение Темучина к своему названому брату Джамухе: «Мы с тобой одного рода-племени», между тем как Джамуха принадлежал к племени джаджират (джадаран), которое даже не всегда относили к ветви нирун из-за сомнительности происхождения. Можно удивляться и небывалой численности рода Джурки, хотя во времена Темучина джуркинцы представляли собой только второе-третье поколение, считая от отца-основателя рода. Или странная путаница с родом борджигинов, к которым относят то всех потомков Бодончара, то только новый род Есугэй-багатура, отца Темучина. Между тем монголы, по крайней мере, если верить «Сокровенному Сказанию», принимают эти и другие подобные факты как должное, не давая им объяснений: вероятно, и потому, что для монгола здесь пояснений вовсе не требовалось. Тогда мне и стало очевидно, что для ясного понимания монгольского общества следует понять монгольскую точку зрения, поставить себя на место монгола XII века. Суть метода: раз монголы в родовых отношениях не видели противоречий, значит – их не было; раз мы (европейцы) противоречия видим – значит, не понимаем неких важных элементов монгольской психологии. А это, в свою очередь, означает, что надо найти неизвестное нам звено в менталитете средневекового монгола, которое позволило бы встроить противоречивые факты в единую логическую цепь. Результатом этих поисков и стала гипотеза, которая, как мне кажется, позволяет точнее понять суть монгольского родового общества, лучше разобраться во многих побудительных причинах действий монголов той эпохи, включая и самого Чингисхана.
В основе этой гипотезы лежит предположение, что фундаментальным для монгола являлся не собственно кровнородственный принцип, а культ отца-основателя рода. Разумеется, кровнородственные связи учитывались и сами по себе, но главной была именно фигура родооснователя. Выше уже упоминалось, какое огромное значение уделяли монголы своему происхождению, прослеживая свою генеалогию до десятого и более колена. Каждый монгол мог перечислить длинный список своих предков, вплоть до праматери Алан-Гоа или даже дальше. Но даже самые простые математические подсчеты показывают, что сотни тысяч(!) монголов-нирун просто не могли быть прямыми потомками Бодончара. Значит, и род Бодончара не мог быть только кровнородственным. И, следовательно, родовичами (уруг) было все окружение Бодончара – его слуги, его пастухи, его родные и приемные дети. Все они в целом составили род, и потому потомок приемного сына Бодончара Джадарадая, уже известный нам Джамуха, и был «одного рода-племени» с Темучином. В сущности, кровнородственными узами были связаны только прямые потомки вождя, впоследствии составившие родовую аристократию. Остальные члены рода группировались вокруг основателя (и, весьма возможно, только им самим и определялись как уруг), не будучи родственниками в собственном смысле этого слова.
Вторая важная составляющая заключается в том, что каждый прямой потомок основателя рода по мужской линии мог выделиться из первичного рода и основать свой собственный. Те, кто отделялся, становились основателями новых родов, со всеми вытекающими отсюда последствиями. По отношению к первичному роду (и только в этом смысле) они составляли кость – ясун, но в то же время являлись абсолютно полноценным родом – обок, из которого, заметим, позже могли формироваться другие, тоже самые настоящие роды, которые становились костью для рода-прародителя. Так что кость (ясун) в этом смысле была и одной из частей предшествующего рода, который, кстати сказать, сохранял свое существование, и сама составляла группу родов. При этом, если можно так выразиться, «в юридическом смысле» все роды были равны и каждый обок обладал теми же возможностями, что и его предшественник. Конечно, такое выделение новых родов было возможно только в процветающих, многолюдных общинах, которым уже становилось мало выделенного кочевья-юрта. Таким образом, появление новых родов носило постоянный характер. Интересно, что в этой связи неправильным было бы выражение «род Чингизидов», так как сам Темучин никогда не выделялся из рода своего отца, составляя вместе с братьями и огромной массой включенных в род людей обок Кият-Борджигин. Основателем рода в монгольском смысле этого слова был Есугэй, так что вернее будет называть его членов Есугидами. Чингизидами их сделало дальнейшее развитие событий, связанное с распадом общинно-родовых отношений и установлением государственности.
Если развивать высказанные идеи дальше, становится понятным, как молодой род Джурки стал таким многолюдным; как род Тайджиут (его чаще называют племенем или даже союзом племен, что, в принципе, неверно) через сорок-пятьдесят лет после своего отделения мог выставлять против врагов многотысячные армии. Членами нового рода становились все, выделившиеся вместе со своим вождем, за исключением тех, кто уже был... членом другого рода (хотя в этом случае, наверное, правильнее говорить о своеобразном «двойном гражданстве»).
Теперь осталось выяснить еще одно важное общественное понятие: что представляло собой в монгольском родовом обществе племя – «ирген». Уже ясно, что к привычному для нас представлению о племени как эндогамном объединении нескольких разных родов монгольский термин «ирген» отношения не имеет. В наших источниках он выглядит как бы «плавающим», относясь то к роду, то к его части, то к группе близкородственных обоков. Основываясь на письменных источниках, четкого разделения провести невозможно – взять хотя бы те же расхождения в оценке тайджиутов. Однако, если опереться на изложенную выше теорию, можно попытаться определить, в каких случаях монголы применяли понятие «ирген» по отношению к определенной группе людей, а в каких объединения с одинаковым названием (тайджиут, барлас, баарин) объявлялись «обоком» или «ясуном».
Если принять во внимание монгольский менталитет той эпохи, в котором находилось место для четкого структурирования родоплеменных отношений и безошибочного осознания своего места в них, то станет ясно, что для монголов «ирген» и «обок» никак не могли быть идентичными, хотя и имели одинаковое этническое название. А исходя из этого, весьма вероятно предположить (и это подтверждается косвенными данными источников), что понятие «ирген» применялось только к союзуболее или менее равноправных родов – причем, как правило, близкородственных. При этом союз получал название от доминирующего рода, но другие обоки этого объединения сохраняли родовую «юридическую» самостоятельность. То, что для монголов ирген мог иметь именно такое значение, вполне укладывается в историю уже не раз упомянутого рода тайджиут. В «Сокровенном Сказании» очень определенно указано, что этот род основал средний сын знаменитого Хайду, Чарахай-Линху. Этот Чарахай был отцом злосчастного Амбагай-хана, убитого чжурчжэнями незадолго до рождения Темучина. То есть этот род был молодым, но очень влиятельным. У Рашид ад-Дина же по поводу тайджиутов приводятся две противоречащие друг другу версии: одна совпадает с уже приведенной, по другой основателем тайджиутов был правнук Бодончара, Начин-багатур, живший едва ли не столетием раньше Амбагая. Но, по «Сокровенному Сказанию», от Начина ведут свое происхождение роды урутов и мангутов, всегда строго сохраняющие обособленность от тайджиутов. Однако мы уже знаем, что один человек не мог основать два рода, а следовательно, уруты и мангуты могли быть только родами,выделившимися из рода отца. Но сам изначальный род Начина при этом продолжал существовать, хотя, видимо, и ослабел после разделения. Вот этот род (так и назовем его «начин») и вступил в союз с родственными ему тайджиутами, причем как равноправный член объединения, а не на условиях подчинения. Так и возникает особого рода структурная единица, которую монголы называют «ирген». По имени более сильного и влиятельного союзного рода это племя также получает название тайджиут, но родовое деление внутри образованного племени сохраняется.
То, что монгольские племена-ирген могли образовываться именно таким путем, подтверждается и другими довольно многочисленными данными источников. Более того, из этих же сведений можно сделать вывод, что в подобный союз могли входить не два, а несколько – может быть, и десяток – внутренне независимых родов-обоков, так что собственно обок с тем же номинальным названием в результате составлял лишь небольшую часть объединения-ирген. В то же время нужно отметить, что и ирген в целом, поскольку был союзом близкородственных обоков, сам составлял лишь часть более древнего рода и был по отношению к нему лишь ясуном-костью. Так, все потомки Бодончара формально составляли единый экзогамный род Борджигинов (не путать с кият-борджигинами – Есугидами), в котором десятки огромных племен были только ясунами.
Таким образом, официально все потомки Бодончара составляли гигантский род, включавший в себя едва ли не половину монголов. Браки внутри этого рода категорически запрещались, так как все его члены считались кровными родственниками. Эта довольно экстремальная ситуация привела к очень серьезным последствиям для монгольских обычаев. Поскольку сотни тысяч соседей считались близкими родичами, то для того, чтобы жениться, монголу приходилось порой предпринимать грандиозные тысячекилометровые путешествия. Разумеется, в такой обстановке не мог не расцвести такой позорный обычай, как умыкание невесты, а то и жены от живого мужа. И множество страниц в «Сокровенном Сказании» посвящены подобным инцидентам и связанным с ними порой грандиозным последствиям.
К чести монголов, нужно сказать, что этот не красящий их обычай не стал основным способом заключения брачных отношений. Гораздо чаще все проходило вполне мирно, по взаимному согласию... родителей жениха и невесты. Впрочем, мнение молодых, по-видимому, тоже учитывалось, и нам известен по крайней мере один случай, когда будущий зять еще в юном возрасте долго жил в семье потенциального тестя, привыкая к своей невесте. Этим мальчиком был Темучин. В этом же случае мы наблюдаем давно установившийся обычай брать невест в какой-либо род из одного и того же рода. Мужчины из этих родов называли друг друга «сватами». Именно так обращается отец Борте, Дай-сэчен, к Есугэй-багатуру уже при первой их встрече, когда о самом браке детей еще и речи не шло.
При заключении брачного договора обычным был обмен дорогими подарками. Рашид ад-Дин и Рубрук утверждают, что женихи платили за невест калым, причем иногда огромный – стадо овец или коней. Точно так же невеста должна была преподнести своей свекрови очень дорогой подарок.[32] Однако в понимании монголов это никак не считалось куплей-продажей, а воспринималось как знак взаимного уважения родителей, воспитавших таких хороших детей. Калым был не платой за невесту, а уважительным подношением свата новому родичу; подарок невесты своей свекрови шел от лица невестиной матери. В итоге происходил некоторый обмен ценностями, и кто-то мог остаться в выигрыше; но в целом, вероятно, этот своеобразный «бартер» был достаточно адекватным и представлял собой своего рода суррогат торговли. Отметим, к слову, что подарки дарились также молодым на свадьбу, и на рождение ребенка, и по некоторым другим поводам. И чем влиятельнее и родовитее был одариваемый, тем богаче должны были быть и подарки, ибо главное в подарке – уважение; так что бедное подношение уважаемому члену рода могли расценить и как завуалированное оскорбление.



Блюдо из дерева


Здесь самое время перейти к тем важным категориям монгольских обычаев, которые выходили за рамки сугубо родовых отношений, – точнее, были верным показателем того, что в XII веке монгольский родовой строй находился уже в процессе разложения. Это вопросы собственности и наследования, имущественного и правового неравенства, взаимоотношений внеродовых социальных групп нового типа.
Крупнейшим противоречием, во многом определившим особенности общественной жизни монголов, была двойственность в отношениях собственности. Земля или место для кочевья (то есть юрт или, по-монгольски, «нутуг») была сугубо родовой собственностью. Род владел своим юртом из поколения в поколение, и эта земля была неотчуждаемым владением до тех пор, пока существовал сам род. Известен случай, когда земля по-прежнему оставалась родовой собственностью, хотя сам род здесь давно уже не кочевал. Речь идет о знаменитой горе Бурхан-Халдун, которая вместе с окрестностями находилась в родовой собственности у племени урянхатов. На практике же она была почти ничейной землей, так как урянхаты кочевали далеко к северу от нее. Поэтому предгорья Бурхан-Халдун стали Меккой для многих изгоев, лишенных родовых земель по закону или по праву силы. Именно у этой горы прошли отрочество и юность Темучина; густые заросли на ее вершине не раз спасали его от врагов, и не случайно впоследствии Чингисхан превратил ее в священную гору монголов. Но хотя Кият-Борджигины и пользовались этими землями как собственным кочевьем, формально она оставалась землей урянхатов. И даже через десятилетия после смерти Чингисхана эта священная для всех монголов гора охранялась тысячей воинов из урянхайского племени. Никто другой не мог ступить на эту землю без их позволения. Так что даже и в сильном феодальном государстве земля еще долго сохраняла все признаки родовой собственности.
Совсем иначе обстояло дело с остальным, помимо земли, имуществом монголов. Все его составляющие – скот, юрты, повозки, оружие и предметы обихода – находились в индивидуальной или, по крайней мере, семейной собственности. Каждая семья, каждый отдельный аил обладали индивидуальным имуществом, которым безраздельно распоряжался глава семьи, а в случае его смерти управление собственностью переходило к вдове – до того времени, пока сыновья не женятся. Однако и при женитьбе сыну отдельная доля выделялась, только если он хотел кочевать собственным аилом. Окончательно семейное достояние делилось сыновьями после смерти родителей. Примером этому может послужить, в частности, раздел собственности сыновьями Алан-Гоа после ее смерти. До этого имущество семьи было единым, хотя Добун-Мерген к тому времени уже лет двадцать как лежал в могиле. Примечателен и сам этот раздел: четыре старших брата поделили все между собой, оставив младшего, Бодончара, ни с чем. Между тем у монголов в ходу был обычай, по которому младший сын получал основное имущество отца – разумеется, после выделения доли старших братьев. Ему доставалась юрта отца и вся его личная собственность (включая и собственность всех отцовских жен). Поэтому к имени младших сыновей прибавлялось еще и прозвище «отчигин», то есть «хранитель» или «владыка домашнего очага». Между прочим, отсюда можно сделать и вывод, что главным в этой ситуации были не столько имущественные отношения, сколько желание сохранить некое семейное единство. Из некоторых, пусть и не совсем ясных, намеков наших источников можно заключить, что младший сын редко участвовал в войнах и набегах, которыми активно занимались его старшие братья. «Отчигины» были именно охранителями отцовского юрта, несли ответственность за жизнь и имущество всех, кто оставался дома. Это, по-видимому, являлось одновременно и страховкой на случай гибели старших братьев в непрерывных степных войнах; род отца продолжал находившийся в относительной безопасности младший сын. И, во всяком случае, у нас нет оснований утверждать, что младший всегда получал большую часть доли: более того, есть точные сведения, что зачастую все происходило совершенно иначе.
Так, например, случалось, если сыновья не выделялись в отдельные аилы, а продолжали кочевать совместно, даже после образования собственных семей. При подобном развитии событий роль главы семьи, как правило, переходила к старшему женатому сыну, и именно он распоряжался семейным имуществом. Как раз такой случай мы наблюдаем в роду Кият-Борджигинов, где после смерти Есугэй-багатура главой рода вначале стала его вдова Оэлун, а затем, после женитьбы Темучина, власть в роду перешла к нему. Впрочем, стоит сказать, что, по всей вероятности, четкого закона на этот счет не было, и многое зависело как от личных качеств наследников, так и от общей ситуации. В конце концов, семья Есугэя не разделилась на отдельные аилы главным образом в силу собственной бедности и невозможности выделить сыновьям достойные доли, имея которые, они могли бы уверенно вести самостоятельное хозяйство.
В целом установившаяся у монголов двойственная, родовая и личная (семейная), система собственности не могла не привести к возникновению неравенства. Причем это неравенство также было двух типов, сообразно отмеченным имущественным моделям. В родовой схеме собственности однозначные преимущества получал глава рода, а также его прямые потомки по мужской линии. Эти преимущества могли, конечно, отражаться и на личном богатстве, но в первую очередь они давали привилегии в правовом отношении. Личная же собственность вела к росту сугубо имущественного неравенства, то есть к появлению богатых и бедных. А этот процесс раздробления монгольского общества в XII веке зашел уже достаточно далеко. Аильный способ кочевания, хотя и серьезно сдерживаемый постоянными войнами и набегами, все же способствовал накоплению богатств у отдельных людей или семей. Подобные примеры приводятся в «Сокровенном Сказании»: первый нукер[33] Темучина, Боорчу, происходил из богатой семьи; отец Боорчу, Наху-баян, был из захудалого рода Арулат, сам кочевал отдельно от родичей – а значит, не относился к родовым лидерам, однако его личное богатство было немалым, о чем ясно говорит Темучину сам Боорчу. В другом отрывке служанка Оэлун, застигнутая врасплох меркитским набегом, говорит, что она, будучи сама из дома Темучина, ездит по чужим богатым юртам стричь овец. То, что ее слова были неправдой, ничего не меняет: меркиты поверили ей, следовательно, такой способ существования уже считался в монгольском обществе нормальным. Личным богатством отличались и выделявшиеся из общей массы профессионалы-ремесленники, особенно кузнецы; таким был Джарчиудай, отец ближайших сподвижников Чингисхана – Джелмэ и Субэдэй-багатура. Он тоже явно не принадлежал к родовой знати, однако мог себе позволить сделать поистине царский подарок Есугэй-багатуру по случаю рождения старшего сына – детские пеленки на собольем меху.
Однако личное богатство или бедность все же с точки зрения тогдашнего монгола были делом отнюдь не главным. Куда более важным считался вопрос происхождения. Прямая мужская линия наследования от Бодончара, а еще лучше – от первого общемонгольского хана Хабула значила гораздо больше, чем владение табуном коней. Как раз поэтому богатый наследник Боорчу стал нукером нищего как церковная мышь Темучина, а вовсе не наоборот. Таким образом, уже в XII веке формируется особый слой монгольского общества – степная аристократия, или «нойят». Эта родовая знать могла быть в имущественном отношении богатой или бедной, но у нее уже в достаточной степени сформировалось чувство сословного единства. «Нойят» четко отделяли себя от простого народа, который назывался «харачу» («черная кость»). Знатные родовичи пользовались неотчуждаемыми привилегиями вне зависимости от своего материального положения: например, только из их среды могли выбираться военные вожди и ханы. С другой стороны, степные аристократы-нойоны должны были блюсти собственное достоинство, как бы это ни было трудно: они не должны были идти в услужение к богатым родовичам или заниматься неподобающим для нойона делом, хотя бы оно и было экономически выгодным. Это напоминает гордую спесь французских или русских дворян. Гигантская имущественная пропасть разделяла захудалого русского владельца трех крестьянских дворов и блестящего вельможу двора Екатерины II. Однако они осознавали себя привилегированным единством, и в этой обособленной группе не было места ни купцу-миллионеру, ни разбогатевшему промышленнику родом из крепостных крестьян. Так, в известной степени, обстояло дело и у монголов.



Сосуд для кумыса из Сарай-Берке


Что касается «харачу», или простонародья, то к их числу, видимо, относились как свободные общинники, так и вольнонаемные слуги. Они занимали подчиненное положение в племени и роде, служить могли только рядовыми воинами или десятниками, часто работали на родовую знать и, во всяком случае, были обязаны выполнять распоряжения нойонов. В то же время, их положение никак нельзя сравнить с состоянием крепостных крестьян. «Черная кость», приниженные, простые, но, тем не менее, считающиеся свободными люди; таким было их положение, по крайней мере, в XII веке (позже власть аристократии значительно возросла). Но все же харачу не входили в чрезвычайно многочисленный, своеобразный и противоречивый институт богольства, который являлся весьма важной составной частью монгольского общества и пронизывал буквально все поры степной социальной жизни.
Слово «богол» в буквальном переводе означает «раб», но с подлинным рабством, в общепринятом понимании этого слова, богольство не имеет ничего общего. Разные группы боголов имели различные приставки-определения к общему понятию богольства: утэгу-боголы («древние рабы»), отоле-боголы («простые рабы»), онгу-боголы (можно перевести как «рабы духов» или даже «божьи рабы»). К сожалению, с последним термином связана довольно серьезная путаница, которая, увы, была подкреплена авторитетом выдающегося исследователя монгольского родового общества, Б.Я. Владимирцова, и с тех пор прочно заняла место в монголоведческой литературе. Поскольку сам академик построил на этом целую теорию степного богольства, лучше начать с рассмотрения именно этой коллизии.
Дело в том, что Б.Я. Владимировым при описании монгольского института богольства был использован термин «унаган-богол», что можно было бы перевести как «родовой раб» или, точнее, «раб, передающийся в роду из поколения в поколение» – то есть, фактически, наследственное рабство одного рода у членов другого рода. Между тем, сам этот термин не применялся в монгольском языке того времени и является следствием лингвистического недоразумения, основанного на разном прочтении другого названия, приводимого Рашид ад-Дином. Сам Рашид ад-Дин применяет два термина, близкие по звучанию, но обозначающие совершенно разные в юридическом отношении социальные группы. Одна именуется онгу-богол (в другом прочтении – аутку-богол), другая – утэгу-богол. К сожалению, в этой разнице не разобрались и российские переводчики труда персидского историка, которые смешали понятия онгу– и утэгу– в одно целое. Однако названия эти происходят от разных корней. «Онгу» – это единственное число от множественного «онгон» – «духи предков». Таким образом, «онгу-богол» – это «раб духа предка». Рашид ад-Дин определенно относит онгу-боголов к некой привилегированной группе, члены которой были ранее рабами и детьми рабов, но во времена Чингисхана некоторые из них «оказали ему похвальные услуги и приобрели (утвердили) твердые права». И с тех пор они нерушимо хранят свой путь онгу-богольства. В другом же месте Рашид ад-Дин выражается еще конкретнее, и, вероятно, из этого отрывка можно сделать ясный вывод о том, какие же именно права утвердили онгу-боголам за «похвальные услуги». Он пишет, что «Чингис-хан сделал онгоном одного человека из племени баарин, подобно тому, как делают онгоном коня и других животных, то есть никто не будет на него притязать, и он будет свободным и тарханом»[34]. И действительно, обычай посвящать духам предков животных давно известен в этнографии – например, у северомонгольского племени бурятов. Животных, посвященных онгонам, называли «онгу-мал»; простейшая языковая аналогия приводит нас к «онгу-богол» – то есть «раб, посвященный онгону» (а практически – раб, освобожденный от родового рабства и ставший свободным человеком – тарханом (дарханом). Таким образом, онгу-боголы – это освобожденные рабы, хотя Б.Я. Владимирцов полностью отождествляет их с унаган-боголами, основываясь на довольно сомнительных лингвистических построениях столетней давности, да еще сделанных непрофессионалом.
Внедренный российским академиком термин «унаган-богол», как уже отмечалось выше, не встречается в наших источниках и взят, по-видимому, из маньчжурского языка. В монгольском языке понятие «унаган-богол» отсутствовало, но сама система родового рабства существовала. Вот только именовались эти люди «утэгу-богол» – «древние рабы», и означало это отдельные обоки или ясуны, по тем или иным причинам покорившиеся обоку-властителю. Признание своего зависимого положения могло быть и добровольным – по чисто экономическим причинам, то есть для спасения и выживания рода. Но чаще определение отдельных родов в утэгу-богольство происходило насильственным путем, в результате поражения этих родов в войне. Поскольку войны в степи были постоянным и самым обычным делом, то утэгу-боголами сильных обоков становились десятки и сотни ослабевших и рассеянных родов. Заметим, что от разгрома не были застрахованы и сами завоеватели, и это могло еще более усложнить схему, сделав ее двойной, а то и тройной: род, сам являющийся утэгу-богольским, мог иметь собственных утэгу-боголов, а те, в свою очередь – своих.
Вся эта система очень напоминает европейскую феодальную схему вассальных отношений и действительно иммет с ней много общего, хотя и различается в нюансах. Вообще переводить слово «богол» как «раб» в корне неверно. Возможно, для Рашид ад-Дина, выросшего в атмосфере восточной деспотии, в которой все подданные считались рабами монарха, подобное осмысление этого термина было нормальным. В монгольской же реальности утэгу-боголы пользовались значительной личной свободой, полностью сохраняли свое имущество, использовали, за малым исключением, основные результаты своего труда. К тому же они находились в подчинении не у одного человека, а у целого рода и при этом сами не теряли родовых связей между собой. Их быт почти ничем не отличался от быта владельческого рода, а главной обязанностью по отношению к владельцам была вполне посильная мирная или военная служба. При этом вожди утэгу-богольских родов по положению мало отличались от аристократов-нойонов и свысока смотрели на чернь-харачу, даже если она происходила из владельческого обока.
Иным было положение другой богольской группы – «отоле-богол», или «простых рабов», которых еще называли «джалаху» – «молодцы» (у монголов XII – XIV веков это слово применялось именно в значении «раб, служитель, прислужник»). По своему имущественному и социальному положению эта категория приближалась к харачу, но была обязана служить своим владельцам, обычно в качестве пастухов, конюхов или домашней прислуги. У отоле-боголов, однако, было и собственное имущество и относительная свобода в быту. И все же, если говорить о термине «раб» в современном понимании, то отоле-боголы и джалаху были наиболее близки к такому положению.
Вообще институт богольства являлся безусловным следствием разложения родовых основ монгольского общества. Во многом именно он стал в дальнейшем социальной основой раннефеодальной империи Чингисхана.
В заключение – несколько слов о специфической группе обычаев, связанных с религиозными воззрениями монголов. Следует сказать, что в религиозных вопросах монголы были весьма терпимыми, если не сказать равнодушными. Их главным божеством было Вечное Синее Небо – Тенгри. Именно к нему возносились молитвы простых монголов и камлания шаманов. Но эту свою веру монгольские племена никому не навязывали и сами с большим уважением относились к религиозным верованиям других народов. Некоторые народы монгольского языка – кераиты, найманы – были христианами несторианского толка, а большинство кара-китаев склонялось к исламу. Чистокровные же монголы-нирун уделяли духовным вопросам немного внимания, оставляя все непонятное на усмотрение шаманов. Шаманы обладали немалой властью, но она значительно уступала власти нойонов и тем более ханов. У нас имеются также сведения о жертвоприношениях, производившихся главой рода, и о специфическом наказании в виде отстранения от родовых жертвоприношений. Выше уже говорилось о вере в онгонов – духов предков, но существовали и более крупные божественные фигуры, помимо верховного божества Тенгри: например, Земля-владычица – Этуген, или бог войны Сульдэ, получивший особую известность во время походов Чингисхана.
На этом можно и завершить затянувшийся рассказ об обычаях монгольского народа и, наконец, перейти к описанию жизни и деяний Потрясателя Вселенной – Чингисхана.


Глава 4. Рождение Темучина


Попробуем начать так, как и положено приступать к жизнеописанию знаменитых людей. Итак...
Жарким июньским днем 1162 года в глухом северном углу монгольской степи, в урочище Делюн-Болдох на правом берегу Онона, что в восьми километрах к северу от современной монгольско-российской границы, родился маленький мальчик. Через полвека имя этого ребенка со страхом или почтением будут называть миллионы людей из числа покоренных им народов, но пока у новорожденного нет имени, ибо отец мальчика, могучий монгольский вождь Есугэй-багатур, владыка сорока тысяч кибиток, еще не вернулся из похода на извечных врагов – татар. Вскоре он вернется, ведя на аркане дюжего татарского нойона Тэмуджина-Угэ, и по старому монгольскому обычаю первенец Есугэя получит имя Темучин (Тэмуджин) – и в память об этом событии, и в знак принятия силы от могучего воина. Младенец родился, сжимая в правой руке сгусток крови, словно сама судьба уже при рождении определила ему участь кровавого властителя народов. Через сто лет его потомки будут владеть двумя третями всего известного мира, а сейчас, летом 1162 года, младенец лежит в люльке и улыбается своей матери Оэлун...
А теперь, после столь колоритного начала, прервем наше повествование о будущем великом хане монголов и обратимся к целому вороху исторических проблем, не решенных по сию пору, которые лишь пунктиром обозначились в вышеприведенном прологе.
Хотя в этом рассказе о рождении Темучина все может быть полностью верным, однако, к действительно бесспорным фактам можно отнести лишь немногие. Родителями мальчика и в самом деле были Есугэй и Оэлун, назван он был и вправду в честь захваченного в плен сильного врага, наконец, о пресловутом сгустке крови, зажатом в руке новорожденного, упоминают едва ли не все наши источники. Но это, пожалуй, и все (кроме, разумеется, будущности Темучина-Чингисхана). Ни дата, ни место рождения будущего покорителя мира нам доподлинно не известны. Есугэй-багатур в одних источниках описан как вождь и владыка монголов, в других же он – не более чем удачливый степной разбойник, хотя и высокого рода. А между тем, от точных ответов на эти вопросы зависит очень многое: например, без четкого определения даты рождения Темучина практически невозможно восстановить хотя бы приблизительную хронологию монгольской истории накануне образования государства. Осознание точного места Есугэй-багатура в монгольской родовой и военной иерархии позволит лучше понять феномен возвышения самого Темучина. Даже локализация места рождения имеет немаловажное, хотя главным образом психологическое значение: конечно, Чингисхан был монголом, но на территории какой современной страны он родился – России или же собственно Монголии? Споры по этим и другим вопросам ведутся ожесточенные, однако сегодня накопленные знания в сочетании с логикой позволяют утвердить наиболее вероятную версию событий, связанных с рождением Темучина. Начнем по порядку, от простого к сложному.
Более простым, хотя бы в силу меньшей исторической значимости, представляется уточнение географического местоположения урочища Делюн-Болдох. Поскольку в самом названии присутствует понятие «низина», «болото», «комариная местность» – его сложно отнести к верховьям Онона, где рельеф более горист, чем, к примеру, в среднем течении. Да и упоминание об игре в альчики на льду Онона, когда Темучин был в одиннадцатилетнем возрасте, тоже скорее относится к более спокойному среднему течению реки, нежели к верховьям, где лед в силу быстрого течения менее крепок и, разумеется, опасен для детских игр. Так что нутуг Есугэй-багатура лучше искать там, где Онон выходит из пределов Хэнтэйского хребта. Именно здесь около ста лет назад русский исследователь Юренский и обнаружил урочище, которое местные буряты называли Делюн-Булдах. Сегодня это почти ненаселенная местность в двухстах километрах к югу от Читы, полностью соответствующая своему не слишком ласковому названию. Конечно с полной уверенностью утверждать, что это и есть место рождения Чингисхана, нельзя (а нынешние монголы вряд ли с этим согласятся, в отличие от их родичей-бурят), однако его надо признать наиболее вероятным. Возможно, российским или читинским губернским властям стоило бы поставить здесь какой-нибудь памятный знак с целью развития туристического бизнеса.


Поливная чаша из Сарай-Берке



Обратимся теперь к другой, более важной проблеме. Имеются в виду роль и место Есугэй-багатура в той своеобразной монгольской «табели о рангах», которая сложилась в третьей четверти XII века, после безвременной кончины Амбагай-хана и короткого правления сына Хабул-хана, Хутулы. Вопрос этот далеко не прост в силу значительного расхождения сведений источников; тем не менее, он вполне поддается анализу на основании имеющихся на сегодня данных.
После смерти, одного за другим, трех ханов монголов-нирун в среде родовой аристократии возникла весьма сложная династическая ситуация. Наибольшим прижизненным авторитетом пользовался первый из общемонгольских ханов – Хабул, победитель чжурчжэней, осмелившийся (причем безнаказанно) дернуть за бороду самого цзиньского императора. Однако ни один из семи его сыновей новым ханом не стал. Вероятно, это можно объяснить молодостью (на тот момент) ханских отпрысков, но главной причиной, безусловно, было отсутствие точных правил престолонаследия. Практика прямого наследования от отца к сыну отнюдь не господствует в родовом обществе. Более обычным для этого типа социальной жизни является так называемое «лествичное право», то есть переход власти к следующему по старшинству в роде. В то же время очень важное значение при передаче власти у восточных народов имеет завещание властителя. И надо сказать, что в пользу Амбагая перед смертью высказался сам Хабул-хан, что окончательно расставило все точки над i и, вместе с тем, предопределило будущую невеселую коллизию.
Дело в том, что после смерти Амбагая нового хана можно было выбирать как из потомков Хабула, так и из сыновей самого Амбагая, а последних, судя по монгольским источникам, имелось десять(!). И сам Амбагай-хан, перед смертью назвавший двух возможных наследников – собственного сына Кадана-тайши и Хутулу, сына Хабул-хана – невольно запутал ситуацию. Монголы избрали ханом могучего и веселого Хутулу, что, конечно, укрепило позиции потомства Хабул-хана, но отнюдь не устраняло сыновей самого Амбагая от возможного наследования престола. Положение еще более осложнилось тем, что серьезные претензии на власть предъявляли и потомки старших, с формальной точки зрения, родов, которые вели свою родословную от старших сыновей Хайду – авторитетного родового вождя, бывшего дедом и Хабула, и Амбагая[35]. К таким потомкам относился, в частности, один из вожаков тайджиутов, Таргутай-кирилтух, племянник Амбагая. В целом количество степных аристократов, которые к моменту смерти Хутулы могли вполне законно претендовать на власть, вероятно, превышало несколько десятков человек. Есугэй тоже находился в этом списке, и далеко не в первых рядах, хотя, впрочем, и не в последних. В такой ситуации многое зависело от личных качеств и авторитета претендента, от его способности примирить эту массу амбициозных соперников. Что касается личных качеств, то тут Есугэй оказался на высоте; но лидером, способным укротить своим авторитетом спесивых претендентов, он, судя по всему, так и не стал.
Есугэй, бесспорно, был великолепным воином и, видимо, достаточно толковым военачальником, о чем свидетельствует и его специфическое прозвище «багатур», которое обычно присваивалось выдающимся степным витязям и военным вождям. Правда, к моменту рождения своего первенца он еще явно занимал подчиненное положение. В непрерывных битвах с татарами, последовавших за смертью Амбагай-хана, военачальником монголов был Кадан-тайши, которого также именовали и Кадан-багатур. Так обстояло дело и в приснопамятном походе, предшествовавшем рождению Темучина. Кадан пользовался немалым авторитетом, однако вскоре был отравлен кераитским Гурханом[36], дядей небезызвестного Тогрила (Ван-хана). Очевидно, это произошло почти в одно время со смертью Хутулы, ибо через короткое время был созван совет для определения нового монгольского лидера. Совет так и не смог остановиться на единой кандидатуре, хотя и определил довольно узкий круг претендентов, в котором на первых ролях выступали Есугэй-багатур – как военный вождь, и будущий злой гений Темучина, Таргутай-кирилтух[37] – как вождь родовой. Вплоть до смерти Есугэя этот властный конфликт так и не был разрешен; более того, из некоторых глухих намеков, имеющихся в источниках, можно понять, что в последний год жизни Есугэя он серьезно обострился, что, возможно, послужило катализатором и всех позднейших событий. Но, во всяком случае, можно достаточно уверенно сказать, что Есугэй-багатур вряд ли был «властелином сорока тысяч кибиток». Скорее, его следует назвать первым среди равных. На его авторитет работали воинские таланты и, в особенности, побратимство с могущественным вождем кераитов Тогрилом, которому Есугэй дважды помог вернуть утраченный было престол кераитского ханства. Против – сравнительно невысокое место в родовом старшинстве и почти очевидная слабость как политика. Пока Есугэй был жив, статус-кво сохранялся, но с его смертью хрупкое равновесие рухнуло, и его семья оказалась у разбитого корыта.
* * *
А сейчас наступило время обратиться к самой спорной и сложной проблеме. Это вопрос о дате рождения Темучина и тесно связанные с ним трудности в определении монгольской хронологии доимперского периода и тема так называемых «темных лет» – то есть, того промежутка в монгольской истории, который составляет, по разным оценкам, от десяти до восемнадцати лет, когда, если верить монгольским источникам, в монгольской степи не происходило абсолютно ничего. Нужно отметить, что этому предмету посвящены, в буквальном смысле, тысячи страниц в монголоведческих трудах, однако к общему мнению современным исследователям прийти так и не удалось.
Вся разноголосица мнений и аргументов в целом сводится к трем основным датам рождения будущего «Потрясателя Вселенной» – 1155-й, 1162-й и 1167-й годы. Существуют, впрочем, и совсем фантастические – 1182-й и даже 1186-й годы, но такие датировки противоречат уже точно установленной хронологии и серьезными исследователями не рассматриваются. Что же касается трех указанных дат, то каждая из них базируется на своей группе источников, и полностью отвергнуть какую-либо из них не представляется возможным. Однако, если основываться на тщательном анализе всех фактов, приводимых источниками, включая и косвенные, можно определить наиболее вероятную дату рождения Чингисхана.
Начнем с самой ранней. Она базируется главным образом на свидетельстве Рашид ад-Дина, который утверждает, что на момент смерти (1227 г.) Чингисхану исполнилось семьдесят два года. Однако у самого же иранского историка в другом месте указана совсем иная дата – 1152 – 1153 годы. В то же время он уверенно заявляет, что будущий повелитель монголов появился на свет в год Свиньи, что соответствует 1155 году (или, что немаловажно, 1167 г.). С мнением Рашид ад-Дина, как крупнейшего авторитета, приходится считаться, но целый ряд обстоятельств делает его хронологию довольно сомнительной.
Конечно, следует обратить внимание на то, что у Рашид ад-Дина в «Сборнике летописей» имеется масса неточностей ипрямо противоречащих друг другу фактов. Путаница в родственных и племенных связях, да и датировке событий в этом знаменитом труде присутствует постоянно. Примеров противоречивых данных буквально сотни (!), что в принципе только доказывает, что этот труд создавался несколькими людьми, использовавшими разные первоисточники, а Рашид ад-Дин был только сводчиком и редактором, хотя, несомненно, талантливым. Отсюда вполне логично сделать вывод, что один из «литературных негров» персидского визиря имел перед глазами документ, позволяющий отнести рождение Темучина именно к 1155 году. В XIV веке, когда составлялся «Сборник летописей», уже, разумеется, не оставалось прямых свидетелей. Нужно было опираться на письменные свидетельства современников Чингисхана. Между тем, в «Сокровенном Сказании», самом информативном источнике по раннемонгольской истории, к тому же написанном очевидцем, особо приближенным к Чингисхану, нет упоминаний о дате его рождения. Но все же одна такая датировка имеется в другом сочинении, написанном при жизни Чингисхана. Речь идет об отчете посла Сунской империи Чжао Хуна, уже известном нам «Мэн-да бэй-лу» («Полном описании монголо-татар»). Чжао Хун, ссылаясь на слова одного из главных военачальников Чингисхана, Мухали, пишет, что хан монголов родился в 1155 году. И с большой долей уверенности можно говорить, что именно из «Мэн-да бэй-лу» рашид ад-диновский составитель и взял эту дату. Фактически, только у Чжао Хуна приводится этот год рождения. Но сегодня большинство исследователей относится к «Мэн-да бэй-лу» достаточно скептически. Масса сведений сообщаемых там, является прямой ложью или сборником нелепиц. Следует помнить, что Чжао Хун на деле выполнял и функции шпиона, что часто входит в обязанности послов. Монголы прекрасно об этом знали и потому постоянно скармливали «страшно далекому» от них конфуцианскому чиновнику разного рода дезинформацию, преследуя при этом свои цели. Никакой возможности перепроверить слова Мухали у Чжао Хуна не было, приходилось верить на слово. И таким образом, единственным реальным аргументом в пользу датирования рождения Чингисхана 1155-м годом являются слова умного монгола, обращенные к китайскому шпиону, к тому же совершенно не понимающему ни монгольского образа жизни, ни самих монголов. И, вполне вероятно, 1155 год стоит в одном ряду с массой других ложных сведений, которыми пестрят страницы труда Чжао Хуна. Можно, конечно, возразить, что для Мухали не было особого смысла лгать именно в этом вопросе, казалось бы, ничего не решающем, однако легко можно привести по крайней мере два соображения. Первое: Мухали по неким известным лишь ему причинам специально завысил возраст Чингисхана, зная, что сообщение об этом пойдет к сунскому императору. Скажем, для того, чтобы еще более подчеркнуть опытность хана как полководца. И второе: Мухали мог просто не знать настоящего возраста своего хана – а у монголов это было в порядке вещей, о чем, кстати, пишет и сам Чжао Хун – но, разумеется, он не мог признаться в этой своей неосведомленности послу китайского императора.
Таким образом, датировка Рашид ад-Дина, по-видимому, целиком базируется на этом чрезвычайно ненадежномсвидетельстве китайского посла. И в этом смысле никак нельзя утверждать, как делают это некоторые современные исследователи, что дата рождения Чингисхана, приведенная в «Сборнике летописей», подтверждается данными «Мэн-да бэй-лу». Такое утверждение, выражаясь простым языком, ставит телегу впереди лошади. К тому же констатация Чжао Хуна противоречит другим, также китайским источникам, написанным с куда большим знанием дела и относящим рождение Чингисхана к 1162 году.
Важнейшим документом, дающим именно такую датировку, является знаменитая «Юань-ши» («Хроника династии Юань»). Она вообще представляет собой исключительно важный источник по истории монголов, во многом более точный и продуманный, нежели «Сборник летописей» Рашид ад-Дина, хотя тоже не лишенный серьезных недостатков. Немаловажно и то, что «Юань-ши» создавалась на основе, вероятно, самой полной документации того времени, посвященной монгольским завоеваниям. Монгольские ханы – императоры Китая, начиная с Хубилая и вплоть до изгнания монголов в 1368 году, были самыми авторитетными из монгольских владык, а с 1260 года считались и великими ханами всего Йеке Монгол Улус. То есть они обладали наибольшими возможностями по сбору всех свидетельств возвышения монгольского имени, а с учетом огромного пиетета китайских чиновников к истории, вся эта документация еще и хранилась в образцовом порядке. Так что «Юань-ши» следует признать наиболее полным и объективным сводом сведений о монгольской империи и, в том числе, о ее первых ханах.
Так вот, в «Юань-ши» без каких-либо разночтений и противоречий утверждается, что Чингисхану в момент смерти было шестьдесят шесть лет. Если учесть, что в китайской, а позже и в монгольской традиции отсчет возраста идет с момента зачатия, а не появления на свет ребенка, мы и получаем твердую дату рождения первого великого хана монголов – 1162 год. Эта датировка встречается и в других китайских источниках, предшествующих написанию «Юань-ши». Можно назвать «Чжо-гэн лу» юаньского придворного историка Тао Цзун И, а также знаменитое китайское повествование о Чингисхане «Шэн-у цинь-чжэн лу» («Описание личных походов священно-воинственного», т.е Чингисхана), в которых эта дата также подтверждается[38]. Фактически, из всех китайских источников только вышеупомянутое сочинение Чжао Хуна дает иную датировку, что само по себе весьма показательно.
С датой рождения Чингисхана, определенной китайскими историками, полностью согласуются и данные, относящиеся к монгольской традиции. Сами эти произведения относятся к более позднему времени, чем «Юань-ши», но анализ важнейших сочинений – таких, как «Алтан Тобчи» и «Эрдэнийн Тобчи», доказывает, что их авторы имели доступ к уникальным первоисточникам. «Алтан Тобчи», принадлежащая перу Лубсан Данзана, вообще во многом дополняет главные наши источники, хотя, к сожалению, не указывает, откуда были взяты те или иные сведения. Именно в «Алтан Тобчи» приводится самая четкая датировка рождения Темучина: «в год Черной Лошади (то есть 1162 год), в первый летний месяц, в полдень шестнадцатого дня родился Чингис-хаган». Трудно сказать, можно ли верить такой точно определенной дате; не исключено, что Лубсан Данзан дал здесь волю собственной фантазии. Но, как бы то ни было, это единственная конкретная дата появления Темучина на свет, приводимая в достойных доверия источниках.. Кстати, косвенно ее подтверждает тот уже упомянутый факт, что Темучин родился, когда его отец возвращался из похода. В этом смысле летнее время более предпочтительно, так как монголы старались приурочить военные походы к поздней весне, когда степь зазеленеет и, отметим, полностью высохнет после весенних дождей. Конечно, подобного рода набеги могли проходить и в другие сезоны, но это случалось реже и, в основном, по необходимости.
Суммируя изложенное выше, приходим к выводу, что самая большая группа источников относит рождение Чингисхана к 1162 году. Видимо, эту дату и следует считать наиболее вероятной.
Что касается последней из возможных дат – 1167 год – то она основывается главным образом на том, что в конце оригинального списка «Шэнь-у цинь-чжэн лу» говорится, что Чингисхан умер в шестьдесят лет. Однако такое основание является более чем сомнительным, так как в том же сочинении ранее сказано, что в 1203 году Темучину был сорок один год. Столь явное противоречие с необходимостью подразумевает ошибку в одном из случаев. Куда более вероятно, что эта ошибка относится к концовке сочинения и вызвана, скорее всего, невнимательностью переписчика, просто пропустившего необходимый иероглиф. Однако некоторые исследователи пытаются все же отстаивать 1167 год, основываясь больше на собственных логических построениях, чем на данных источников. Для подтверждения этого используют даже указание Рашид ад-Дина, что Чингисхан родился в год Свиньи, а таковым после 1155 года был именно 1167-й. Между тем, как уже показано выше, сам Рашид ад-Дин вычисляет дату рождения из продолжительности жизни Чингисхана, основываясь на свидетельстве Чжао Хуна. То есть это уже само по себе логическое построение, возможно, кстати, связанное и с некоторыми элементами священного – ведь при этом получается, что Чингисхан прожил шесть полных двенадцатилетних циклов: оба эти числа в восточной традиции имеют безусловно сакральное значение. Так что эту, тем более опосредованную, опору на год Свиньи как дату рождения будущего повелителя Азии нельзя принимать всерьез. Иное дело, что 1167 год значительно лучше согласуется с дальнейшей жизнью Чингисхана, нежели 1155-й. Ведь если принять последнюю дату, то получится, что первенец Чингисхана родился, когда Темучину было двадцать девять лет, что представляется крайне маловероятным, особенно с учетом монгольской традиции достаточно ранних браков. Однако в этой связи заметим, что тогда 1167 год тоже не очень подходит, так как Темучин в таком случае слишком молод, тем более, что 1184 год является самой поздней возможной датой рождения Джучи, а самой ранней будет 1182 год – то есть год, когда Темучин еще считался несовершеннолетним. Более того, в «Сборнике летописей» Рашид ад-Дина говорится, что старшим ребенком Чингисхана была дочь, и значит, Джучи был первым сыном, но не первенцем как таковым. А это уже явно относит нас к самому началу 1180-х годов и само по себе наилучшим образом подтверждает, что в историческом, источниковедческом и даже биологическом плане наиболее приемлемой датой рождения первого владыки Великой Державы Монголов является 1162 год.



Чингисхан. Китайская миниатюра


Следует напомнить, что определение точной даты рождения Чингисхана важно не столько само по себе (но и это, конечно, имеет немалое значение, хотя бы в плане возможных юбилейных торжеств: 850-летие Чингисхана – серьезная дата), сколько в контексте уточнения монгольской хронологии в догосударственный период. Да и с самой обычной человеческой точки зрения немаловажно знать, было ли Чингисхану за пятьдесят, когда он был провозглашен великим ханом и начал свои великие преобразования, или же ему не было и сорока лет. Любому понятно, что у каждого возраста свои психологические отличия и, чтобы хорошо понимать логику исторических событий, надо четко представлять личность, которая эту историю творила, во всем ее своеобразии. Особенно это касается молодых лет Темучина, ведь именно в молодые годы личность подвержена наибольшим изменениям, и разница в двенадцать лет здесь неприемлема. Портрет исторического деятеля должен быть по возможности точным, в противном случае даже само объяснение тех или иных исторических событий будет полностью неверным. Достаточно сказать, для иллюстрации этого положения, о знаменитой «Троянской войне на Селенге»[39]. Две крайние даты приводят нас к тому, что Темучину было либо шестнадцать, либо двадцать восемь лет, когда его имя впервые прогремело по всей монгольской степи. Разница, понятно, колоссальная, к тому же подробно описанные события этой войны приобретают слишком уж разную окраску. По принятой нами датировке в это время Темучину был двадцать один год (или, возможно, двадцать лет), юношеская импульсивность уже осталась позади, но и осторожность матерого волка еще не пришла. И таких нюансов в ранней монгольской истории немало. Поэтому и в дальнейшем в этой книге монгольская хронология догосударственной эпохи основывается на определенной нами дате.
В завершение темы коснемся проблемы «темных лет» монгольской истории. Проблема эта не разрешена историками и по сей день. Заметим, что ни одна, даже самая поздняя из возможных дат рождения Чингисхана, ее не решает. Однако ранняя (1155 год) датировка увеличивает период молчания о деяниях Темучина едва ли не до двадцати лет с момента первого провозглашения его ханом, поздняя (1167 год) сводит его к восьмидесяти годам, но полностью это хронологическое затруднение не снимает. В той системе хронологии событий, которая далее будет применена в этой книге, это «время молчания» равно одиннадцати (или двенадцати) годам. Ясно, что в эти годы (ориентировочно, 1186 – 1197 гг.) какие-то события в монгольской степи происходили, но никаких сведений в источниках об этом нет. Особенно удивляет молчание «Сокровенного Сказания», которое самым подробным образом повествует о предшествующих и, наоборот, о последующих событиях. Об этих же годах – ни слова, словно бы упоминание о них было табу. Поневоле приходится задуматься, что же могло стать этому причиной. И здесь тоже помогает тщательный анализ источников. Во-первых, ряд авторов уверенно утверждает, что сама система табуирования в монгольском обществе существовала (например, после смерти младшего из сыновей Темучина и Борте, Тулуя, его имя стало запретным – то есть, его нельзя было произносить и, тем более, называть им детей). Известные нам табу все относятся к ханскому роду. Таким образом, можно предположить, что и «молчаливое десятилетие» имеет самое прямое отношение к хану монголов Темучину. Происходившее с ним в эти годы было объявлено «табу», и об этом запрещалось упоминать. Что же это могло быть? Вероятно, нечто такое, что далеко не красило великого основателя Монгольской империи. И кое-какие следы этого в источниках все же нашлись, хотя и отмеченные невнятно, скороговоркой. Так, в «Мэн-да бэй-лу» Чжао Хун пишет, что, по слухам, Чингисхан «в юности» более десяти лет находился в плену у чжурчжэней; Рашид ад-Дин упоминает о том, что в молодые годы Чингисхан трижды (!) попадал в плен к меркитам. Надо сказать, что чжурчжэньский плен достаточно вероятен, особенно в форме заложничества. Что же касается сугубо степных дел, то и такой вариант, в виде меркитского (или тайджиутского?) пленения вполне возможен. И, само собой разумеется, что этот достаточно позорный для великого хана отрезок жизни подвергся прямому запрету на упоминание, и в итоге остались лишь неясные слухи. Вероятно, Чжао Хун прав, говоря о более чем десяти годах плена. В таком случае именно на этот период падают «темные годы», и загадка монгольской истории находит свое разрешение.
А теперь, после уточнения датировок и хронологии, обратимся непосредственно к событиям жизни Чингисхана, начиная с его детства и до провозглашения его ханом монголов-нирун.



Глава 5. Детство и юность Темучина


О раннем детстве Темучина, до достижения им девятилетнего возраста, наши источники хранят молчание. Однако вполне уверенно можно говорить, что жизнь его в эти годы была довольно счастливой и обеспеченной, похожей на жизнь любого другого монгольского мальчишки из знатного рода. В три-четыре года он, как и положено, сел на коня, еще через пару лет – научился неплохо стрелять из детского лука-алангир. Не стоит, впрочем, думать, что он вел жизнь юного шалопая из богатой семьи и только носился в свое удовольствие по степи, да играл со сверстниками. Волевая и строгая Оэлун-эке отнюдь не собиралась растить бездельника. У каждого в семье были свои определенные обязанности, и Темучин очень быстро осознал, что его положение старшего сына не столько дает возможности для развлечения, сколько вынуждает его к выполнению долга.
А семья между тем разрасталась. Оэлун, несмотря на столь нетривиальный способ заключения брака, выбранный Есугэем, вполне смирилась со своим новым положением. Повлияло здесь и то подчеркнутое уважение, с каким относился к ней муж; несомненно, ей льстила и признанная всеми воинская доблесть и храбрость Есугэя; наконец, то высокое положение, которое занимал Есугэй-багатур среди монголов, не могло не тешить ее женское тщеславие. Сработал, вероятно, и известный принцип «стерпится-слюбится», и в семье воцарились мир и согласие. Один за другим рождались крепкие и здоровые дети: Джочи-Хасар, Хачиун, Тэмуге; на девятый год появилась и первая девочка – материнская отрада, Тэмулун. Сытая и налаженная жизнь, дом, полный детей, – что еще надо женщине? Вряд ли расстроило Оэлун и то, что вскоре Есугэй взял в дом еще одну жену, Сочихэл, от которой имел еще двух сыновей – Бектэра и Белгутэя. В конце концов, старшинство Оэлун никем не оспаривалось, ее дети считались выше по положению, да она и сама прекрасно понимала, что такой знатный нойон, как Есугэй, не может ограничиться одной женой, хотя бы из соображений престижа. Да и как личность, Сочихэл явно не выдерживала сравнения с Оэлун, которая уверенно держала бразды правления в доме.
Роль Оэлун в семье была тем более велика, что Есугэй постоянно пропадал в почти непрерывных военных походах на ненавистных татар и проводил в них куда больше времени, чем дома. Походы эти, правда, не всегда были успешными, но не раз и не два Есугэй привозил немалую добычу и пленников. Рос и его авторитет среди монголов. А около 1170 года (дата условна) Есугэй помог в борьбе за власть кераитскому хану Тогрилу, военной монгольской силой отстранив от кераитского престола его брата Гурхана. Этого Гурхана монголы не без оснований подозревали в причастности к отравлению своего любимого вождя Кадан-багатура, и его изгнание, несомненно, подняло славу Есугэя в монгольской степи буквально до небес. Разумеется, о подвигах своего отца хорошо знал и маленький Темучин, и конечно, он гордился таким родителем. Тогда же Темучин услышал и о том, что Есугэй-багатур и хан Тогрил стали кровными побратимами-аньдами. Такое родство с могучим кераитским ханом давало многое и, без сомнения, делало Есугэя главным претендентом на вакантный после смерти Хутулы ханский престол. Но столь быстрое возвышение, конечно, создало ему и немало врагов. Родовые вожди тайджиутов Таргутай-кирилтух и Курил-багатур использовали все свое влияние, чтобы ослабить позиции Есугэй-багатура и вызвать раскол среди его сторонников. Несомненно, что их деятельность имела определенный успех, что и показали позднейшие события. Однако уже и при жизни Есугэй-багатура в его нутуге было далеко не все ладно. Возможно, раскол был внесен даже в саму семью прославленного воина; во всяком случае, существует вполне доказательная точка зрения, что сводный брат Темучина Бектэр был «завербован» Таргутай-кирилтухом и стал тайджиутским шпионом в доме Есугэя. Трудно сказать, насколько мог быть осведомлен о такого рода разногласиях совсем юный тогда Темучин, однако какие-то отголоски существующих трений до него, конечно, доходили. Монгольские дети взрослеют рано, а Темучин к тому же обладал живым умом и развитым воображением. И все же, пока был жив отец, детство Темучина вполне можно назвать безоблачным.


Музей Чингисхана в Эрке-Хара. Фотография 1956 г.


Есугэй же видел и знал, конечно, намного больше сына. В противостоянии с амбициозными родственниками ему требовалась поддержка других влиятельных монголов. Видимо, в этом контексте следует рассматривать и предпринятое им зимой 1171 – 72 гг. сватовство своего старшего сына Темучина (которому было всего девять лет) к дочери знатного хонгиратского нойона Дай-сэчена. Девочку звали Борте, она была старше Темучина на год, что совсем не смущало обоих родителей. В самом деле, Есугэй в результате этой помолвки получал имеющего немалое влияние в степи союзника, а Дай-сэчен («сэчен» – в переводе с монгольского – «мудрый») был счастлив породниться с прямым потомком Хабул-хана, кровным побратимом могущественного Тогрила.
Отцы сговорились быстро. Дай-сэчен без устали нахваливал свою дочь, но не забывал отпускать комплименты и своему свату, и его юному наследнику. По взаимной договоренности Темучин остался в юрте своего будущего тестя, чтобы ближе познакомиться с Борте. Пара бурдюков кумыса окончательно закрепила сделку, и наутро Есугэй-багатур отправился домой, перед отъездом подарив свату своего заводного коня. Лучше бы он этого не делал.
Путь до родного аила был неблизким – хонгираты кочевали далеко к югу от коренных монгольских земель. Устал Есугэй, устал и его конь, и потому, когда багатур увидел группу пирующих в степи кочевников, то, не раздумывая подъехал к ним. Законы гостеприимства у монголов святы, они обязывают накормить и приветить усталого путника. И только подъехав поближе, Есугэй по одежде понял, что перед ним татары. Тут бы ему и распрощаться с нежданными попутчиками, но конь после долгой дороги совсем устал... А заводная лошадь осталась у Дай-сэчена. И Есугэй махнул на все рукой, тем более, что татары никак не показали, что узнали своего старого врага. Есугэй поужинал с ними, а утром уехал. В дороге он почувствовал себя плохо, а через три дня, по прибытии домой, совсем разболелся. Есугэй-багатур был уверен, что татары его отравили.
Сегодня, через восемь с половиной веков, наверное, уже невозможно доподлинно узнать, было ли совершено преступление. Можно приводить много доводов за и против. Например, особенности внешности Есугэй-багатура – рыжеволосый и синеглазый, что является большой редкостью среди монголов – прямо-таки кричали татарам, что перед ними кто-то из Борджигинов. И уж догадываться о том, что они встретились с главным врагом их племени, татары, наверное, могли. С другой стороны, Есугэй ехал один, без свиты, как простой степняк-харачу, да еще в местах, очень удаленных от коренных монгольских кочевий. К тому же для отравления нужно иметь при себе яд, а кроме того, требуется возможность незаметно добавить его в пищу, что при совместной трапезе сделать куда как непросто. Учтем и то, что сам Есугэй точно знал, что перед ним татары, а значит, – был все время настороже. Ну и наконец, если татары узнали своего заклятого врага, почему они его просто не утыкали стрелами? Ведь никаких возможных свидетелей в округе не наблюдалось. В общем, версия отравления Есугэя татарами вызывает очень обоснованные сомнения. Но по большому счету, на самом деле это значения не имеет: главное, что в виновности татар был уверен сам Есугэй-багатур. А он убедил в этом своих родных и близких, что для татар обернулось страшной бедой через тридцать лет, когда сын и наследник Есугэя Темучин обрушил на них свой гнев.
Болезнь Есугэя оказалась смертельной. Уже чувствуя приближение кончины, он вызвал своего родственника Мунлика, поручил ему заботу об Оэлун и малых детях и, буквально заклиная, попросил привезти домой Темучина. Мунлик исполнил просьбу Есугэй-багатура и, не мешкая, отправился к Дай-сэчену. Любопытно, что, прибыв к Есугэевскому свату, он ни словом не обмолвился о тяжелой болезни своего вождя (более того, очень вероятно, что Мунлик уехал, когда Есугэй уже скончался). Просьбу отпустить Темучина Мунлик объяснил тем, что Есугэй очень тоскует по первенцу. Здесь явно прослеживаются какие-то подводные течения в степной политике, но разгадать точный смысл необычного поведения действующих лиц этой драмы сегодня едва ли возможно. Было ли тут опасение, что Темучин может стать заложником с целью «подправить» поведение жены Есугэя и его сподвижников, или здесь что-то другое? Какую хитрую игру мог бы вести мудрый и изворотливый Дай-сэчен, останься Темучин в его доме? Однозначного ответа нет, источники об этом тоже умалчивают, и лишь Рашид ад-Дин упоминает о том, что отец Борте как-то противился свадьбе своей дочери с наследником Есугэя. Между тем, известные нам факты это мнение персидского историка никак не подтверждают. И позднее, уже в зрелые годы Темучина, Дай-сэчен пользовался немалым уважением; однако следует признать, что его влияние на свою дочь было минимальным. Во всяком случае, обман Дай-сэчена Мунлику вполне удался, и дальнейшего развития эта ситуация не имела. Будущий тесть отпустил Темучина с настоятельной просьбой поскорее возвращаться.



Современная монгольская юрта


Живым Есугэя Темучин уже не застал. Горе мальчика, обожавшего своего героического отца, было огромным. По свидетельству очевидцев, он захлебывался слезами и, упав на землю возле тела Есугэя, бился в судорогах. Старый Чарахай, отец Мунлика, пожалел Темучина, но дал ему мудрый совет поскорее забыть об утрате и взять на себя нелегкую ношу родового вождя. Совет, конечно, был хорош, но едва ли исполним. И Темучин был еще слишком мал, да и то, что Есугэй не успел стать ханом, очень осложняло ситуацию с преемственностью власти.
Смерть Есугэя резко изменила положение в монгольской степи. Очень скоро выяснилось, что далеко не все сподвижники покойного хотят подчиняться его вдове и юному наследнику. Чрезвычайную активность проявили и соперники Есугэя. Узнав о его кончине, в осиротевшее кочевье примчался Таргутай-кирилтух, чтобы «учить Темучина, как учат трехлетнего жеребенка». Несомненно, Таргутай воспринял смерть Есугэя как прекрасную возможность взять всю полноту власти в свои руки. Проще всего это было сделать, подчинив своей воле маленького мальчика, за которым, однако, стоял немалый авторитет удачливого воина-отца. Но Темучин, несмотря на юный возраст, похоже, плохо подчинялся влиянию, а главное – эту тактику Таргутай-кирилтуха раскусила умная Оэлун, которая совсем не собиралась отдавать власть, собранную трудами мужа, в чужие, да еще враждебные руки. Не добившись успеха, Таргутай уехал. Открытая попытка взять власть в улусе Есугэя не увенчалась успехом. Но родовой вождь тайджиутов не думал отказываться от борьбы; он только перевел ее в другое, тайное русло. И вскоре эта новая тактика начала приносить успех. Первый удар был нанесен по авторитету Оэлун.
По древней монгольской традиции, весной проводится поминовение усопших, сопровождающееся тризной и жертвоприношениями. На поминки собираются большие массы народа, но главная роль принадлежит вдовам умерших вождей. Весной 1172 (или 1173) года вдовы Амбагай-хана, Орбай и Сохатай, отправились в «Землю предков», на кладбище, «забыв» предупредить об этом Оэлун. Вскоре выехала и Оэлун, но оказалось, что Орбай и Сохатай уже провели и тризну, и жертвоприношение, не дожидаясь вдовы Есугэя. Оэлун обрушилась на обеих женщин с резкими упреками, что ее и не позвали, и не подождали. – «Не потому ли это, – спросила она, – что Есугэй-багатур умер, а дети его и вырасти не смогут?» На резкие слова Оэлун вдовы Амбагая ответили прямым оскорблением: «Ты и заслуживаешь того, чтобы тебя не звали, или, позвав, ничего не дали. Тебе и следует есть то, что найдешь. Ты и заслуживаешь того, чтобы тебе отказывали даже в просимом. Видно, из-за того, что умер Амбагай-хан, нас может оговаривать даже Оэлун». В этих грубых словах явно прослеживается стремление «указать Оэлун ее место», нежелание ханских вдов считать вдову Есугэя равной, ведь Есугэй-багатур так и не успел стать ханом. Скорее всего, не лучшим образом показала себя в этой склоке и сама суровая и непреклонная Оэлун. А ведь дело происходило на глазах у сотен свидетелей.
И то, что началось как женская ссора, имело последствия, о которых давно мечтали (и подспудно готовили) былые соперники Есугэй-багатура. Уже на следующий день подавляющее большинство людей Есугэевского улуса бросило вдов своего вождя с малыми детьми на произвол судьбы и откочевало вниз по реке Онону. Немногие, оставшиеся верными памяти вождя, погнались за отступниками, чтобы убедить их вернуться. Старик Чарахай, самый авторитетный из сторонников Оэлун, попытался отговорить изменников. Тут-то и произнес Тодоен-гиртэ, предводитель отступников, ставшие знаменитыми слова: «Ключ иссяк, бел-камень треснул». Эта монгольская пословица означала крах чего-либо. То есть, Тодоен прямо указал, что со смертью Есугэя верность его знамени кончилась. Больше того, Тодоен-гиртэ не ограничился словами. Видя, что Чарахай продолжает уговаривать людей вернуться, он ударил старика копьем в спину. Тяжело раненный Чарахай вынужден был вернуться, ничего не добившись. Вскоре он скончался от этого ранения. Перед смертью он жаловался маленькому Темучину, что получил рану только за проявленную верность роду Есугэя, и Темучин уехал от него в слезах. Возможно, этот упрек как-то повлиял и на верного Мунлика, потому что позднее, когда на семью Есугэя обрушились всяческие невзгоды, никаких его следов поблизости от Оэлун и ее детей мы не находим.
Вообще, ситуация с Мунликом представляется несколько запутанной и даже противоречивой. Особенно неясными, если исходить из данных источников, выглядят его отношения с семьей умершего Есугэя – в частности, с Оэлун. Как уже говорилось выше, Есугэй, умирая, передал Мунлику на попечение всех своих близких. По тогдашним монгольским обычаям это означало, что попечитель просто брал в жены вдов умершего вождя, а его детям становился вместо отца. Но здесь и начинаются неувязки. С одной стороны, то, что Мунлик взял Оэлун в жены, казалось бы, полностью подтверждается его прозвищем, под которым он и известен в монгольской истории: Мунлик-эчиге, то есть «отец» (заметим, что и старца Чарахая, отца Мунлика, в «Сокровенном Сказании» называют Чарахай-эбуген, что означает «дед»). Более того, Рашид ад-Дин в своей книге несколько раз называет Мунлика мужем Оэлун – правда, утверждая, что это замужество состоялось, когда Темучин был уже взрослым. Но... в подробном рассказе о последующих бедствиях, постигших семью Есугэя, об огромной роли Оэлун в том, что дети умершего багатура смогли выжить, относительно Мунлика не сказано ни единого слова. И тут явно скрывается какая-то тайна личных отношений, о которой, несмотря на свою близость к Оэлун, не знал даже автор «Сокровенного Сказания».
Вопросов здесь значительно больше, чем ответов. И первый вопрос такой: а почему, собственно, Мунлик? Ведь если исходить из неписаного монгольского закона, вдову должен был брать в жены брат умершего. К тому времени старшие братья Есугэй-багатура тоже приказали долго жить, но младший, Даритай-отчигин, был жив и здоров, и во времена тайджиутских гонений на Оэлун и ее семью, похоже, отнюдь не бедствовал. Такое явное пренебрежение устоявшимся обычаем должно, конечно, иметь какое-то логичное объяснение. И представляется вероятным, что предсмертную волю Есугэя определила политическая позиция Даритай-отчигина, а конкретно – фактическое его предательство родного брата и переход на сторону заклятого врага и соперника, Таргутай-кирилтуха. Позднейшие метания Даритая из одного лагеря в другой, как кажется, подтверждают эту версию. А если так, то следующей подходящей фигурой для опекунства становился другой родственник, обладающий в силу происхождения достаточным авторитетом в обществе. В этом смысле Мунлик был вполне подходящим кандидатом: он по прямой линии происходил от знаменитого Хайду, который был также и предком в пятом колене самого Есугэя. Мунлик являлся потомком младшего сына Хайду, Чаоджина, в то время как Есугэй происходил от старшего – Байсонкура. К тому же Мунлик, по-видимому, в родовом счете поколений стоял на одну ступеньку выше, что в монгольском обществе имело большое значение. Плюс к этому род Хонхотан, из которого он происходил, показал себя верным союзником Кият-Борджигинов. Возможно, Есугэя с Мунликом связывала и личная дружба, проверенная в военных походах. В общем, выбор Есугэя кажется вполне обоснованным и, похоже, сам Мунлик против такого положения вещей никак не возражал. Но тогда возникает второй важнейший вопрос: а куда же подевался Мунлик в годину невзгод и бедствий? Заметим, что позднее, уже после провозглашения Темучина ханом, он вновь становится активным участником событий монгольской истории. И нигде далее не упоминается о его странном исчезновении из жизни Оэлун и ее семьи. Больше того, Мунлик пользуется в эти годы почти безграничным уважением и доверием Темучина, а в списке тысячников 1206 года стоит самым первым, впереди даже Боорчу и Мухали – предводителей правого и левого крыльев монгольского войска. А значит, никаких упреков Мунлик явно не заслуживал, да и сам Темучин в период своего избрания всемонгольским ханом подчеркнуто называет Мунлика отцом и всячески превозносит его заслуги.


Пиала-аяга. Серебро, дерево



Что же за жизненная коллизия отдалила Мунлика от Темучина в самые трудные годы жизни будущего хана монголов? О каком-то явном предательстве, видимо, не может быть и речи. Но вот об известной слабости, неспособности противостоять давлению тайджиутских вождей, проявленной Мунликом, вполне можно говорить. Не стоит к тому же забывать, что у сына Чарахая к моменту смерти Есугэй-багатура была и собственная большая семья. О жене его, впрочем, известий никаких нет, но у Мунлика имелось четыре сына, которых тоже надо было вырастить. А в условиях явной враждебности ближайших родичей к семье Есугэя, перспектива совместной жизни с Оэлун обрекала уже собственных детей Мунлика на голод и невзгоды. И, возможно, ради своих сыновей он вынужден был отказаться от прямого опекунства над семьей покойного друга и кочевать отдельно. Однако, отношений между ними это, похоже, не испортило. Вполне вероятно, что по мере сил Мунлик старался помогать Оэлун и ее детям, но делал это тайно, чтобы не попасть под возможные репрессии тайджиутских вождей.
Вернемся, однако, к умирающему Чарахай-эбугену и плачущему маленькому Темучину. Наверное, во второй раз в жизни мальчик испытал глубокое горе; причем оно было тем сильнее, что Темучин впервые осознал, что смерть отца стала не просто огромной потерей для семьи. Фактически, кончина Есугэя и последовавший за ней уход родовичей означали крушение всех детских надежд и иллюзий. Со смертью Чарахая кончилось Темучиново детство.
Кровавая развязка попытки немногих верных вступиться за семью Есугэя была тяжелейшим ударом, но и она не поколебала решимости Оэлун – настоящей львицы в облике женщины. После смерти Чарахай-эбугена уже она сама поднимает бунчук Есугэя с изображением белого кречета – родового знака Борджигинов – и бросается в погоню за изменниками. Часть людей, по-видимому, более совестливых, ей удалось вернуть, но этот успех оказался недолгим. Агитация и неприкрытое давление Таргутай-кирилтуха и его присных постепенно делали свое дело. Вероятно, это рассеяние Есугэева улуса растянулось года на два. Во всяком случае, зимой и весной 1174 года семья Есугэя еще могла вести образ жизни, приличествующий монгольской знати. Только так можно расценить знаменитый эпизод братания Темучина с Джамухой. Едва ли Джамуха, богатый наследник главы рода джаджиратов, стал бы заключать кровный союз с нищим изгоем. Так что окончательный уход последних родовичей от семьи Есугэя пришелся, скорее всего, на лето 1174 года, когда Темучину исполнилось двенадцать лет. Некоторые эпизоды из рассказа о братании Джамухи и Темучина косвенно подтверждают эту версию. Говорится, что дружба двух будущих великих соперников завязалась, когда они играли в альчики[40] на льду Онона, а обряд побратимства они свершили, когда весной в степи стреляли из детских луков. Такое времяпрепровождение вполне в духе детей нойонов, но как-то мало свойственно нищим беднякам, жизнь которых проходит в тяжком труде. А Темучин ведь был старшим ребенком в семье, в определенном смысле, кормильцем, хотя, разумеется, главная нагрузка падала на Оэлун.
Как бы то ни было, этот период относительного благоденствия продлился очень недолго. Страх перед нойонами – бывшими противниками Есугэя, чисто обывательское стремление следовать за сильным сделали свое дело. Семья Есугэя оказалась полностью брошенной на произвол судьбы: больше того, откочевавшие предатели забрали с собой весь скот, принадлежавший умершему. Для монголов такое смерти подобно и означает самую крайнюю степень нищеты. Оэлун с малыми детьми превратились в нищих изгоев, которых к тому же преследовала ненависть тайджиутских родовых вождей. Чтобы спастись от этих преследований, семья ушла в глухие места у подножия горы Бурхан-Халдун. В виду этой горы и протекала в последующие четыре-пять лет суровая и голодная юность Темучина.
В том, что дети Есугэя не умерли с голоду, огромная заслуга Оэлун. Ведь положение семьи умершего багатура было поистине тяжелейшим. Особенно трудными были первые год-два, когда дети были еще малы, чтобы оказать реальную помощь матери. В это мрачное лихолетье лишь неустанные труды Оэлун, без отдыха собиравшей яблоки-дички, черемшу (дикий чеснок), ягоды и горькие клубни саранки спасли всех от почти неминуемой смерти. Этому подвигу Есугэевской вдовы (заметим, жизнью к таким нечеловеческим усилиям никак не подготовленной), посвящены одни из самых проникновенных страниц «Сокровенного Сказания». И следует отметить, что Темучин никогда не забывал об огромных заслугах матери, и в зрелые свои годы всегда прислушивался к ее мнению. Вообще, надо сказать, что лишь две женщины на протяжении всей долгой жизни Темучина имели на него настоящее влияние – это его мать Оэлун и первая (и любимая) жена Борте. Забегая вперед, скажем, что мать Темучина-Чингисхана прожила долгую жизнь, дожила до великих побед сына и его триумфа в 1206 году и умерла в глубокой старости, искренне оплакиваемая всеми своими близкими.
Мужество и труды Оэлун позволили семье пережить самое трудное время. Постепенно положение стало улучшаться. Взрослеющие дети начали помогать матери, охотясь на сусликов-тарбаганов и полевых мышей и занимаясь рыбной ловлей. Появился и первый скот – девять соловых меринов (здесь, наверное, не обошлось без помощи кого-то из тайных друзей – возможно, того же Мунлика). Конечно, жизнь оставалась чрезвычайно тяжелой, но, по крайней мере, угроза голодной смерти миновала. Темучин за эти годы подрос, превратился в высокого крепкого юношу; Джочи-Хасар вообще обещал вырасти в гиганта и уже в тринадцать-четырнадцать лет был великолепным стрелком из лука. Недюжинным здоровьем и силой отличались и сводные братья: Бектэр и Белгутэй (особенно старший – Бектэр). Постепенно подрастали и маленькие, и теперь можно было иногда отдохнуть от тяжких непрерывных трудов. Но эта, хоть и трудная, но все же сносная жизнь рухнула в один миг, и рухнула по вине нашего главного героя – Темучина. Речь идет о странной и трагической истории убийства Бектэра его сводными братьями и последовавшего за ним пленения Темучина тайджиутами.
Эпизод с убийством Бектэра до сих пор остается одним из темных пятен в историографии. Существует несколько точек зрения на мотивы этого братоубийства. Более того, ряд исследователей либо игнорирует этот факт, либо прямо утверждает, что этого убийства просто не было. Последнее мнение основано на том, что у Рашид ад-Дина имя Бектэра вообще не встречается среди членов семьи Темучина. Наши знания об этом инциденте основываются на подробном рассказе о нем в «Сокровенном Сказании». И часть историков считает, что автор «Сокровенного Сказания» все это происшествие выдумал, преследуя некие собственные цели. Нельзя сказать, что в такой точке зрения нет здравого смысла – история знает примеры и куда более серьезных ложных свидетельств. Однако некоторые обстоятельства заставляют все же признать это мнение ошибочным. Во-первых, надо учитывать специфику самого «Сокровенного Сказания». Создавалась эта тайная история монголов через шестьдесят с лишним лет после упомянутых событий, но это вовсе не значит, что столь удаленные во времени, но «жареные» факты можно было просто выдумать. Целая группа близких сподвижников Темучина была в это время еще жива[41], и столь серьезный поклеп на их великого вождя вызвал бы у них целую бурю негативных эмоций... если бы это не было правдой. А главное: «Сокровенное Сказание» по сути, является родовой, даже семейной историей Борджигинов и в этом смысле уникальным явлением в истории. Неприглядный эпизод был семейным делом и, конечно, написать об этом мог только член семьи, пусть и приемный. А во-вторых, отсутствие упоминаний о смерти Бектэра в других источниках может быть легко объяснено прямыми запретами потомков Чингисхана. Монгольским правителям XIII – XIV веков вряд ли хотелось, чтобы история об убийстве стала известной: грех братоубийства – тяжелейший грех: он бросал серьезную тень на образ великого предка. И всякое упоминание о нем было объявлено «табу», оставшись в семейном предании «для личного пользования».
Но если с самим фактом убийства все более или менее ясно, то с его мотивами разобраться значительно сложнее. Чтобы добиться хоть некоторой ясности, стоит сначала привести версию «Сокровенного Сказания», где эти мотивы названы совершенно определенно. Итак, в один прекрасный день сидели на берегу Онона четыре старших сына Есугэя и ловили рыбу. Это были дети Сочихэл – Бектэр и Белгутэй, и дети Оэлун – Темучин и Хасар (Джочи-Хасар). На крючок Темучина (или Хасара?) попалась замечательная блестящая рыбина-хохосун. Сыновья Оэлун обрадовались, ведь мать будет очень довольна, но не тут-то было. Бектэр с Белгутэем отняли рыбу у Темучина с Хасаром (наверное, им хотелось порадовать своюмать – авт.). Дети Оэлун обиделись и побежали жаловаться матери. В общем, обычная мальчишеская ссора: ведь старшему из братьев – Темучину – в это время было не больше (а скорее, меньше) шестнадцати лет. Оэлун, тем не менее, восприняла ситуацию весьма озабоченно и провела с сыновьями серьезную беседу на предмет важности сохранения хороших отношений в семье, особенно в условиях тайджиутского прессинга. Темучину с Хасаром, однако, слова матери, защищающей не собственных, а чужих сыновей, активно не понравились, и они, хлопнув дверью, убежали. Вспомнились им и другие обиды, нанесенные сводными братьями, и, схватив свои луки, они бросились мстить. Бектэр стерег на холме тех самых соловых меринов. Темучин подкрался к нему сзади, а Хасар – спереди. Но Бектэр увидел приближающихся братьев с луками наизготовку и попытался убедить их не стрелять, используя, заметим, практически те же аргументы, что и Оэлун. Он, однако, быстро понял, что его слова не нашли отклика, и тогда попросил не губить хотя бы Белгутэя. После чего присел на корточки и покорно дал себя застрелить. Темучин с Хасаром выстрелили в него в упор и ушли. Дома мать сразу поняла, что случилось неладное, и обрушилась на сыновей с жестокими упреками. Она сравнивала Темучина и Хасара с дикими зверьми, приводила печальные примеры из монгольской истории о вражде родственников и тяжких последствиях этой вражды. Долго гневалась Оэлун, – умная женщина и большой знаток древних преданий – но исправить сделанное было уже нельзя.
Такова, вкратце, версия этой печальной истории, отстаиваемая автором «Сокровенного Сказания». То есть, если уж совсем коротко – обычный подростковый конфликт, приведший, однако, к самым тяжким последствиям. Тем не менее, такое простое истолкование этого дикого преступления вызывает вполне обоснованные сомнения. Да, конечно, так могло быть: дети порой бывают неоправданно жестоки. Но уж слишком несоизмеримыми кажутся проступок и кара за него. Тем более, что это произошло не в горячке ссоры, а уже после беседы с родной матерью, категорически приказавшей детям не усугублять конфликта. И потом, откуда автор мог почерпнуть точные сведения о том, что же в действительности произошло на холме? Бектэр был убит, и значит, рассказать об этом мог только кто-то из его убийц. Но для любого убийцы свойственно абсолютно нормальное стремление – оправдаться в своем поступке. В рассказе же о трагедии на холме совершенно очевиден подтекст, представляющий Бектэра невинной жертвой, а Темучина с Хасаром – безжалостными душегубами (и подчеркнем, что острие обвинения – на Темучине; Хасар – младший и подчинялся своему умному брату). Психологически эта ситуация не выдерживает критики, а значит – там, на холме, дело обстояло как-то иначе. Как именно – мы уже не узнаем никогда, но и верить «Сокровенному Сказанию» в этом вопросе у нас нет оснований. Наконец, странно выглядят вышеприведенные события, если бросить взгляд в недалекое будущее. Так, Белгутэй, виновный в ссоре не меньше Бектэра, не только совсем не пострадал, но и, по свидетельству основных источников, всю жизнь был любим Чингисханом едва ли не больше родных братьев и пользовался его полным доверием и уважением. Конечно, можно сказать, что объясняется это постоянным чувством вины за неправедно пролитую кровь, но известный нам психологический портрет Чингисхана не имеет ничего общего с образом Родиона Раскольникова и его комплексами. Уж если Чингисхан, не моргнув глазом, послал убийц к своему старшему сыну Джучи... Одним словом, ни по каким причинам рассказ об убийстве Бектэра в «Сокровенном Сказании» доверия вызвать не может. Но что же тогда произошло на самом деле?
Замечательную версию о мотивах убийства Бектэра – версию, устраняющую многие нестыковки «Сокровенного Сказания», высказал великий русский историк Л.Н. Гумилев. По его мнению, Бектэр в семье Борджигинов был шпионом тайджиутов, глазами и ушами Таргутай-кирилтуха. Темучин случайно узнал об этом (возможно, как раз от Белгутэя) и своими руками покарал предателя. Оэлун же либо не знала о подлинной роли Бектэра, либо, зная о ней, отговаривала Темучина и Хасара от убийства, опасаясь неминуемой мести тайджиутского родового вождя. И месть эта действительно последовала в самом скором времени. Так что же, Бектэр и правда был шпионом, и загадка убийства решена? И все же, несмотря на почти безупречную аргументацию Л.Н. Гумилева, уверенности в этом нет. Да, такой вариант, безусловно, возможен, но и в этом случае возникают некоторые неувязки, требующие своего разъяснения. Главная из них, пожалуй, в том, что Таргутай-кирилтух подверг, как говорит «Сокровенное Сказание», законному наказанию за убийство Бектэра только одного Темучина. Между тем, убийц-то было двое – Хасар являлся таким же активным участником преступления. И если Бектэр был действительно человеком Таргутая, то месть тайджиутов почти неминуемо должна была пасть на обоих братьев. Этого не случилось: Хасар был фактически прощен, хотя, когда тайджиуты пришли за Темучином, он, выражаясь современным языком, «оказывал сопротивление при аресте», то есть отстреливался от них из лука. И – ничего. Заметим, к слову, что и Белгутэй полностью поддержал Борджигинов в стычке с тургаудами Таргутай-кирилтуха – значит, не сомневался, что Бектэр был убит обоснованно. Так что же стоит за убийством – его шпионаж в пользу тайджиутов или что-то другое?
Здесь, ни в коей мере не отбрасывая полностью версий «Сокровенного Сказания» и Л.Н. Гумилева, хотелось бы высказать иную точку зрения на это событие: основывается она на одном допущении, которое, хотя и не подтверждается источниками, тем не менее, является весьма вероятным. Что если предположить, что Бектэр, а не Темучин был на самом деле старшим сыном Есугэй-багатура? С одной стороны, в наших источниках старшим сыном Есугэя всегда называется Темучин. Однако это может означать и то, что он был только первым законным сыном, то есть рожденным от брака, заключенного согласно монгольским правилам и обычаям. Но мать Бектэра могла и не быть официальной женой и иметь, например, статус наложницы или даже служанки. Оэлун, и это совершенно очевидно, была первой женой Есугэя, но это не означает, что Сочихэл не появилась в доме багатура раньше, чем мать Темучина. Второй, младшей женой, она могла стать значительно позже, после торжественного заключения первого брака. Такое, отметим, в монгольском обществе вполне возможно, если общественный или родовой статус женщины значительно ниже, чем содержащего ее нойона. Младшей женой она могла быть, но первой, главной женой должна была стать ровня. Что, если у Борджигинов сложилось именно такое положение? Между прочим, в одном месте «Сокровенного Сказания» (§ 112) сама Сочихэл не скрывает своего низкого происхождения. А в таком случае, она просто не могла стать главной женой Есугэя, но сопровождала его в качестве наложницы, возможно, задолго до появления Оэлун. Соответственно, и Бектэр мог родиться раньше Темучина, но как сын наложницы, разумеется, не обладал его правами. Любопытно, что как раз такая ситуация была в доме Бодончара, где реальным старшим сыном был Бааридай, рожденный от пленницы, а все права и привилегии старшинства получил Хабичи-багатур, сын первой, старшей жены.
Косвенным подтверждением именно такого положения в семье Есугэя служит и целый ряд несообразностей в «Сокровенном Сказании». Одно из них прямо-таки бросается в глаза. Автор не раз утверждает, что Бектэр издевался над Темучином, легко отбирал у него добычу и охотничьи трофеи. Между тем, известно, что Темучин рос очень крупным мальчиком, а в молодости поражал всех своим ростом и силой. В еще более крупного мужчину вырос Джочи-Хасар, да и в детстве он, по свидетельству Оэлун, силушкой обижен не был. И у этих-то здоровяков Бектэр с легкостью отбирает то, что ему приглянется. И если не считать Темучина с Хасаром просто жалкими трусами, то самым логичным будет предположить, что Бектэр был на несколько лет старше и, соответственно, сильнее обоих братьев. Если же Бектэр и Белгутэй были младшими, то вся картина, согласитесь, выглядит просто нелепо.
Пожалуй, можно добавить и еще один аргумент в пользу старшинства Бектэра. Это уже упомянутое полное молчание Рашид ад-Дина о существовании такого сына Есугэя. Ведь если Бектэр в самом деле был первенцем в роду Борджигинов, то, с точки зрения персидского историка, он имел особые права, по крайней мере с тех пор, как Сочихэл официально стала второй законной женой Есугэй-багатура. Законы мусульман в этих вопросах отличаются от монгольских, и признание Бектэра первенцем разрушило бы всю тщательно выстроенную Рашид ад-Дином конструкцию, прославляющую Темучина именно как старшего в роде Борджигинов после смерти отца. И Бектэр оказался забыт, выброшен из списка когда-либо живших. В XIV веке такой финт был уже вполне возможен, в отличие от первой половины XIII века.
Ну, а если версия со старшинством Бектэра верна, то очень многое в произошедших событиях становится понятным. Ведь в таком случае он представлял собой реальную угрозу Темучину как формальному главе рода Борджигинов. Это было хорошо понятно всем членам семьи, включая и Белгутэя. Наверное, в трагическом исходе есть и немалая вина самого Бектэра с его несносным характером. Издевательства над младшими, выпячивание им своего старшинства, видимо, переполнили чашу терпения Темучина, который к тому же отнюдь не отличался всепрощением. И поскольку справиться со сводным братом в одиночку шансов у него было немного, Темучин подключил к расправе послушного ему во всем Хасара. Обнаглевший старший брат был устранен самым радикальным способом. Заметим, что это полностью объясняет и то, почему не было никаких враждебных действий против Белгутэя (а он ведь тоже рыбку отбирал). Белгутэй был моложе Темучина и уже по этой причине никакой угрозы для того не представлял. К тому же Белгутэй, каким его изображают наши источники, был человеком простодушным и искренним, по характеру далеко не лидером, и был склонен подчиняться авторитету старших. Сначала он шел за Бектэром, а после его смерти так же убежденно подчинился Темучину, простив ему убийство брата – точнее, посчитав это убийство, с учетом всех обстоятельств, полностью оправданным. Бектэр угрожал единству рода, и он погиб от руки формального главы этого рода. Заметим, что, возможно, таким же образом было воспринято убийство Бектэра и тайджиутами. В пользу этого свидетельствует и сравнительно мягкое («законное») наказание, которому подвергся Темучин, несмотря на всю неприязнь, которую питали тайджиуты к Борджигинам. Отсюда же и прощение Хасара: ведь, с точки зрения монгольского права, он в случае с убийством выполнял приказ главы рода.
А теперь от тайны гибели Бектэра перейдем к тем последствиям, которые повлекло за собой это убийство. А они не замедлили возникнуть и оказались весьма безрадостными для нашего героя – Темучина. Едва Таргутай-кирилтух получил известие о смерти Бектэра[42], как тут же явился к становищу Борджигинов с сотней своих тургаудов (стража, телохранители вождя). Его приближение было замечено издалека, что, кстати, говорит о том, какая напряженная обстановка, с постоянным ожиданием расплаты, царила в семье Темучина после убийства Бектэра. Семья, бросив все, ударилась в бега. Женщины с малыми детьми бросились в тайгу и спрятались в одном из ущелий, Белгутэй стал рубить засеку, чтобы не пустить конников Таргутая в лес, в то время как Хасар стрельбой из лука удерживал противника на расстоянии. Что делал в этот момент Темучин – не совсем ясно, но известно, что, когда тайджиуты четко дали понять, что пришли только за ним, старший сын Есугэя бежал в почти непроходимую чащу на вершине горы Тэргун. Тургауды Таргутай-кирилтуха гнались за ним до самой чащобы, но последовать за Темучином туда не рискнули: в лесу всегда можно получить неожиданную стрелу в грудь, да и вообще воевать в лесах монголы не любили и не умели. В итоге тайджиуты просто плотно обложили весь горный бор, отрезав Темучину все пути к бегству. Они отлично понимали, что лес может быть прекрасным убежищем, ... но только до тех пор, пока есть пища в седельных мешках. В лесу монголы-степняки выживать не умели, тем более в одиночку. Так что время работало на тайджиутов, а не на беглеца.
Сын Есугэй-багатура продержался в этих почти нечеловеческих условиях невероятно долго – не менее девяти дней. Это потрясающее терпение и само по себе удивительно, а если учесть, что в это время ему было не больше шестнадцати лет (события происходили в 1178 или 1177 году), то это может свидетельствовать о его очень сильной воле. Вероятно, Темучин рассчитывал, что и его врагам надоест ждать и они уйдут, однако Таргутай-кирилтух тоже оказался терпелив. На десятый день Темучин понял, что смерть от голода совсем близка, и рискнул спуститься в долину, но здесь его уже поджидали дозоры тайджиутов. Он был схвачен, и Таргутай-кирилтух увез его в свой улус.
Здесь Таргутай и подверг наследника Есугэя «законному» наказанию. Казни, которую, вероятно, ожидал сам Темучин, так и не последовало. Возможно, тут сыграло свою роль указанное выше монгольское понимание закона, а может быть, в поддержку провинившегося выступило тайджиутское общественное мнение: люди еще не забыли выдающихся заслуг его отца, и расправа Таргутая над сыном героя сильно подпортила бы его «имидж» справедливого родового вождя. А всего вероятнее, Таргутай-кирилтух хотел как можно больше унизить сына своего старого противника, к тому же держа его как заложника под жестким контролем. Если вспомнить, что «кирилтух» означает «завистник», то такие мотивы действий Таргутая представляются вполне возможными.
Как бы то ни было, казнь была заменена другим наказанием, весьма унизительным для гордого потомка рода Борджигинов. Темучину надели на шею деревянную колодку-кангу, сделав его почти беспомощным, так как руки заключались в ту же колодку, так что человек, носящий кангу, не мог даже самостоятельно поесть. Кроме того, чтобы еще больнее уязвить самолюбивую натуру Темучина, Таргутай-кирилтух запретил ему проводить более одной ночи в каждой юрте. То есть юноша должен был ежедневно скитаться от юрты к юрте, выпрашивая ночлег и умоляя, чтобы его накормили и напоили. Возможно, эта мера носила и некий превентивный характер, снижая вероятность побега. Ведь постоянная смена жилья практически не давала Темучину возможности завести друзей, которые могли бы помочь ему бежать. Таргутай-кирилтух был неглупым и предусмотрительным человеком. Но коса его зрелой предусмотрительности в данном случае нашла на камень юношеского стремления к свободе. Темучин, словно зверь, терпеливо выжидал своего часа, и однажды такой день настал.
Шестнадцатого числа первого летнего месяца тайджиуты справляли на крутом берегу Онона праздник полнолуния. Как водится, было выпито немало кумыса, пошли пляски и борцовские состязания. К ночи тайджиуты утомились и разошлись кто куда. Стеречь Темучина остался лишь один слабосильный парень, да и тот, видимо, был порядком пьян. Пленник сполна использовал эту беспечность тайджиутов. Он крепко ударил сторожившего его парня своей шейной колодкой по голове и, воспользовавшись его полуобморочным состоянием, – и от удара, и от выпитого кумыса, – бросился бежать к Онону. Сначала Темучин попытался отлежаться в густой ононской дубраве, но, когда оклемавшийся охранник завопил, что упустил колодника, и на его крики начали собираться хмельные тайджиуты, беглец бросился в воды Онона. Плыть самостоятельно он не мог, но деревянная колодка не давала ему утонуть, поддерживая голову над водой. В конце концов, Темучина отнесло в глухую ононскую заводь. Он знал, что приречный лес обшарят в первую очередь, и остался в воде, надеясь, что его не заметят. На беду, на небе в это время не было ни облачка, а полная луна ярко освещала округу. Казалось, рушатся последние надежды на спасение. Но судьба хранила сына Есугэя. В этом случае она появилась перед ним в образе некоего Сорган-шира, монгола из племени сулдус, потомственного утэгу-богола тайджиутов.
Сорган-шира, которому участники поисков доверили осмотреть реку, в то время как остальные искали беглеца в лесу, почти сразу наткнулся на Темучина. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, а потом Сорган-шира сказал: «Вот за то, видно, и не любят тебя тайджиутские братья, что ты так хитер. Но не бойся, лежи здесь, я тебя не выдам». И сулдус поехал дальше.
Когда тайджиуты, не найдя пленника, стали совещаться, что делать дальше, Сорган-шира высказал предложение пройти всем вновь по тем же путям поисков и поискать бежавшего потщательнее и подольше. Конечно, у здравомыслящего участника поисков такое предложение искать только на своем участке могло бы вызвать подозрение (а сулдус, похоже, предлагал эту идею даже дважды), но в том-то и дело, что здравомыслящих после грандиозной пьянки не нашлось. С мнением Сорган-шира согласились и, разумеется, опять никого не нашли. А он сам, проехав около Темучина, посоветовал тому лежать подольше, так как «тайджиутские братья точат на него зубы».
Темучин лежал в реке так долго, как только мог вытерпеть (даже летом многочасовое лежание в воде – удовольствие ниже среднего). Наконец, он понял, что поиски на эту ночь закончились: Сорган-шира больше не возвращался. Тогда беглец вылез из воды и, находясь в безвыходном положении, – с колодкой и пешком далеко не убежишь – пошел искать юрту своего негаданного спасителя. По сути, надежда на помощь этого утэгу-богола была единственным шансом спастись из плена. И надо сказать, что надежда эта была не совсем беспочвенной. Дело в том, что за две ночи до побега Темучин ночевал как раз в юрте Сорган-шира. Сыновья сулдуса, Чимбай и Чилаун, которые явно не питали большой приязни к своим хозяевам-тайджиутам, очень по-доброму отнеслись к пленнику этих самых тайджиутов. Они хорошо накормили юношу и даже ослабили ему шейную колодку, что позволило Темучину нормально поспать. Да и сам Сорган-шира, имея для этого полную возможность, не донес на беглеца, а ведь выдача последнего принесла бы ему благосклонность Таргутай-кирилтуха и других родовых вождей. В то же время, если бы обман вскрылся, это грозило бы Сорган-шира очень серьезными неприятностями. Так что Темучин, будучи юношей весьма неглупым, рассуждал вполне правильно.
Ориентируясь на постоянный стук мутовки (обязанностью Сорган-шира как утэгу-богола тайджиутов было изготовление кумыса, и семья пахтала его до самого рассвета), беглец легко нашел нужную юрту. Его неожиданное появление вызвало шок у хозяина. Ведь одно дело – недонесение, от которого всегда можно было и отговориться, свидетелей-то не было. И совсем другое – прямая помощь в побеге пленника, да еще столь ценного. За это можно было поплатиться и головой. Так что Сорган-шира попытался прогнать Темучина, но тут за беглого колодника вступились Чимбай и Чилаун. Они пристыдили своего отца: как говорится, «помогаешь – помогай до конца», сняли с беглеца колодку и сожгли ее, а самого Темучина спрятали на телеге, нагруженной овечьей шерстью. На этой телеге, задыхаясь от жары под тюками шерсти, он и провел три небывало долгих дня.
На третий день предусмотрительность сыновей Сорган-шира полностью оправдала себя. Поскольку поиски беглеца в степи не дали результатов, Таргутай-кирилтух предположил, что его укрывает кто-то из своих же, и его тургауды устроили тотальную проверку. Дошла очередь и до Сорган-шира. Стражники тщательно обшарили юрту и весь двор и даже начали сбрасывать шерсть с той самой телеги. Перепугавшийся хозяин не потерял, однако, присутствия духа. С усмешкой он сказал тургаудам: «Да в такую жару кто ж усидит под шерстью?» Стражники, которым эта работенка и без того едва ли нравилась, решили, что сулдус говорит дело и, ткнув для порядка в тюки несколько раз вертелами (по счастью, не задев при этом Темучина), удалились.
Чудом избежав разоблачения, Сорган-шира решил долее не тянуть с помощью знатному беглецу. Он вручил Темучину неплохую лошадь, бурдюк с кумысом, лук с двумя стрелами и даже сварил для него двухгодовалого барана. Седла и огнива он, однако, юноше не дал, хотя предметы эти были необходимы на долгом пути домой. Позднее кое-кто упрекал за это Сорганшира, но эти «герои задним числом» не понимали, что сулдус и не мог поступить иначе, если хотел, чтобы его помощь в побеге осталась тайной для тайджиутов. Ведь седло и огниво были предметами, если так можно выразиться, именными, по ним легко можно было определить их хозяина. К тому же эти вещи, в отличие от всего остального, хранились в юрте, и, если бы Темучина поймали, то найденные при нем седло и огниво указали бы на Сорган-шира как его прямого пособника. Все остальное можно было украсть; кобыла имела обычное тайджиутское тавро, баранина – она и есть баранина, да и остальные предметы особой индивидуальной принадлежностью не отличались.
В этом опасном предприятии счастье так и не отвернулось от Темучина. После долгих странствий он нашел свою семью у склонов горы Бурхан-Халдун, где матушка Оэлун уж и не чаяла видеть его живым. И вновь пошла обычная жизнь (или, лучше сказать, выживание) бедной семьи, с охотой на сусликов-тарбаганов и горных крыс-кучугуров. Но вскоре ее спокойный ход опять нарушило чрезвычайное происшествие: неизвестные грабители угнали восемь из девяти меринов, принадлежащих Борджигинам. Лишь случай позволил сохранить последнего коня – саврасого мерина – на нем Белгутэй с утра уехал на охоту за тарбаганами.
Он вернулся уже после захода солнца и застал всю семью в растрепанных чувствах. Грабеж был наглым, на виду у всех членов семьи, но сделать ничего было нельзя – других коней не имелось. И такая наглость грабителей была вдвойне обидной, так что разожгла юные сердца жаждой восстановления справедливости, даже если ценой этого восстановления будет собственная жизнь. Между тремя старшими братьями даже возник спор, кому отправляться в эту почти безнадежную погоню. Победил в споре, разумеется, Темучин, уверив всех, что только ему под силу справиться с таким отчаянным делом. И, даже не дожидаясь утра, старший из братьев отправился в погоню за конокрадами на своем куцем савраске.



Монгольское седло


Трое суток ехал по свежему следу грабителей Темучин, останавливаясь только, чтобы дать отдохнуть своему саврасому спутнику. Утром четвертого дня след привел его к пасущемуся конскому табуну, рядом с которым доил кобылу высокий стройный парень одних лет с сыном Есугэя. Возможно, вначале Темучин подумал, что ему удалось настичь одного из налетчиков, но недоразумение быстро разъяснилось. Юноша при табуне рассказал, что еще до рассвета мимо его лошадей действительно прогоняли восемь соловых меринов, а затем показал то место, где след угонщиков вновь выходил на нетронутую степь. Парень близко к сердцу принял беду семейства Борджигинов, да и вообще, похоже, между юношами сразу возникла какая-то взаимная приязнь. Кто бы мог подумать тогда, что эта случайно завязавшаяся дружба проживет полстолетия, а сам юноша, Боорчу (Богорчи), сын Наху-баяна, из захудалого рода Арулат станет вернейшим из верных великого монгольского владыки, начальником правого (главного) крыла его войска... А все началось со случайной встречи и короткого, поначалу сугубо делового разговора.
Боорчу хорошо понимал, что у Темучина немного шансов догнать грабителей на своем чрезмерно утомленном коне-бегунце, а уж надеяться справиться с бандитами в одиночку можно было, пожалуй, только в юношеских мечтах. И, недолго думая, сын Наху-баяна предложил новому знакомому всю возможную помощь. Куцего савраску пустили пастись в табун, а взамен Боорчу дал Темучину своего лучшего коня. Сам он твердо решил стать товарищем сыну Есугэя в этом нелегком деле и, бросив тут же, на месте, свои подойники и бурдюки, оставив табун, и даже не заехав домой предупредить отца, отправился в погоню за обидчиками совершенно чужих ему Борджигинов.
Помощь Боорчу оказалась бесценной, ибо лишь на исходе седьмого дня от начала погони Темучин, наконец, увидел своих соловых, которые мирно паслись вблизи куреня какого-то племени.[43] Наследник Борджигинов предложил новообретенному товарищу подождать в безопасном месте, пока он сам отгонит коней: в конце концов, Темучин прекрасно понимал, что Боорчу не обязан рисковать своей жизнью из-за возвращения чужого имущества. Но Боорчу довольно энергично высказался в том смысле, что раз уж он пошел за Темучином, деля его заботы, то и в опасности не собирается отсиживаться за его спиной. В итоге юноши вместе угнали меринов. Храбрецов заметили из куреня и бросились за ними вдогонку. Но уже опускалась ночь, и преследователи побоялись в темноте гнаться за двумя друзьями, тем более, что Темучин при первой же возможности пускал в гонителей стрелы. В результате товарищам удалось уйти, хотя три дня они не знали ни сна, ни отдыха.
Когда новоиспеченные друзья уже подъезжали к юрте Наху-баяна, Темучин предложил Боорчу взять несколько меринов в уплату за помощь. Тот категорически отказался и даже немного оскорбился. Он-де поехал с Темучином потому, что видел, как страдает товарищ, а не в погоне за барышом. Да к тому же богатства ему не надо, он и так вовсе не беден, поскольку является старшим сыном Наху-баяна, монгола весьма зажиточного.[44] А этот самый Наху-баян к тому времени уже все глаза проплакал по своему пропавшему сыну Боорчу. Его неожиданное появление вызвало целый взрыв эмоций, только, глядя на любимого сына, отец не знал, плакать ли ему от счастья или бранить своего порывистого наследника. В конце концов, радость победила, и монгольский богатей посоветовал товарищам хранить свою дружбу и даже разрешил Боорчу, после того, как тот управится с накопившимися делами, присоединиться к Темучину в качестве нукера. Так Боорчу стал первым настоящим сподвижником будущего Чингисхана.
Велика была радость в семье Оэлун, когда после двухнедельного отсутствия Темучин появился в аиле живой и здоровый, да еще и со всеми восемью похищенными конями. Был устроен семейный пир, на котором повзрослевший старший сын поставил перед матерью вопрос о своей женитьбе, напомнив, что когда-то, давным-давно (прошло уже девять или десять лет), сватался к дочери хонгиратского князя Дай-сэчена, Борте, и не получил отказа. Правда, тогда еще был жив могучий герой-отец, и Оэлун задумалась: как-то теперь отнесется хонгиратский нойон к тому, что его любимая дочь должна выйти замуж уже не за сына выдающегося вождя, а за обнищавшего до последней степени монгола, пусть и знатного рода. Однако Оэлун понимала, что родство со столь богатым и авторитетным человеком может многое дать и Темучину, и всему роду Борджигинов. А уж если Дай-сэчен откажет – что ж, это будет не первым ударом, который получен наследниками Есугэя. И Оэлун, страшась неудачи, но и лелея надежду, благословила сына. А он, взяв в соратники сводного брата, Белгутэя, отправился в степь искать свою нареченную невесту.
К счастью, поиски не затянулись: Дай-сэчен кочевал все в тех же местах, что и во времена Есугэя – к югу от реки Керулен, вблизи вала, возведенного чжурчжэнями для защиты от монгольских набегов. С неспокойной душой входил молодой Темучин в юрту своего потенциального тестя, однако, страхи его оказались напрасными. Дай-сэчен обрадовался его появлению и даже попенял, что он так долго не появлялся. Однако в речи мудрого хонгирата проскользнул и намек на тяжелое положение Темучина, преследуемого тайджиутами, так что он-де начинал серьезно задумываться о судьбе дочери. Вполне возможно, что эти слова хонгиратского вождя, приводимые в «Сокровенном Сказании» – некие отголоски того, что с этим повторным, по сути, сватовством все обстояло далеко не так просто. Во всяком случае, согласно версии Рашид ад-Дина, Дай-сэчен отнюдь не был таким ярым сторонником немедленного брака наследника Есугэя и своей дочери; весьма вероятно, что он вел какую-то свою игру. По словам Рашид ад-Дина, сохранить верность слову, данному Есугэй-багатуру, Дай-сэчена уговорил его старший сын Алчи, сразу ставший горячим сторонником юного главы Борджигинов.
Как бы то ни было, дело сладилось, молодые поженились, новые родственники обменялись подарками – в общем, в монгольской степи появилась новая семья. Союз этот окажется на удивление крепким: почти пятьдесят лет Бортеучжин будет достойной хранительницей семейного очага Темучина, матерью четверых его сыновей и пяти дочерей, мудрой советчицей и милостивой хозяйкой. Через полвека именно престарелая Борте закрыла глаза своему усопшему мужу. У Темучина-Чингисхана было много жен и детей, но женой в истинном смысле этого слова, то есть спутницей жизни и опорой мужа, являлась только она. И только сыновья от Борте, ставшие ханами самостоятельных улусов Великой Монгольской державы, могли с полным правом носить громкое имя Чингизидов. По словам одного из монголоведов, Г. Лэмба, среди членов семьи Чингисхана лишь Борте и ее дети были подлинными деятелями монгольской истории, а остальные жены и дети – не более чем имена, случайно уцелевшие в списках. Конечно, это некоторое преувеличение, но, по большому счету, слова эти – достаточно верная констатация реальных исторических фактов.



Монгольские мужские украшения


Согласно монгольским законам, жена, естественно, должна была жить в нутуге мужа, и потому после богатого свадебного пира молодые отправились в родной Темучинов аил. Дай-сэчен проводил молодоженов до реки Керулен и вернулся в свое кочевье, но мать Борте, Цотан, сопровождала дочь до самого урочища Гурелгу, где в тот момент обретались Борджигины. Причина была в том, что новоиспеченная теща Темучина везла свекрови своей дочери поистине царский подарок – доху из черного соболя. Вероятно, Цотан хотела получше присмотреться к своей новой родственнице Оэлун – матери Борджигинов, поскольку дорогой подарок был вручен далеко не сразу по приезде, а наоборот, перед самым отъездом Цотан в родное кочевье, после того, как она довольно долго прогостила в новой семье. Наверное, Оэлун показалась ей вполне достойной столь богатого дара (а если бы не показалась? Видимо, был прибережен и другой подарок, поплоше?). Доха была вручена торжественно, с соблюдением всех церемоний. И здесь задумаемся: а что если бы Оэлун не понравилась матери Борте, и она увезла бы соболиную шубу назад? Тогда вся монгольская – да что там говорить, и мировая история могла пойти по совсем иному пути? Как ни удивительно, в этом предположении есть немалая доля истины.
Пресловутой дохе из черных соболей посвящены сотни, если не тысячи страниц в трудах монголоведов. Эта роскошная, но, в общем, ничем особо не примечательная меховая шуба стала, наверное, самой знаменитой шубой в мировой истории. Она явилась и одной из первопричин и, в известной мере, символом возвышения Темучина. С нее начинается некий новый отсчет времени для рода Борджигинов – начало восхождения из той нищеты, в которую они впали после безвременной смерти Есугэй-багатура. И дело не в том, что одна эта соболья доха стоила больше, чем все остальное имущество Борджигинов, вместе взятое, а в том, как распорядился этим неожиданно свалившимся в руки богатством новый вождь Есугэева рода – Темучин.
После отъезда Цотан на родину (ее сопровождал приехавший Боорчу, который с этого времени стал неразлучным спутником Темучина) в обоке Борджигинов состоялось знаменательное совещание. На повестке дня стоял один вопрос: что делать с собольей дохой? Еще до собрания было ясно, что единственное, чего нельзя делать ни в коем случае – это использовать шубу по прямому назначению, то есть носить. Собственно, основных вариантов, как поступить с дохой, имелось всего два. Первый: выгодно обменять ее на то, в чем заключалось реальное богатство для любого монгола – скот. Шуба по своей ценности равнялась хорошей отаре овец, и, прими Борджигины такое решение, они были бы надолго, если не навсегда, избавлены от вечно нависающего над ними призрака голодной смерти. Второй вариант: использовать ее как своеобразную инвестицию – с тем, чтобы в будущем это вложение принесло семье некие дивиденды. Такой способ был, конечно, очень ненадежным, да и прямо скажем, по тем временам рискованным.
Мы не знаем, надолго ли затянулись споры о возможной участи собольей дохи. Может быть, наголодавшиеся Борджигины и склонялись к первому варианту: синица в руках для нормального монгола всегда дороже журавля в небе. Но тут встал юный Темучин и сказал: шубу надо отвезти в подарок кераитскому хану Тогрилу. «Ведь когда-то Ван-хан Кераитский побратался, стал аньдой с батюшкой Есугэй-ханом. А тот, кто доводится аньдой моему батюшке, он все равно что отец мне».[45] Конечно, выдвигая это требование, Темучин хотел не только уважить побратима своего отца. Умный наследник Есугэя отлично понимал, что соболья доха – это удачный повод напомнить могущественному кераитскому хану о былой дружбе с Борджигинами, да и представить самого себя – наследника славы монгольского багатура – как уже взрослого женатого мужчину, способного поднять и удержать упавший бунчук Есугэя.
Нужно сказать, что мудрая Оэлун сразу поняла, что скрывается за словами ее сына, и поддержала эту инициативу. Ведь официально шуба принадлежала именно ей, и Оэлун вполне могла отказаться отдать ее Тогрилу и выбрать сытую обеспеченную жизнь взамен неопределенной надежды. Но она без сожаления пожертвовала собольей дохой (ах, до чего были красивы эти черные баргуджинские соболя!), ... и с этого момента можно начинать отсчет нового возвышения рода Борджигинов.
Не теряя лишнего времени, Темучин, прихватив с собой для охраны столь богатого подарка своих братьев Хасара и Белгутэя, направился в Черный бор на реке Тола – ставку Тогрил-хана Кераитского (сегодня на этом месте раскинулась столица Монгольской республики – Улан-Батор). Он уже загодя придумал достойный предлог для визита и, представ пред очи всесильного кераитского владыки, преподнес ему шубу словно свадебный подарок отцу новобрачного, где сыном-молодоженом был он сам. Почтительные слова Темучина, по-видимому, тронули немного сентиментального вождя, но еще больше ему понравился поистине роскошный подарок. Растроганный Тогрил поклялся помочь сыну Есугэя собрать вновь его рассеянный улус и даже высказал скрытую угрозу в адрес тайджиутских вождей, не по праву захвативших власть в бывшем улусе Есугэй-багатура. Темучин уезжал от своего названого отца окрыленный: он явно получил больше, чем смел надеяться.
Одним из первых следствий меняющегося положения Темучина стало появление у него второго, вслед за Боорчу, нукера. Им стал Джелмэ, сын урянхатского кузнеца Джарчиудая (того самого, что подарил собольи пеленки для новорожденного Темучина – что поделать, и тут соболя), старший брат Субэдэя, будущего покорителя Русской земли, более известного под именем Субэдэй-багатура. Джелмэ также проведет долгие годы рядом с Темучином-Чингисханом, станет его ближайшим сподвижником и одним из лучших полководцев.
Но приход Джелмэ оказался хотя и самым заметным, но далеко не единственным результатом явно наметившегося после аудиенции у Тогрила изменения статуса Темучина в монгольской степи. Вовремя поднесенная соболья доха сдвинула с места настоящую лавину событий. Юный монгольский князь, наследник прославленного героя и названый сын владыки кераитов стал постепенно превращаться в символический центр притяжения всех кто был недоволен существующими порядками: засильем косных родовых вождей, приниженным положением потомков Хабул-хана, после смерти Есугэй-багатура словно утративших свой боевой дух. В общественном мнении части монголов, особенно среди молодежи, Темучин стал той фигурой, вокруг которой считалось за честь объединиться ради возрождения былой монгольской славы. Эти люди еще не пришли к Борджигинам и кочевали в составе своих обоков и иргенов. Но с определенного момента у всех «людей длинной воли»[46] появился потенциальный вождь.
Однако резко возросшая известность Темучина в степи повлекла за собой не одни только положительные последствия. «Длинное ухо» донесло весть о том, что у Есугэй-багатура появился достойный наследник, и до воинственных северян – непримиримых врагов Есугэя, меркитов. Они посчитали это время самым подходящим для того, чтобы отомстить Борджигинам за старинную (прошло уже двадцать лет) обиду, нанесенную Есугэем, похитившим Оэлун – невесту меркитского богатыря Чиледу. Почему меркиты ждали так долго? Ну, во-первых, среди степных кочевников такие оскорбления не имеют срока давности и не забываются: расплата могла последовать и через полвека и коснуться уже не детей, а внуков обидчика. Во-вторых, при жизни Есугэя меркиты по вполне объективным причинам отомстить не могли – у них просто не было для этого нужных сил. Ну а после смерти Есугэй-багатура и предательства тайджиутов кому меркиты должны были мстить? Самой Оэлун? Ее нищим ребятишкам, стреляющим в степи тарбаганов, чтобы не умереть с голоду? Иное дело теперь, когда имя наследника Есугэя громко прозвучало в степи, но сам он еще не имел достаточно сил, чтобы противостоять мщению. В общем, меркиты выбрали время совершенно обдуманно. И, между прочим, нельзя отрицать, что они вообще могли до этого считать семью Есугэя погибшей – ведь лет десять о Борджигинах не было ни слуху, ни духу. Встреча Темучина с Тогрилом и молва о ней, пролетевшая по всем степным кочевьям, напомнили меркитам, что у их родового врага вырос сын-багатур. И значит, настало время для мести.
Три сотни вооруженных до зубов воинов, ведомых вождями трех меркитских родов – Тохтоа-беки, Дайрусуном и Хаатай-дармалой – нагрянули на становище Борджигинов совершенно неожиданно. Если бы не чуткий сон и хороший слух служанки Хоахчин, спросонья расслышавшей далекий топот сотен коней, быть бы мужчинам Борджигинского рода убитыми, а женщинам – уведенными в плен. Но проснувшаяся Хоахчин разбудила Оэлун и тем спасла семью и будущего великого хана монголов. Оэлун, не терявшаяся и в самых экстремальных обстоятельствах, быстро подняла всех домашних, и Борджигины бросились бежать. Семья и нукеры Темучина, Джелмэ и Боорчу, быстро вскочили на имевшихся лошадей – тех самых соловых меринов и куцего савраску – и помчались в таежные дебри на гору Бурхан-Халдун. Одного коня оставили в качестве заводного, и для Борте лошади не хватило.[47] Здесь нужно сказать, что Борджигины были уверены в том, что нападают на них тайджиуты, и потому женщинам ничего особенно не грозит (кроме, может быть, Оэлун – старой противницы тайджиутских вождей). Но то оказались меркиты – беспощадные враги самого рода.
Когда они ворвались в лагерь Борджигинов, то никого там уже не нашли. Хоахчин в суматохе усадила Борте в крытый возок и, погоняя запряженную в него корову, умчалась в степь. Но спрятаться на открытой местности от сотен вооруженных всадников было негде, и вскоре разъезды меркитов обнаружили возок. Сначала Хоахчин удалось, было, обмануть меркитских воинов: служанка объяснила, что она ездит по богатым юртам стричь овец. Меркиты ускакали, а Хоахчин принялась вновь нахлестывать корову в надежде убежать подальше. Спешка и подвела – сломалась тележная ось, и возок встал. А скоро снова появились меркитские конники, да уже не одни, а с захваченной ими Сочихэл – младшей женой Есугэй-багатура. Во второй раз обман не удался, и Борте была тут же обнаружена и пленена.
Но месть меркитов отнюдь не была еще удовлетворена. В первую очередь им нужен был Темучин, и они не жалели сил для его поимки. Трижды налетчики обошли весь Бурхан-Халдун, рыща и по болотам, и в такой чащобе, «что и сытому змею не проползти». Но тщетно – Темучин как в воду канул. В конце концов, меркитским вождям надоели поиски: «Ну, теперь мы взяли пеню за Оэлун, взяли у них жен. Взяли-таки мы свое», – сказали меркиты и, в общем, вполне довольные достигнутым, спустились с Бурхан-Халдуна и тронулись по направлению к родным кочевьям.
Натерпевшийся неизбывного страху Темучин из своего скрытого убежища на вершине Бурхан-Халдуна увидел, что меркитские воины уходят. Чтобы удостовериться в том, что они не готовят какую-то ловушку, он отправил по следам налетчиков Белгутэя, Джелмэ и Боорчу, а сам спустился к своей сожженной юрте. Здесь, в разоренном аиле, Темучин возблагодарил за свое чудесное спасение гору Бурхан-Халдун, которую с этого времени стал считать священной (позднее она стала святой горой для всех монгольских племен). Воздал он должное и острому слуху нянюшки Хоахчин, только благодаря которому ему удалось сохранить свою жизнь. Затем он девятикратно поклонился солнцу и совершил кропление и молитву.
Сохранившийся рассказ об этом трагическом происшествии позволяет нам думать, что Темучин пережил действительно колоссальное потрясение. Некоторые его слова, обращенные к горе Бурхан-Халдун, Вечному Небу-Тенгри и Солнцу, и воспроизведенные через много лет автором «Сокровенного Сказания», настолько искренни, что их, пожалуй, невозможно выдумать. И стоит привести здесь часть этой полублагодарности-полумолитвы.
«Я, в бегстве ища спасенья своему грузному телу, верхом на неуклюжем коне, бредя оленьими тропами..., взобрался на Бурхан. На Бурхан-Халдуне спас я вместе с вами жизнь свою, подобную жизни вши. Жалея одну лишь (единственно) жизнь свою.., взобрался я на Халдун... Великий ужас я испытал».
Здесь, на разоренном пепелище родного аила, закончилась юность Темучина. На гору Бурхан от меркитских налетчиков бежал юноша. Спускался с горы уже умудренный жестоким суровым опытом мужчина. Мальчик превратился в мужа.



Глава 6. Возвышение Темучина


Прежде чем продолжить рассказ о деяниях будущего владыки монголов, не лишним будет напомнить, что как раз следующее двадцатилетие жизни Темучина очень трудно встроить в реальную хронологию. Наш наиболее достоверный источник – «Сокровенное Сказание» – вплоть до 1201 года не дает вообще никакой датировки, указывая только последовательность событий. Возможно, в ряде случаев и сам автор имеет весьма приблизительное представление о промежутках между событиями монгольской истории XII века. Эпизоды предваряются очень неопределенными формулировками: «вскоре после этого», «затем», «как раз в это время» – и так до § 141, где автор указывает, что поставление Джамухи в гурханы произошло в год Курицы, что соответствует 1201 году. С этого времени хронология становится точной – надо полагать, потому, что автор (которым, более чем вероятно, был Шиги-Хутуху) с этого момента уже полностью соразмеряет события с собственной жизнью. Период же от пленения Борте меркитами (событие это произошло около 1182 или, может быть, 1183 года) до избрания Джамухи – это просто череда более или менее последовательных событий.
Еще меньше для установления точной хронологии этого периода дает труд Рашид ад-Дина. Сам иранский историк упоминает, что обстоятельства жизни Темучина в подробностях и погодно неизвестны вплоть до достижения им сорока одного года; кроме того, «Джами ат-таварих» буквально переполнен анахронизмами, которые окончательно запутывают ситуацию. Не лучше обстоит дело и с третьим главнейшим источником – китайской летописью «Юань ши», в которой первая точная датировка относится лишь к 1202 году (поход на татар). В реальности это создало проблему так называемых «темных лет», о которой уже говорилось выше, и привело к тому, что у разных современных исследователей даты монгольской истории порой расходятся на десять, а то и на пятнадцать лет. Сегодня установить безупречно точную хронологию не представляется возможным, поскольку опираться можно только на косвенные данные. Тем не менее, комплекс этих косвенных свидетельств, а именно: возраст детей Темучина, возраст его соратников – как старых, так и вновь пришедших, упоминание Чжао Хуна о десятилетнем пленении Темучина и некоторые другие дали автору этой книги возможность построить свою версию хронологии монгольской истории – версию, которая позволила если не снять, то хотя бы значительно уменьшить противоречия, а главное, решить проблему «темных лет».
Основным элементом, влияющим на новую систему датировки происходящих событий, является авторское допущение о том, что с 1186 до 1196 года Темучин находился в чжурчжэньском плену, как это утверждает Чжао Хун в «Мэн-да бэй-лу». В других источниках это не подтверждается, разве что у Рашид ад-Дина есть несколько намеков на возможный длительный плен Темучина то ли у меркитов, то ли у тайджиутов. Тем не менее, вариант пленения монгольского хана цзиньцами – а точнее, его выдача цзиньцам – представляется вполне вероятным. Некоторым косвенным подтверждением этого служат даты рождения его сыновей: Джучи – 1183 (или 1184) год, Джагатай – около 1185 года, Угедэй – единственный, возраст которого достоверно известен – 1186 год. После этого – значительный перерыв: по китайским источникам, четвертый сын Чингисхана, Тулуй, родился в 1193 году. Заметим, что из этой последней даты одни историки делают вывод, что чжурчжэньского плена просто не могло быть, другие – что Тулуй не был сыном Чингисхана. Однако это противоречие кажется надуманным. Не стоит представлять себе плен Темучина у цзиньцев как пребывание в земляной яме или тюремной камере-одиночке. Если хан монголов-нирун и оказался в плену у чжурчжэней, то для них он был важен в первую очередь как заложник, гарант «правильного» поведения монгольских племен. А это вовсе не требует какого-то особо жестокого содержания: главное, чтобы пленник не мог убежать. Это, в свою очередь, означает, что к нему могли приезжать и люди из степи, в том числе и Борте – в конце концов, Северный Китай находился не на другой планете. Так что возможный чжурчжэньский плен Темучина и принадлежность Тулуя к Чингизидам никак друг другу не противоречат. Более того, сам Тулуй (точнее, легенда о его знаменитом предсказании) является важнейшим свидетелем того, что этот плен действительно был, и именно в указанные годы. Тулуй, как известно, в детском возрасте предсказал возвращение отца из плена. В 1196 году ему как раз было три года, так что если Темучин вернулся домой в этом году, то легенда абсолютно правдива. Другие же аргументы в пользу определенной датировки событий будут, по мере необходимости, представлены ниже.


Пластинчатый доспел азиатских кочевников XIII в.


А теперь вернемся в сожженный меркитами аил, к чудом спасшемуся Темучину. После естественного чувства радости по поводу спасения собственной жизни к монгольскому нойону пришло и ощущение тяжелой утраты: его жена, его любимая Борте – в плену. К чести Темучина надо сказать, что он ни в коей мере не смирился с потерей. Здесь он, пожалуй, впервые проявил ту черту характера, которая, в первую очередь, и сделала его Чингисханом: стремление добиваться своей цели любой ценой и всегда идти до конца. Как только вернулись посланные им за меркитами соратники, Темучин вместе с братьями Джочи-Хасаром и Белгутэем поехал в Черный бор на Толу, к своему названому отцу Тогрил-хану Кераитскому. Просьбу о помощи Тогрил выслушал, горем Темучина проникся, соболью доху вспомнил (и не один раз, видно, очень понравился ему подарок) – и предоставил ему военную поддержку в виде двух воинских туменов. Но как опытный полководец, он, кроме того, посоветовал Темучину обратиться к его другу детства Джамухе – вождю джаджиратов. Джамуха, которого уже в эти его молодые годы многие стали называть «сэчен», то есть «мудрый», также обладал значительной военной силой и имел среди монголов репутацию выдающегося полководца. Так что помощь его в столь серьезном деле была никак не лишней.
Между тем, получение этой помощи было делом далеко не простым. Темучин и Джамуха не виделись больше восьми лет, детские клятвы о кровном побратимстве подзабылись, да и велика ли цена детским обещаниям вечной верности, когда речь идет о таком серьезном и трудном деле? Собольей шубы Темучин Джамухе не дарил, никаких отношений не поддерживал, и потому сам к побратиму не поехал, а отправил Хасара с Белгутэем в качестве просителей. Конечно, он тщательно проинструктировал братьев, что и как говорить: напомнить о кровном родстве («мы – одного роду-племени») и побратимстве, а главное – сказать, что Тогрил-хан дает на святое дело два тумена и прочит Джамуху в руководители всего похода. Правда, при одном небольшом условии: джаджират должен предоставить равноценную воинскую силу, то есть два тумена.
«Сокровенное Сказание» утверждает, что просьбу своего аньды Джамуха воспринял очень близко к сердцу, пообещал разобраться с меркитами без всякой пощады и освободить Борте. Джамуха действительно разразился длинной героической речью, обещал забросать меркитов шапками, но под конец умный джаджират как бы невзначай добавил, что может предоставить только один тумен, а еще один должен собрать сам Темучин из людей своего улуса. Прямо об увязке своей помощи с этим условием он не сказал, но, как говорится, умному достаточно.
Хитрый лис Джамуха был действительно хорошим полководцем, а хороший полководец по возможности бережет своих людей. Хотел джаджират, видимо, и проверить военные возможности Темучина, которые явно казались ему сомнительными. Однако умный монгол ошибся, а точнее – не учел до конца то, как изменилась обстановка в степи после поддержки Темучина могущественным Тогрилом. Желающих принять участие в походе, обещавшем стать победоносным, оказалось среди бывших соратников Есугэй-багатура (а в особенности – среди их повзрослевших детей) немало. Хотя и с опозданием на три дня, но Темучину удалось собрать собственный тумен и прибыть к месту войскового сбора.
Здесь необходимо сделать небольшое отступление и затронуть вопрос о реальной численности монгольских войск, принимавших участие, как в этом походе, так и во многих последующих степных войнах. Несмотря на кажущиеся довольно точными указания источников, проблема эта далеко не так проста. В частности, вопреки общепринятому мнению, тумен вовсе не представлял собой отряда в десять тысяч воинов. Даже в эпоху великих монгольских завоеваний, при всем стремлении Чингисхана к унификации своей военной машины, именно это, самое большое структурное подразделение значительно варьировалось по своему численному составу, насчитывая от трех-четырех до десяти тысяч воинов. В дочингисхановскую же эпоху термин «тумен» применялся к крупной войсковой единице, всегда превышавшей тысячу человек, но практически никогда не достигавшей формально заявленных десяти тысяч. Тумен в это время обозначал крупное родоплеменное ополчение, в каждом случае разной численности. Особо крупные тумены могли приближаться к десяти тысячам человек, но в целом реальный тумен той эпохи, скорее всего, насчитывал четыре-пять тысяч воинов. Так что четыре тумена, собранные Тогрилом, Джамухой и Темучином, в сумме давали армию, едва ли превышавшую двадцать тысяч конников. Конечно, и это было явно неадекватным ответом на набег трех сотен меркитов, но, во всяком случае, двадцать тысяч – не сорок.



Древковое оружие XII – XV вв.


Итак, пятнадцати-двадцатитысячная монгольско-кераитская армия осенью 1182 года выступила в поход, главной целью которого было... освобождение одной-единственной женщины. Как это ни удивительно, меркиты совершенно не ожидали этого удара возмездия и были полностью застигнуты врасплох. Скорее всего, меркитские вожди полагали, что нищий Темучин не найдет союзников, а его собственные силы можно было, по их мнению, не принимать в расчет. Такая недооценка Есугэева сына обошлась им очень дорого. Союзные войска легко сбили небольшие воинские заставы и ночью ворвались в становища меркитов. Весь меркитский улус в панике бросился бежать вниз по течению Селенги. Пленных брали без счета, и, вероятно, меркитский народ был бы полностью уничтожен, если бы не счастливая случайность. Среди тысяч беглецов Темучин обнаружил свою драгоценную Борте и тут же сообщил Тогрилу и Джамухе: «Я нашел, что искал. Прекратим же ночное преследование и остановимся здесь». В результате монгольское преследование остановилось, и десяткам тысяч меркитов удалось спастись.
Из трех меркитских вождей, возглавлявших набег на нутуг Темучина, один, Хаатай-дармала, был схвачен, а позже казнен; двое других – Тохтоа и Дайрусун – бежали далеко на север, в Баргуджин-Токум. Позже первый из них станет непримиримым врагом Темучина и погибнет в борьбе с ним, а второй после некоторого сопротивления смирится с монгольской властью и даже породнится с Чингисханом, отдав ему в жены двух своих дочерей.
Итак, «Троянская война на Селенге» завершилась полной победой монголо-кераитской коалиции. Не повезло разве что Белгутэю, который так и не смог найти свою мать Сочихэл; вернее, Сочихэл, как говорится в «Сокровенном Сказании» (§ 112), по известным только ей причинам не захотела вернуться к сыну. Остальные же могли быть вполне довольны и исполненным долгом, и захваченной огромной добычей. Темучин и Джамуха решили еще более закрепить свою дружбу, завязавшуюся в детстве, и провели еще один обряд побратимства в подтверждение старых клятв. По обычаю, два аньды обменялись подарками, затем устроили пир с плясками и весельем, а ночью, согласно традиции, спали под одним одеялом.
После успешного набега на меркитов Темучин и Джамуха провели полтора года в полном мире и согласии. Их союз представлял собой теперь немалую силу в степи. За двумя молодыми вождями пошли и многие монгольские племена и роды, и сотни, если не тысячи, «людей длинной воли». Лишь самое сильное в монгольской степи племя тайджиутов со своими многочисленными боголами и союзниками отказалось примкнуть к этой коалиции. Фактически, в коренном улусе монголов-нирун на тот момент сформировалась двухполюсная система; при этом тайджиуты сохраняли крайне настороженное отношение к неожиданному возвышению Темучина.


Костяные накладки на монгольские колчаны



Но нельзя назвать простой и ситуацию, которая сложилась в самой коалиции. В основе противоречий лежало само это не совсем естественное положение вещей, выразившееся в наличии сразу двух авторитетных лидеров. Причем оба предводителя были очень талантливыми людьми, у каждого из них имелись свои собственные ярые сторонники. Довольно четкой была разница в мировоззрении и жизненных принципах этих двух молодых людей – уж слишком различной была их судьба в те годы, когда формируется характер и тип личности.
Темучин уже в десятилетнем возрасте познал и горечь предательства самых близких соратников, и жестокую нищету. Не один раз он оказывался на волосок от смерти и бывал спасен силами самых простых людей или волею провидения. Его отношение к родовой знати, обрекшей семью Есугэй-багатура на голод и страдания, было, мягко говоря, двойственным – хотя сам он по рождению был представителем этой знати. После пережитых злоключений главным качеством в человеке Темучин прежде всего считал верность: верность долгу, верность лидеру. Происхождение же имело для него меньшее значение. Так что за Темучином шла в первую очередь не родовая знать, а так называемая «аристократия таланта» – люди верные, сильные духом, способные, хотя многие из них и не могли похвастать знатными предками.
Джамуха же с ранних лет вел не омраченную ничем жизнь типичного родового аристократа. Человек, безусловно, умный, он тем не менее нес в себе и все предрассудки, присущие знати: презрение и недоверие к людям «черной кости», убежденность в справедливости вековых родовых обычаев, признание некоего аристократического равенства (своего рода «феодальная демократия», когда равными себе признаются все, равные по происхождению). Несмотря на все свои таланты, Джамуха в этом, пока еще скрытом, противостоянии с Темучином, фактически, защищал интересы уже отживающего родового строя. Темучин был представителем подлинно нового поколения монголов – вождем от Бога (и сам он искренне верил в свое высочайшее предопределение), который призван объединить всю монгольскую степь под твердой, но милостивой рукой хана-самодержца. Конечно, считать, что такие взгляды полностью определились уже в молодом возрасте, было бы не совсем верно, но эволюция жизненных принципов Темучина и Джамухи явно шла в этих, слишком разных направлениях. Рано или поздно это должно было привести к кризису в отношениях двух побратимов: тем более что каждый из них, может быть даже подсознательно, стремился к установлению единоличной власти. Особенно сильным это стремление было, конечно, у Темучина – и в силу уже названных причин, и в связи с собственным, формально более низким положением с точки зрения монгольского общественного мнения. О том, что полного равноправия между аньдами на тот момент в действительности не было, можно судить по некоторым намекам, рассыпанным там и сям в «Сокровенном Сказании». На это указывает и тот факт, что перед набегом на меркитов Темучин выступал в роли просителя, и слова Тогрила, объявившего Джамуху своим названым младшим братом, а Темучина – сыном. В иерархическом порядке, принятом на Востоке, это означало, что Джамуха стоял выше Темучина, считался как бы его «дядей». Так что вполне можно согласиться с российским исследователем Р.П. Храпачевским, что в эти годы именно Джамуха «являлся ведущей силой в побратимстве с Тэмучжином».[48] Можно представить, что для такого яркого лидера, как Темучин, подобное положение вещей было не слишком комфортным.
Ожидаемый разрыв между побратимами последовал поздней весной 1184 (1185) года. Поводом к нему послужили, казалось бы, совершенно безобидные слова Джамухи, с которыми он обратился к Темучину, когда они ехали вдвоем во главе медленно кочующего огромного лагеря: «Друг, друг Темучин! Или в горы покочуем? Там будет нашим конюхам даровой приют. Или станем у реки? Тут овечьи пастухи вдоволь корм найдут» («Сокровенное Сказание», § 118). Эту знаменитую фразу в историографии принято называть «кочевой загадкой Джамухи». Слова побратима не понял и сам Темучин (или сделал вид, что не понял). Отстав от Джамухи, он обратился к своей многоопытной матери с тем, чтобы она растолковала ему, что же хотел сказать его аньда. Неожиданно вместо Оэлун ответила молодая Борте. Она интерпретировала слова Джамухи в том смысле, что тому наскучило совместное кочевание с побратимом, а раз так – то нужно, пока не поздно, самим отделиться от него. Поразмыслив, Темучин признал совет Борте разумным и в ту же ночь откочевал от Джамухи со своими самыми верными людьми.
О том, что же на самом деле могли значить слова Джамухи, спорят уже несколько поколений монголоведов. Конечно, мнение Борте о том, что джаджирату стало «скучно», едва ли стоит принимать всерьез: в данном случае она, похоже, просто выразила давно созревшую у Темучина идею отделиться от побратима, придумав для этого какой ни на есть предлог. Но слова были сказаны, разрыв последовал, и, значит, был в этой речи какой-то скрытый подтекст. В поисках этого потаенного смысла историками было сломано немало копий. Некоторые версии даже очень серьезных исследователей вызывают удивление своей надуманностью и искусственностью. Так, знаменитый советский монголовед, академик В.В. Бартольд, сделал очень сомнительный вывод, что Джамуха был носителем демократических устремлений, едва ли не вождем «харачу», и в этом смысле противостоял ставленнику родовой аристократии Темучину. А все потому, что В.В. Бартольд увидел в этих словах заботу о пастухах, желание улучшить благосостояние простого народа. Поистине, каждый видит то, что хочет видеть, поскольку ничего подобного, разумеется, Джамуха в виду не имел. Вряд ли стоит чрезмерно усложнять смысл короткой речи джаджиратского князя и искать в ней то, чего там не было, и быть не могло. Если опираться на универсальный принцип «бритвы Оккама», требующий не усложнять сущность сверх необходимого, то, похоже, слова Джамухи объясняются гораздо проще. Они просто отражали нарастающее между друзьями напряжение в вопросе об авторитете и власти и, хотя казалисьбезобидными, несли в себе некоторый внутренний драматизм, который и почувствовал Темучин. Молодой Борджигин в глубине души был уже готов к разрыву, и эти весьма невинные – может быть, лишь чуть неосторожные – слова привели к самым серьезным последствиям как для двух друзей, так и для всей монгольской степи.
Разрыв двух неразлучных побратимов и отделение Темучина с точки зрения монгольских традиций не представляли собой ничего из ряда вон выходящего: так испокон веку появлялись все новые самостоятельные обоки. И в то же время, в этом был уже исключительно важный элемент совсем нового – не родового, а скорее, феодального порядка. Обособление сына Есугэя создало в монгольской степи еще один центр силы, строящейся вовсе не на родовых принципах (или, если уж быть скрупулезно точным, отнюдь не только на родовых). Уже в самые ближайшие после откочевки Темучина дни эта новизна ситуации проявилась в полной мере.
Отъезд Борджигина вызвал почти мгновенный раскол доселе казавшегося единым лагеря. Уже на следующее утро к Темучинову нутугу примкнули десятки или даже сотни людей. «Сокровенное Сказание» перечисляет этих монгольских богатырей поименно, и вот что удивительно – к Темучину пошли не роды и племена, а выделившиеся из отдельных родов воины со своими семьями (и, вероятно, слугами-боголами). Об этом говорится прямо и недвусмысленно: «Из племени Арулат выделился.., из племени Урянхат выделился (Субэдэй-багатур, брат Джелмэ. – авт.).., из племени Бесуд пришли...» и т.д. То есть, начала формироваться не родовая или племенная организация, а структура иного типа, основанная на прямом подчинении вождю. И это объединение базировалось не столько на экономических и кровнородственных, сколько на военных принципах. Вместо нутуга, обока, иргена появился новый институт (хотя и встречающийся в истории разных народов) – орда.[49]
Таким образом, Темучину удалось собрать вокруг себя мощный боевой кулак, причем преданный своему вождю, а не главам родов. Из этого-то, вначале очень небольшого объединения (в любом случае, насчитывавшего на тот момент не более тысячи человек), позднее выросло то, что мы называем Великой Монгольской Державой.



Реконструкция монгольского доспеха XII – XIII вв.


Уже очень скоро сработало и свойственное всем обывателям (и степным обывателям не в меньшей степени, чем всяким другим) стремление поставить себя под защиту сильного, и к новому вождю потянулись теперь не только отдельные пассионарные богатыри, но и целые обоки и ясуны. Это не размыло костяк самой орды, которая сконцентрировалась в собственном курене Темучина и, частично, в курене его матери Оэлун-эке. Тем не менее, новое объединение приобрело более привычный для монголов характер межродового альянса и тем самым поставило Темучина как бы на один уровень с Джамухой, Таргутай-кирилтухом и даже Тогрилом Кераитским. В новообразованный союз входило тринадцать куреней – два упомянутых и одиннадцать родовых. Это уже представляло собой значительную военную силу: каждый курень в среднем мог выставить тысячу конных воинов. Присоединились сюда со своими обоками и некоторые крупные аристократы: внуки Хабул-хана Сэче-беки и Тайчу, двоюродный брат Темучина Хучар (стоявший выше кузена в родовой табели о рангах), сын последнего хана монголов Хутулы – Алтан. Каждый из этих нойонов имел и собственные немалые амбиции и мог претендовать на власть, но неспособность договориться о том, кто же из них старше, и реальная сила, принадлежащая Темучину, заставили гордых монгольских князей объединиться вокруг этого своего родича.
Весной 1186 года лидеры примкнувшей к Темучину родовой знати постановили признать молодого сына Есугэй-багатура ханом монголов-нирун. Вероятно, они рассчитывали, что поставленный ими хан, которого эти влиятельные князья рассматривали, в лучшем случае, как равного себе, станет послушным орудием в их руках или, по крайней мере, не более чем первым среди равных. Об этом свидетельствует и та формулировка, которую приводит «Сокровенное Сказание»: «Алтан, Хучар, Сэче-беки... сказали Темучину: «Мы решили поставить тебя ханом» (§ 123). Простой народ от решения столь насущного вопроса был отстранен; к принятию решения не привлекались и давние сподвижники Темучина. Однако расчет монгольских аристократов оправдался далеко не в полной мере. Темучин согласился стать ханом, но вынудил своих родичей дать весьма серьезную присягу (впоследствии это сыграет очень важную роль в укреплении ханской власти), а главное – должности в ханской ставке раздал не примкнувшим к нему нойонам, а своим старым соратникам: Джелмэ и его брату Субэдэю, Боорчу и его брату Оголай-черби и другим. Руководить мечниками он поставил своего родного брата Джочи-Хасара, а заведовать табунами – сводного брата Белгутэя. Тем самым Темучин отделил себя от родовой организации, создал центральное ядро, не подчиняющееся родовым вождям. Уроки прошлого не были забыты.
Избрание Темучина ханом произошло в довольно непростой обстановке, сложившейся на тот момент в монгольской степи. Надо прямо сказать, что полученное им громкое звание «хан»{В «Сокровенном Сказании» утверждается, что тогда же, то есть в 1186 году, Темучин получил и имя «Чингисхан». Это, однако, представляется маловероятным в свете позднейших событий. Зачем в таком случае курултаю 1206 года понадобилось провозглашать его Чингисханом повторно} Да и само имя «Чингисхан», что в переводе с монгольского означает «сильный из сильных ханов», куда вернее отражает ситуацию 1206, а не 1186 года. Если же переводить (другой вариант) «Чингисхан» как «Океан-хан», то есть «хан всех земель, омываемых океаном», то оно для 1186 года совершенно нелепо. Поэтому пусть Темучин остается Темучином до 1206 года, когда онточно сменил имя на «Чингисхан».} лишь выдавало желаемое за действительное. Вновь провозглашенный хан оказался вождем лишь части монголов-нирун, притом части далеко не самой большой. Не меньшей, если не большей силой обладал Джамуха, за которым также следовали тринадцать родовых куреней. Крупную самостоятельную силу представляли собой и тайджиуты во главе со старинным недругом Темучина – Таргутай-кирилтухом. Они тоже могли выставить до трех туменов войска. Лидерам этих двух мощных группировок инициатива вышеупомянутых монгольских князей едва ли могла понравиться. Гневную отповедь Алтану и Хучару, как главным виновникам непродуманного решения, дал Джамуха: «Передайте от меня Алтану и Хучару: «Зачем вы, Алтан и Хучар, разлучили нас с аньдой, вмешиваясь в наши дела, одного в живот бодая, а другого под ребро. И почему это вы не возводили в ханы моего друга-аньду Темучина в ту пору, когда мы были с ним неразлучны? И с каким умыслом поставили его на ханство теперь?» («Сокровенное Сказание», §127). Конечно, эти слова явно предназначались не только Алтану и Хучару, но и самому Темучину, который, по мнению Джамухи, пошел на поводу у своих родственников. Ощущается в этих словах и некая скрытая угроза, которая, хотя и не была еще объявлением войны, но намекала и на такую возможность. Пути Джамухи и Темучина расходились навсегда.



Серебряная бляшка на монгольском седле


Повод для войны случился довольно быстро. Младший брат Джамухи, Тайчар, крайне недовольный тем, что многие люди его брата тайно перебегают к его побратиму вместе со скотом, который, как он считал, по праву принадлежит Джамухе, решил восстановить справедливость (в своем понимании). Он направился в нутуг Темучина и отогнал табун лошадей, который охранял некий Джочи-дармала. Трудно сказать, был ли это табун самого Джочи-дармалы или кони принадлежали Темучину, но ответ сподвижника нового хана оказался весьма жестким. Джочи-дармала настиг конокрада Тайчара и, выстрелив ему в спину, убил наповал. После этого он спокойно вернулся домой, даже не доложив о случившемся хану. Возможно, правда, что Джочи-дармала и сам не знал, кем именно был угонщик. Как бы то ни было, возмездие последовало незамедлительно.
Через несколько дней Темучин от верных людей получает известие, что Джамуха собирается с ним воевать, с тем, чтобы отомстить за смерть Тайчара. Джаджиратский князь, располагавший, как и Темучин, тринадцатью куренями, собрал ополчение в три тумена{То есть, реально – двенадцать-пятнадцать тысяч воинов, и, значит, силы двух армий были примерно равны.} и двинулся по направлению к улусу былого аньды. Темучин бросил свои силы навстречу наступающему противнику, и у Далан-Балджутах оба войска встретились в битве. Далее мнения наших источников расходятся. По данным Рашид ад-Дина и «Юань-ши», победу в битве одержал Темучин, а «Сокровенное Сказание» утверждает, что Джамуха сильно потеснил войско новоиспеченного хана монголов. По мнению абсолютного большинства историков, верной является версия «Сокровенного Сказания», так как и «Джами аттаварих», и «Юань-ши» – это в значительной мере панегирические по отношению к Чингисхану произведения, и в этом случае следует верить источнику, объективность которого несомненна. К тому же в пользу этой версии свидетельствуют и те подробности, которые передает «Сокровенное Сказание». Так, Джамуха после битвы и отступления Темучина говорит: «Ну, мы крепко заперли его в Ононском Дзерене», имея в виду ущелье при Ононе, куда скрылась армия потомка Борджигинов. После этого Джамуха совершает образцово-показательную жестокую казнь (в котлах были заживо сварены семьдесят захваченных в плен предводителей рода Чонос), и уходит в свои кочевья. Кстати, эту поражающую воображение жестокость, распространившуюся только на членов определенного рода, видимо, можно объяснить тем, что род Чонос перешел на сторону Темучина совсем недавно и, скорее всего, уже после провозглашения его ханом. Это Джамуха мог воспринять только как прямое предательство, а наказание за предательство у монголов всегда было самым суровым. В пользу такого предположения говорит то, что в списке куреней Темучина, приводимым Рашид ад-Дином, курень рода Чонос стоит последним, тринадцатым, и это, очевидно, означает, что он и присоединился к новому хану последним – уже после Алтана, Хучара и иже с ними.
Поражение при Далан-Балджутах серьезно подорвало военную мощь только что избранного хана, да и значительно ослабило авторитет Темучина в монгольской степи. И с точки зрения автора этой книги именно разгром при Далан-Балджутах привел к тому, что Темучин оказался в плену у чжурчжэней. Скорее всего, потомок Борджигинов был выдан цзиньцам кем-то из своих соратников, а последовавшие через десять лет события (уже после возвращения Темучина из плена) подсказывают, что самыми вероятными кандидатами на звание предателей являются близкие родичи Борджигинов – юркинцы (джурки) – во главе с Сэче-беки.
Итак, следствием поражения при Далан-Балджутах стал чжурчжэньский плен Темучина, растянувшийся на десять лет. Заканчивается его пленение только в 1196 году, и у этого освобождения цзиньцами Темучина (версию о возможном побеге рассматривать не стоит, уж такой то геройский поступок обязательно был бы отмечен источниками) была очень серьезная причина. Разгадка этого неожиданного избавления от десятилетнего заложничества кроется в изменениях политической линии по отношению к степнякам, наметившихся в Цзиньском Китае. В свое время, при Хабул-хане и Амбагае, объединенные ими монгольские племена нирун представляли собой серьезную угрозу для северных провинций Китая. Для сдерживания монгольских набегов чжурчжэньское правительство заключило союз с естественными степными врагами монголов – татарами. Уже к моменту смерти Есугэя монгольская угроза – и главным образом, силами татарских воинов – была для Китая устранена. Но, как это часто бывает, ослабление одного степного народа привело к значительному усилению другого – теперь уже самих татар. К концу XII века ситуация в степи кардинальным образом изменилась в сравнении с его серединой. Монголы, расколотые на три враждебных лагеря – Борджигины, Джамуха, тайджиуты – не представляли в это время единой силы, способной угрожать цзиньскому могуществу. Татары же, напротив, за эти годы стали намного сильнее и превратились из союзников в постоянную головную боль чжурчжэньских императоров. Результатом этого стал резкий зигзаг в китайской политике (заметим, хорошо укладывающийся в тщательно разработанную схему отношений с кочевниками – «разделяй и властвуй»).
В 1196 году чжурчжэньское правительство принимает важнейшее решение о крупном военном походе на татар – с целью ослабить своих чрезмерно усилившихся былых союзников. О том, какое значение придавали китайцы этому намечавшемуся походу, говорит тот факт, что руководителем военной кампании был назначен не очередной генерал, а сам первый министр императорского двора. Разумеется, в рамках подготовки к походу были предприняты и необходимые политические шаги, гарантирующие его успех. Одним из таких шагов стало освобождение Темучина.
Решение это выглядит действительно хорошо продуманным. Прожженные китайские политиканы просчитали все. Освобождение монгольского хана (по-видимому, на определенных условиях) сразу обеспечивало китайцам достаточно серьезную силу, способную действовать в глубоком тылу у татар. Не отпусти они Темучина – и о возможной монгольской помощи можно было бы забыть: замещавший брата Джочи-Хасар ни в коем случае не вступил бы в союз с пленителями старшего из Борджигинов. Учли китайцы и то, что Темучин уже доказал свои таланты вождя, в отличие от Джочи-Хасара – хорошего стрелка, но не более. И, наконец, третьей, может быть, важнейшей причиной предоставления свободы Темучину стало то, что это освобождение могло склонить к союзу с Китаем, пожалуй, самую мощную на тот момент силу в монгольской степи – Тогрил-хана с его кераитами (к слову, этот расчет полностью оправдался). Тогрил был действительно почти по-отцовски привязан к сыну Есугэй-багатура и являлся старым другом и союзником Борджигинов. И освобожденный молодой вождь мог принести этот союз китайцам как на блюдечке – в качестве платы за волю.
Таким образом, весной 1196 года Темучин после десятилетнего отсутствия вновь появляется в родной монгольской степи. За это время многое изменилось в нутуге Борджигинов. Разочаровавшись в Джамухе, откочевали от него и присоединились к Борджигинам воинственные роды урутов и мангутов. Однако была и тяжелая потеря: заподозренные в предательстве Темучина юркинцы, обидевшись, выделились из его улуса. Уход юркинцев в значительной мере ослабил складывающуюся орду: ведь, по словам «Сокровенного Сказания», они были отважные сердцем, «люди действительно неукротимые, мужественные и предприимчивые» (§ 139) – проще говоря, великолепные воины. И первое, что сделал Темучин, вернувшись на родину, – подал юркинцам руку примирения, несмотря на имеющиеся подозрения в их предательстве.
В конце весны 1196 года (вероятно, по монгольскому обычаю, шестнадцатого числа первого летнего месяца, что по нашему календарю соответствует поздней весне) Темучин устроил грандиозный пир в честь своего освобождения из плена, на который как равноправные партнеры были приглашены и юркинцы во главе с Сэче-беки. И в данном случае освобождение являлось только поводом. «Сокровенное Сказание» называет другой повод – приход урутов и мангутов, но уже из дальнейшего описания становится ясно, что этот мотив является абсолютно надуманным и указан автором с целью скрыть реальное положение вещей. Главным же было примирение с мощным родом Юркин, и знаменитый пир в Ононской дубраве должен был восстановить распавшийся союз. Однако в силу накопившейся неприязни между теми, кто остался верен Борджигинам, и юркинцами, события пошли не так, как планировал Темучин.
Поскольку этот пир был задуман как праздник в знак объединения сторон, то с каждой стороны был назначен свой распорядитель: от Борджигинов это был Белгутэй, а от юркинцев – прославленный силач Бури-боко, сам по происхождению не юркинец, но всегда выступавший как их союзник. Смелый и прямой богатырь, Бури-боко был, по-видимому, особенно обижен теми подозрениями, которые пали на юркинцев – подозрениями, отметим, никем не доказанными. Не слишком-то он верил в добрую волю тех, кто десять лет презирал род Юркин как вероятных предателей. Но до поры до времени он сдерживал свое раздражение. Однако очень быстро отыскались и другие возмутители спокойствия. Ими вновь, как и много лет назад – после смерти Есугэй-багатура – стали женщины.
Ссора на пиру вспыхнула из-за того, что старухи Хороджин-хатун и Хуурчин-хатун, вдовы Хутухту-юрки, основателя рода Юркин (Хуурчин была к тому же матерью Сэче-беки, главного приглашенного гостя) возмутились тем, что Темучинов кравчий Шикиур, после того, как выпили свои чаши кумыса важнейшие лица празднества – сам Темучин, его мать Оэлун, его заместитель Джочи-Хасар и вождь юркинцев Сэчебеки – следующий кубок поднес не старым ханшам, а молодой жене Сэче-беки, Эбегай (по другим сведениям, она была младшей женой того же Хутухту-юрки, но это маловероятно). Хороджин и Хуурчин стали бить Шикиура, приговаривая: «Как ты смел начинать не с нас, а с Эбегай?» Избитый кравчий заплакал и, явно адресуясь к Темучину, сказал: «Не потому ли меня и бьют так вот, что не осталось в живых ни Есугэй-багатура, ни Нэкун-тайши (старший брат Есугэя)»? Темучин, однако, никак не вступился за своего слугу, стерпев оскорбление, что только доказывает, насколько он был заинтересован в примирении с юркинцами. Дальнейшего продолжения эта свара не получила, но на настроении пирующих сказалась весьма сильно, вновь разделив их на два враждующих лагеря, злобно поглядывающих друг на друга, но не осмеливающихся раздувать конфликт под строгими взглядами своих вождей.


Ситуацию взорвало то, что начиналось как мелкое происшествие. Один пьяный катакинец из свиты Сэчебеки попытался украсть конскую упряжь, принадлежащую Борджигинам (а по Рашид ад-Дину – коня из табуна Темучина). Белгутэй, как известно, отвечавший за ханских коней, схватил вора (который, возможно, и вором-то не был, а просто спьяну перепутал коновязи). Бури-боко вступился за своего человека, Белгутэй воспротивился. Тогда Бури-боко, уже порядком заведенный происходящим на пиру, выхватил меч и ударил Белгутэя в плечо. Рана была несерьезной, и Белгутэй, зная, как важен этот пир для Темучина, попытался погасить ссору: «Опасного со мной ничего нет, и я сохраняю хладнокровие и дружелюбие. Одного только и боюсь, как бы из-за меня не перессорились младшие и старшие братья, которые только что примирились и соединились».{Удивительно, но это, абсолютно прямое свидетельство того, что до этого пира юркинцы и сторонники Темучина находились в явном разладе, до сих пор не замечалось историками-монголоведами. Между тем, оно четко указывает на то, что же было основной причиной пира в Ононской дубраве: а именно, возможность двух недружественных до этого групп прийти к примирению и согласию.} Однако кровь, струившаяся из плеча Белгутэя, взывала к отмщению. Обе стороны, уже не реагируя на уговоры вождей, похватали все, что можно было использовать как оружие – дубины, колотушки, даже бурдюки с кумысом – и началась грандиозная драка. Для Темучина, да и для Сэче-беки эта распря была как кость в горле, но сделать они уже ничего не смогли. Море выпитого кумыса сделало свое дело (Юань ши, цзюань 1).
В ожесточенной свалке победу одержали сторонники Борджигинов, которые захватили и обеих старух – первых возмутительниц спокойствия. Хрупкий мир вновь был нарушен, однако так велико было желание Темучина пойти на мировую, – китайские войска уже начали теснить татар на запад, – что даже после такого инцидента обе стороны возобновили переговоры о союзе. Юркинских ханш возвратили, между двумя ставками засновали гонцы, но времени оставалось в обрез: Темучину нужно было исполнить то, ради чего чжурчжэни выпустили его из плена. Вангин-чинсян, китайский руководитель похода, к тому времени гнал татар вверх по реке Ульдже{Ульджа – ныне река Улдз-Гол в северо-восточной Монголии, в междуречье Онона и Керулена.} и ожидал от монгольского хана обещанной помощи.
Тот послал к Тогрил-хану гонца с просьбой присоединиться к походу на татар: «Татары наши старые враги. Они губили наших дедов и отцов. Поэтому и нам следует принять участие в настоящем кровопролитии». Кераитский хан в очередной раз согласился помочь своему названому сыну. Вскоре объединенное монголо-кераитское войско обрушилось на татар, укрывшихся в урочищах Хусуту и Нарату вблизи Ульджи. К походу пригласили присоединиться и юркинцев, но те к месту сбора не явились.
Оказавшиеся меж двух огней татары потерпели полное поражение. Монголо-кераитская рать выбила их из укреплений и на равнине окончательно разбила. Предводитель татар Мегуджин-сеулту был убит, победители захватили большую добычу. Огромная масса полоненных татар была разделена между двумя вождями. Так Темучин получил значительное количество новых подданных, которые вскоре влились, хотя и на вторых ролях, в монгольское войско. Тогда же, кстати, в одном из татарских стойбищ был подобран мальчик в парчовой шубке, подбитой соболями. Это и был знаменитый впоследствии Шиги-Хутуху, будущий Хранитель Ясы Чингисхана (то есть, верховный судья всех монголов) и вероятный автор «Сокровенного Сказания»{Так по Рашид ад-Дину. Все же более вероятно, что появление юного Шиги-Хутуху в ставке Темучина относится к 1184 году. С этого времени в «Сокровенном Сказании» местоимение «они» заменяется на «мы», да и в 1206 году Шиги-Хутуху предстает в «Сказании» вполне взрослым человеком.}.
Отплатили союзникам за победу и китайцы. Обрадованный Вангин-чинсян от лица императорского правительства присвоил двум степным вождям высокие, согласно китайской иерархии, официальные титулы. Тогрил получил очень значительный титул «вана» – второй в китайском церемониале, сразу вслед за императором – «ди». Темучин получил звание «джаутхури» – это можно перевести как «полномочный комиссар на границе». Для монгольских кочевников, людей очень простых, эти звания значили немало. Они ясно указывали на союз двух вождей с одной из сильнейших держав того времени, и это означало, что их авторитет, пусть и номинально, подкреплен отныне могучей силой.



Воин-монгол в полном облачении. Китайский рисунок XIV в.


В разгар воинских празднований в честь победы над татарами Темучин получил известие, что юркинцы в его отсутствие напали на его собственный курень, где в тот момент находились только старики и дети. Десять человек было убито, а еще пятьдесят ограблены донага. От такой вести Темучин пришел в ярость и тут же бросил свое войско в новый поход. У берегов Керулена он настиг армию юркинцев и разгромил ее наголову. Всех плененных юркинцев и их союзников он сделал наследственными утэгу-боголами, а их вождей (и своих довольно близких родственников) Сэчебеки и Тайчу казнил как предателей. Это стало первой, но далеко не последней расправой Темучина над родичами.
Вскоре пришла очередь Бури-боко, который, кстати, являлся двоюродным дядей Темучина. По приказу самого хана во время состязаний по борьбе, в которой, по сведениям источников, Бури не было равных в монгольской степи, он был предательски убит Белгутэем.
В последующие годы (1197 – 1200) Темучин еще больше укрепил свою власть. Войско его, за счет пленных и вновь присоединившихся, заметно выросло; неисчислимыми стали конские табуны, пополненные лошадьми, захваченными у татар и юркинцев. К началу XIII века Темучин превратился в одну из самых значительных фигур в монгольской степи.
Его возросшая мощь не могла не встревожить его многочисленных противников. Против нового хозяина монгольской степи выступили едва ли не все племена – как нирун, так и дарлекин – еще сохранявшие самостоятельность. В год курицы (1201 год – первая точно указанная дата в «Сокровенном Сказании») в урочище Алхой-будах состоялся грандиозный курултай, в котором участвовали не только монголы, но и часть их соседей, обеспокоенных возвышением Темучина. Своих полномочных представителей из числа высшей знати прислали меркиты, татары, ойраты и даже далекие найманы. На курултае рассматривался один главный вопрос – кто сможет противостоять Темучину. Выбор пал на Джамуху. После соответствующих обрядов, этого бывшего лучшего друга, а ныне заклятого врага Темучина, провозгласили гурханом, тем самым как бы отказывая в признании ханского титула за наследником Борджигинов. И сразу после этого началась подготовка к грандиозной войне, которая должна была определить, кому быть хозяином в монгольской степи.
Несмотря на явно конфедеративный характер нового объединения, силы, собранные противниками Темучина, были огромны. В одиночку справиться с этой, готовой навалиться на него лавиной, он шансов не имел. И Темучин вновь (в который раз) обратился за помощью к старому уже Тогрил-хану. И снова кераитский владыка не смог отказать своему названому сыну. Вскоре объединенная армия монголов Темучина и кераитов Тогрила выступила навстречу огромному, но разношерстному войску Джамухи.
Две гигантских по степным меркам того времени армии встретились в битве близ урочища Койтен. Сражение оказалось чрезвычайно кровопролитным и не дало перевеса ни одной из сторон. Но тут в дело вмешалась стихия, сыгравшая роль невольной союзницы Темучина. На войско конфедератов, отошедшее к Койтену, обрушился страшный ливень, сопровождавшийся ураганом. Суеверные союзники Джамухи – найманский Буюрук-хан, меркитский вождь Хуту, сын уже известного нам Тохтоа, и ойратский князь Худуху-беки посчитали это плохим для них предзнаменованием и под покровом наступившей ночи ушли, бросив Джамуху на произвол судьбы. Когда уход ненадежных союзников обнаружился, то и между двумя последними группами, составлявшими армию гурхана – тайджиутами и монголами Джамухи – вспыхнула распря. В конце концов, слабо спаянное дисциплиной войско окончательно раскололось и стало отступать. Тайджиуты во главе с Аучу-багатуром двинулись вниз по Онону, а последние оставшиеся верными гурхану люди бежали вниз по реке Аргунь.
Подобное развитие событий привело к тому, что и монголо-кераитское войско тоже было вынуждено разделиться. Тогрил-хан отправился преследовать Джамуху, а Темучин двинулся по следам за тайджиутами. Поскольку вместе с воинами Аучу-багатура следовал и практически весь тайджиутский улус (то есть, население), тогда как у Темучина была только мобильная конная армия, то беглецов настигли быстро. Ожесточенная битва на берегу Онона, в которой тайджиуты, заметно уступая в силе, неожиданно оказали отчаянное сопротивление, фактически закончилась вничью. О кровавом характере битвы говорит и тот факт, что в ней тяжелое ранение в шею получил и сам монгольский хан. Жизнь Темучину спас, показав себя при этом настоящим героем, верный Джелмэ. Уже к утру хану стало лучше, и тут же пришло известие, что за ночь войско тайджиутов разбежалось кто куда, бросив народ, который оно должно было защищать. Понимая свою обреченность, тайджиуты сдались на милость победителя. Одним из сдавшихся оказался и давний спаситель Темучина – Сорган-шира, который был утэгу-боголом у тайджиутов. Хан помнил добро и очень обрадовался встрече, хотя и упрекнул Сорган-шира за то, что тот так долго не присоединялся к нему.
Другой знаковой фигурой, появившейся в то утро в лагере Темучина и затем сопровождавшей хана в течение четверти века, до самой своей смерти, стал еще один тайджиутский утэгу-богол из племени йисут по имени Джиргоадай. Знакомство его с Темучином состоялось при примечательных обстоятельствах. Хан спросил у пленных тайджиутов, не знают ли огни, кто подстрелил в битве его коня (он явно скрывал факт собственного ранения), ведь стрела прилетела именно с той стороны, где находились простые люди улуса, а не от тайджиутских багатуров Аучу. И Джиргоадай смело ответил: «Это я стрелял! Можешь казнить меня, хан, можешь миловать – но если удостоюсь милости, то буду служить тебе верно». Темучин, покоренный доблестью меткого стрелка, простил его и поставил в войско десятником. В знак свершенного им подвига (а как еще можно расценить ранение, нанесенное самому хану?) Темучин даже дал ему новое имя: Джиргоадай превратился в Джебэ («джебэ» по монгольски означает «стрела»). Вскоре он из десятника стал темником и одним из талантливейших полководцев Чингисхана. Джебэ был одним из двух (наряду с Субэдэем) руководителей прославившегося в истории рейда, победителем русских на Калке.
В степи же после победы над тайджиутами положение Темучина резко изменилось. Вскоре были разбиты остатки тайджиутского войска, его вожди Аучу-багатур и Ходан казнены, а простые воины влились в армию Темучина. Пожалел хан только одного своего врага – Таргутай-кирилтуха. Темучин сохранил ему жизнь – может быть, из уважения к его старости, а может быть, вспомнив, что четверть века назад, когда Таргутай так же владел его жизнью и смертью, вождь тайджиутов тоже отказался от казни юного наследника Есугэя.
1201 год стал одним из переломных годов для Темучина. Теперь он мог уже с полной уверенностью называть себя ханом монголов, ибо все соперники, которые могли претендовать на это звание, были разбиты. Но Темучин поставил перед собой новую высокую цель, на пути к которой врагов и соперников у него было еще больше. Целью этой стало создание Великой Монгольской Державы, которая бы объединила под властью одного хана всю Великую степь.


Глава 7. Создание империи


Победы 1201 года сделали Темучина одной из ключевых фигур в Великой степи. По его слову могли в одночасье подняться до двадцати тысяч монгольских конников. В сущности, он уже достиг могущества своего знаменитого предка Хабул-хана, сильнейшего из правителей монголов за всю историю этого кочевого народа. Казалось бы, можно почивать на лаврах, – но не таков был достойный правнук Хабула.
Темучин отлично понимал, насколько еще непрочно его положение: в конце концов, Амбагай-хан, обладая не меньшими силами, чем он, закончил жизнь прибитым к деревянному ослу. Потенциальных врагов хватало. Это и татары, обозленные, но далеко не сломленные поражением 1196 года. Да и само это поражение коснулось лишь одной, северо-восточной, ветви татарского народа. Южные же племена татар, чрезвычайно многочисленные, оставались, по сути, самой внушительной силой в степи – силой, которую сдерживало только отсутствие единства. Это и битые, но непокоренные меркиты – родовые враги Борджигинов, готовые сражаться с наследником Есугэя до последней капли крови. Это и далекие, но весьма грозные найманы, один из вождей которых, Буюрук-хан, уже проявил себя как враг Темучина, поддержав Джамуху во время его недолгого гурханства. Да и старые союзники-кераиты – во всем ли можно было им доверять? Ведь у верного соратника и названого отца Темучина, Тогрил-хана (теперь его обычно называли Ван-ханом, добавляя к китайскому рангу вана исконно степной титул хана), вырос и вошел в полную мужскую силу сын и наследник Нилха-Сангум, который, по слухам, давно уже тяготился союзом с Борджигинами. К тому же, сам Ван-хан был уже стар, – удержит ли он бразды правления в своих руках? Темучин хорошо помнил, что Тогрил уже дважды терял власть, будучи свергнут своими родственниками, и лишь помощь монголов – сначала Есугэя, а потом и самого Темучина – помогала ему восстановиться на престоле. Причем последний случай произошел совсем недавно, в 1198 году: тогда-то брошенный почти всеми своими ближними соратниками Ван-хан и был спасен названым сыном.
В общем, монгольскому хану было о чем серьезно задуматься. Особую тревогу с некоторых пор стали вызывать отношения с кераитами – самыми близкими соседями по степи. Зимой 1201 – 1202 годов в ставке Ван-хана был раскрыт заговор его ближайших нойонов, к которому, как говорили, примкнул и младший брат Тогрила – Джагамбу, до этого всегда бывший верным кераитскому владыке. Впрочем, заговором это можно было назвать с большой натяжкой: дело не пошло дальше слов, сказанных за спиной хана, – но слова эти были опасны. Дескать, хан – и никчемный человек, и бродяга, вечно просящий помощи у других степных владык. И народ он свой угнетает, и к власти над кераитами пришел, убив своих родных братьев. Можно ли верить такому хану, и не лучше ли поменять его на кого-нибудь другого? Вот есть Джагамбу, толковый воитель, достойный человек, к тому же личный друг монгольского хана Темучина, – не ему ли и владеть кераитским улусом?
Как водится, нашелся доносчик, и вскоре неудачливые заговорщики оказались в кандалах. Успел бежать один Джагамбу: сначала к найманам, а от них – под крыло к своему другу Темучину. Но Ван-хан, чувствуя всю шаткость своего положения на кераитском престоле, не рискнул казнить столь авторитетных вождей. Он только подверг их изощренному оскорблению, плюнув каждому в лицо. Вслед за ханом то же проделали и все оставшиеся верными ему нойоны. После этой моральной экзекуции хан простил крамольников и приказал снять с них кандалы.


В ставке ЧингисханаКитайская миниатюра XIV в.


Эти события со всей очевидностью показали Темучину, что и у казавшихся самыми верными союзниками кераитов, все обстоит далеко не самым лучшим для него образом. Не начнет ли тяготиться фактически сложившимся разделом власти в монгольской степи между кераитским и монгольским владыками сам Ван-хан? Или за его спиной начнет строить козни Темучину Нилха-Сангум? Видимо, под влиянием подобного рода размышлений Темучин и предпринял шаг, который, по его мнению, должен был обезопасить его от негативного для Борджигинов развития событий в кераитском стане. Он принял под свое покровительство Джагамбу и, используя эту фигуру в качестве некоего центра притяжения, подчинил себе тех кераитов, которые рассеянно жили в монгольской степи, вне коренных кераитских кочевий. Ван-хан столь явное посягательство на его власть проглотил. Это новое усиление позволило Темучину весной 1202 года с легкостью отразить набег неукротимых меркитов. К осени того же года возросшая монгольская мощь дала ему возможность предпринять давно вынашиваемый им поход на своих злейших врагов – татар.
Осенью года Собаки (1202 год) монгольский хан сосредоточивает у татарских границ самое большое войско, которое когда-либо собирали монголы. По некоторым данным, оно насчитывало до тридцати тысяч конных воинов, а вместе со всякого рода вспомогательными силами, вероятно, достигало и пятидесяти тысяч человек. И вся эта масса обрушилась на не ожидавшие такого грандиозного набега и потому разобщенные татарские кочевья. При этом еще перед походом, придавая огромное значение сугубо военной стороне дела, Темучин установил для всех своих нойонов жесткое правило: не задерживаться в погоне за добычей, действовать строго сообща. Мол, потом, после победы над татарами, всю захваченную добычу можно будет честно поделить. Только победы этой надо сначала добиться.
Постепенно тесня татар на юг, монголы, в конце концов, позволили им соединиться. Уже в первом сражении при Далан-нэмургес татарское войско потерпело тяжелое поражение, а второй бой, в урочище Улхой, привел к его полному разгрому и истреблению. К этой второй битве, однако, не успели прибыть отряды трех монгольских князей: Алтана, Хучара и родного дяди Темучина, Даритай-отчигина. В нарушение ханского указа они занялись самостоятельным грабежом татарских аилов. После победы хан подверг этих нарушителей суровому наказанию: все награбленное родственниками, было у них конфисковано, а своей доли в итоговой добыче они были лишены. Тем самым новый монгольский властелин показал, что времена родовой вольницы уходят в прошлое, и теперь основы степной жизни будут определять не устаревшие родовые обычаи, а ханское слово. Разумеется, такое развитие событий крайне не понравилось родовым князьям – в первую очередь, конечно, Алтану, Хучару и Даритаю, – но теперь Темучин имел достаточное количество верных ему сторонников и нукеров, чтобы неукоснительно проводить в жизнь это новое правило. На тот момент, однако, подобный ход был довольно рискованным, и через год едва не привел Темучина к гибели. Однако дальновидный монгольский лидер осознавал, что для него в эту минуту решается самый важный вопрос – вопрос о власти. Будет ли он действительным владыкой монголов, или останется просто родовым главой без значительных полномочий, и в фактических заложниках у собственных нойонов? Темучин пошел на риск, и риск серьезный – и, как мы знаем теперь, выиграл, хотя и с невероятным трудом.
После победы над татарами здесь же, в Татарской земле, хан созвал Великий семейный совет для решения одного-единственного вопроса: как поступить с огромным количеством плененных татар (общее их число, значительно, – возможно, в несколько раз – превышало численность всей армии Темучина). И совет вынес беспрецедентно жестокий приговор: весь татарский народ, будучи исконным неприятелем монголов, должен быть истреблен до последнего человека. Вот когда аукнулись татарам и пролитая кровь Амбагай-хана, и смерть Есугэя, и другие, реальные и мнимые, их преступления против монголов. Лишь одно исключение было сделано: самых маленьких детей, ростом еще не достигших тележной оси (то есть не старше трех-четырех лет) оставляли в живых с тем, чтобы раздать их потом в рабство по монгольским семьям. С тем, чтобы было навсегда забыто некогда громкое имя «татары».
Воплощение, если можно так выразиться, «в жизнь» этого изуверского постановления неожиданно столкнулось с серьезными проблемами, вызванными чрезмерной болтливостью Белгутэя. Дело в том, что решение это было сугубо секретным (вспомним, что татар, пусть и невооруженных, было намного больше, чем монгольских воинов), потому и принималось на семейном, а не на войсковом совете. Когда же совещавшиеся вышли из юрты, в которой происходило заседание, один из Темучиновых татар, после 1196 года перешедший на службу к монголам, словно между делом спросил известного своей простотой и искренностью Белгутэя: ну что, мол, там решил совет? И Белгутэй, ничтоже сумняшеся, ляпнул: «Решено всех ваших предать мечу, равняя по концу тележной оси». А этот татарский воин, Еке-церен, передал эти слова своим сородичам.
И тогда обреченные татары решили дорого продать свою жизнь. Они (безоружные!) дали свой последний бой, и монгольская армия понесла тяжелые потери. А уже перед началом казни, когда их должны были примерять к колесной оси, татары договорились друг с другом: пусть каждый, кто сможет, возьмет с собой нож или любую вещь, которая может послужить оружием. – «Умирать, так умрем, по крайней мере, на подушках (из вражеских тел)» («Сокровенное Сказание», § 154). И вновь погибло много монгольских воинов. После этого крайне недовольный болтливостью Белгутэя (да и было ли это болтливостью, – скорее всего, незлобивый Белгутэй сгоряча так выразил свой протест против людоедского приговора, не подумав в тот момент о возможных последствиях), Темучин запретил своему сводному брату впредь присутствовать на заседаниях семейного совета. Заодно такому же наказанию подвергся и младший брат Есугэй-багатура – Даритай-отчигин, виновный в нарушении воинской дисциплины, установленной ханским указом.



Монгольские воины. Японский рисунок XIII в.


Пока Темучин был занят татарским походом и улаживанием семейных проблем, – помимо всего прочего, он еще взял себе в жены двух красивых татарских княжон, – кераитский Ван-хан ходил походом на меркитов. Ему вновь удалось прогнать меркитского князя Тохтоа в Баргуджин-Токум и захватить богатую добычу. В соответствии с джентльменским соглашением, которое было заключено с монгольским ханом, он должен был поделиться с тем частью этой добычи. Однако кераит не дал Темучину ничего, хотя сам получил положенную по обычаю долю из татарской добычи монголов. Этот поступок Тогрила является хорошей иллюстрацией того факта, что в монголо-кераитских отношениях начали нарастать серьезные трения. Темучин, естественно, обиделся на своего названого отца, но виду не подал и даже предложил – с тем, чтобы не распускать уже собранные армии – совершить еще один крупный поход, теперь уже на найманского Буюрук-хана.
Найманы, – пожалуй, самый сильный из народов восточной части Великой степи – в этот период переживали не самые лучшие свои времена. В 1200 году умер многолетний могущественный владыка Найманского ханства Инанч-Билге-хан. Престол должен был унаследовать его старший сын Таян, но тот оказался несколько трусоват и, как следствие, вынужден был поделить ханскую власть со своим младшим братом Буюруком. Таян-хану при этом достались главные найманские земли в районе Алтая и Кулундинской степи: Буюрук-хан получил во владение более бедные южную и восточную части ханства. На востоке земли Буюрук-хана граничили с землями кераитов и монголов. Против этого-то, более слабого с военной точки зрения, наследника Инанч-хана и направили свой совместный поход Тогрил и Темучин.
Не в силах в одиночку противостоять объединенной монголо-кераитской рати, Буюрук-хан отступил в горы Монгольского Алтая, в надежде, что непривычные к горам степняки туда за ним не пойдут. Напрасная надежда: он плохо знал характер Темучина, который никогда не отступался от поставленной цели. Этот поход оказался самым дальним из совершенных до той поры ханом монголов: кераитские и монгольские войска ушли от родных кочевий на две тысячи километров, но непрерывно продолжали преследование. Наконец, уже на выходе из Алтайских гор, в районе реки Урунгу (на современной западной границе Китая и Монголии), они настигли войско Буюрук-хана. В битве у озера Кишилбаш найманская армия была разгромлена, а сам Буюрук-хан убит («Юань ши» и Рашид ад-Дин относят гибель Буюрук-хана к 1205 году, однако анализ дальнейших военных походов Темучина не подтверждает это мнение). Остатки найманов бежали к Таян-хану, который нежданно-негаданно стал единоличным владыкой Найманского ханства.
Поход на Буюрук-хана принес огромный успех союзникам, однако, с этой победой отнюдь еще не был закончен. Когда Темучин с Ван-ханом пустились в обратный путь, оказалось, что в урочище Байдарах их уже поджидает лучший полководец Таян-хана, Коксеу-Сабрах. К этому времени монголо-кераитское войско уже сильно устало, к тому же было обременено богатой добычей, захваченной у Буюрук-хана. Вступать в битву, исход которой был непредсказуем, ни один из союзников не хотел. Тем не менее, союз есть союз, и Темучин с Тогрилом договорились, что после ночного отдыха они примут-таки бой.
Дальнейшие события изложены в наших источниках так, что понять, что же на самом деле произошло в ночь перед предполагавшимся сражением, почти невозможно. С одной стороны, и «Сокровенное Сказание», и «Юань ши» говорят о том, что ночью Ван-хан зажег по всей своей стоянке огни, а сам затем увел свое войско вверх по реке Хара, подальше от найманов. Однако дальнейший текст «Сокровенного Сказания» позволяет предположить, что все обстояло далеко не так просто, и авторы на самом деле пытались обелить Темучина, свалив вину за фактическое предательство на другого. Только в таком смысле можно интерпретировать слова Джамухи, который неожиданно появился в стане кераитов.
Джамуха говорил Ван-хану: «Известное дело, что аньда мой, Темучин, издавна обменивается послами с Найманом (имеется в виду Таян-хан – авт.). Вот почему он не подтянулся к нам теперь» («Сокровенное Сказание», § 160). То есть, Джамуха и, по-видимому, сам Тогрил, были убеждены, что на предательство союзников пошел именно Темучин. Конечно, умнейший и хитрейший Джамуха мог и ввести в заблуждение Ван-хана: позднее он не однажды испытывал свое лисье красноречие, тщательно перемешивая правду и ложь. Но если бы для подозрений в предательстве Темучина не было никакого повода, поверил бы ему многоопытный Тогрил? Весьма маловероятно.
В пользу версии о том, что реальное предательство союзника совершил именно монгольский хан, свидетельствует и дальнейший ход событий. Утром дня предполагаемой битвы Темучин также уводит свое войско, и Коксеу-Сабрах, на глазах которого все это происходит, спокойно дает ему уйти. И все это при том, что с уходом Ван-хана монгольская армия уменьшилась вдвое и могла стать для найманов легкой добычей. Ну, а после того, как ушел Темучин, кого бросился преследовать Коксеу-Сабрах? Конечно же, Ван-хана. Так что была, наверное, в словах Джамухи какая-то, очень неприятная для монгольского повелителя, правда, – та правда, которую позже так стремились затушевать апологеты Чингисхана.
Для кераитов же это предательство, совершенное Темучином, завершилось очень плохо. Коксеу-Сабрах, по пятам преследуя Ван-хана, захватил у него немало людей и обозы с добычей. Была пленена даже семья Нилха-Сангума, а сам сын Тогрила с трудом сумел спастись бегством. По прибытии на родную Толу, Ван-хан недосчитался едва ли не половины своего войска. И как знать, не было ли это ослабление союзника, который к тому же мог легко стать соперником, хорошо просчитанной стратегией, разработанной таким талантливым политиком, как Темучин? Может быть, когда-нибудь мы узнаем ответ на этот вопрос. Ясно одно: после найманского похода отношения между кераитами и монголами серьезно испортились. Тогрил, до этого безоговорочно доверявший своему названому сыну, теперь начал испытывать сомнения, которые вдобавок постоянно стремились усилить и Нилха-Сангум, и подвизавшийся теперь у кераитов Джамуха. Трещина между союзниками все ширилась, пока не привела к разрыву союза и гибели Ван-хана Кераитского.
Впрочем, к началу зимы 1202 – 1203 годов союз, хотя и изрядно расшатанный, продолжал сохраняться. Более того, вероятно, благодаря такой же глубоко обдуманной стратегии, Темучину, наряду с ослаблением кераитов, удалось одновременно выступить и в роли их спасителя. Когда успешно наступающие найманы начали уже угрожать самому существованию кераитского ханства, Тогрил вновь отправил послов к Темучину с мольбой о спасении своего народа. Монгольский хан немедленно снарядил войско, поставил во главе его своих лучших полководцев – первого нукера Боорчу и джалаира Мухали – и бросил армию к месту битвы. Разгром кераитского ханства и подчинение его найманам в планы Темучина никак не входили: кераитские земли были естественным буфером между владениями монголов и Найманским ханством.
Монгольская помощь подоспела вовремя. Натиск найманов был отражен, и те вернулись на запад, в свои степи. После этого в Черном бору у Толы состоялась последняя личная встреча старых союзников – престарелого Тогрила и сорокалетнего Темучина. Безмерно благодарный за спасение Ван-хан как мог, старался выразить свою глубокую признательность названому сыну. Он вспоминал, сколько раз и этот его почтительный «сын», и ранее – его родитель Есугэй-багатур оказывали ему, Тогрилу, помощь в самых стесненных обстоятельствах. И, наконец, совсем умиленный, он сказал то, что и желал услышать от него Темучин: «Я уже стар. Я до того одряхлел, что пора мне восходить на вершины... Кто же тогда примет в управление мой улус? Младшие мои братья – негодные люди. Сыновей у меня все равно, что нет: один-единственный Сангум. Сделать бы мне сына моего Темучина старшим братом Сангума!» («Сокровенное Сказание», § 164). Слова эти, в сущности, означали, что Ван-хан решил после своей смерти передать основы управления кераитским ханством в руки названого сына, а Нилха-Сангум при этом становился вассалом монгольского хана. Конечно, такой расклад никак не мог понравиться ни Сангуму, ни обретавшемуся в ставке Тогрила Джамухе. Пока они, однако, сделать ничего не могли.
Темучин понимал, что неожиданное решение Ван-хана вызовет сопротивление не только Нилха-Сангума или Джамухи, но и многих людей из самого близкого окружения Тогрила. Поэтому он заставил дряхлого кераитского хана провести обряд установления отцовства согласно всем степным обычаям, с жертвоприношениями и взаимными клятвами. Среди этих клятв одна заслуживает особого внимания: Ван-хан и Темучин дали друг другу слово не верить многочисленным клеветникам, не позволить злобе взять верх над добрыми отношениями, верить только друг другу и тем словам, которые ими будут произнесены лицом к лицу.
Чтобы еще более укрепить новые отношения между монгольским и кераитским ханствами, Темучин решил устроить «перекрестный» брак. Он попросил для своего старшего сына Джучи руки дочери Ван-хана Чаурбеги, а сыну Тогрила, Нилха-Сангуму, он предложил руку собственной дочери Оджин-беги. И тут великолепный план Борджигина впервые дал трещину: Нилха-Сангум яростно воспротивился такой замечательной «рокировке». И хотя в открытую, опасаясь мощи Темучина, он свой отказ не афишировал, но старался всячески затянуть переговоры, постоянно уговаривал своего отца не торопиться с заключением браков, по его мнению, не соответствующих достоинству старинного рода кераитских ханов. В конце концов, он добился своего: переговоры, фактически, были прерваны, чем Темучин остался крайне недоволен и не преминул поставить об этом в известность Ван-хана.
Об этом охлаждении между «родственниками» узнал Джамуха и начал действовать так, как умел, пожалуй, лишь он один – этот «Макиавелли монгольской степи». Он завязал сношения со всеми людьми, которые по какой-либо причине могли быть недовольны Темучином: Нилха-Сангумом, Алтаном, Хучаром, Даритай-отчигином и многими другими. Джамуха утверждал, что Темучин хорош только на словах, а на деле ненавидит своих ближайших соратников и союзников и даже готовится предать их найманам, постоянно обмениваясь при этом послами с Таян-ханом. Дыма без огня не бывает: такие тайные посланцы к Таян-хану наверняка отправлялись, но каково было конкретное содержание этих сугубо секретных переговоров с найманским властителем, для нас навсегда останется тайной.
Когда Джамуха счел почву достаточно подготовленной, он предложил всем заинтересованным сторонам заключить тайный военный союз против Темучина. Тайным он был потому, что непреклонной оставалась позиция Тогрила, который верил своему названому сыну больше, чем всем его многочисленным недоброжелателям. Тогда Нилха-Сангум пообещал заговорщикам любыми способами переубедить своего несговорчивого, но уже такого старого отца. Он лично, без свидетелей, отправился в юрту Ван-хана и приступил к обработке родителя. Сам он был убежден в своей правоте (и, скорее всего, был действительно недалек от истины), потому и слова его, обращенные к отцу, звучали более чем убедительно: «Уже и теперь, когда ты таков, каков есть, нам ничего не позволяется. Когда же на самом деле ты, государь мой и родитель, «белому покропишь, черному запретишь», нам ли будет вверен улус твой (выделено мной – авт.) – улус, с такими трудами собранный твоим родителем Хурджахус-Буюрук-ханом: Кому же и как будет передан улус?» («Сокровенное Сказание», § 167).
Зажатый между интересами двух своих сыновей – родного и названого – бедный Ван-хан взмолился: «Как могу я покинуть своего сына, свое родное детище (в данном случае Темучина – авт.)? Но ведь в нем доселе была опора наша, возможно ли злоумышлять на него: Ведь мы заслужим гнев небесный» («Сокровенное Сказание», § 167).
Слова старого отца чрезвычайно рассердили Нилха-Сангума, и он в сердцах хлопнул дверью и вышел вон. Несчастный Ван-хан, разрывающийся между любовью к родному единственному сыну и верностью к старому испытанному соратнику! Полночи думал старый кераит, но, в конце концов, родная кровь взяла верх, он вызвал к себе Сангума и сказал ему примерно следующее: делайте, что хотите, а я умываю руки. Таким образом, Ван-хан перестал быть препятствием, и заговор против Темучина, наконец, обрел реальную силу.
Заговорщики решили воспользоваться уже имеющимся предлогом – двойным сватовством. Нилха-Сангум предложил хитрый ход: объявить, что они, якобы, согласны отдать Чаур-беги в жены Джучи и потому призывают Темучина на сговорный пир с тем, чтобы закрепить свадебную сделку. А уже на пиру монгольского хана надо захватить или убить – уж как получится. План был неплох, и надо сказать, что Темучин, которому было неизвестно о судьбоносном разговоре отца с сыном в юрте, поверил в серьезность брачных намерений кераитов. Получив это известие, он с десятком верных людей немедленно выехал на Толу.
Путь в Черный бор от родных кочевий был неблизким, и, как ни спешил Темучин, но по дороге он вынужден был остановиться на ночлег у старинного друга своего отца Мунлика-эчиге. Хан рассказал старому соратнику и другу, куда и зачем он едет, и тут умудренный немалым жизненным опытом Мунлик высказал довольно обоснованные сомнения в искренности кераитов: «Сами же они только что нас унижали и отказывались выдавать Чаур-беги. Как же это могло случиться, что теперь, наоборот, они сами приглашают на сговорный пир?.. Чисто ли тут дело? Вникнув в это дело, неужели ты, сын, поедешь?» («Сокровенное Сказание», § 168). Темучин послушался верного хонхотанца и не поехал дальше, отправив на пир своих нукеров Бухатая и Киртая. Когда те явились в Черный бор без хана, кераитские конспираторы поняли, что их тайный план раскрыт, и решили действовать не таясь и без проволочек. Назревавший исподволь конфликт начал переходить в открытую стадию.
Ситуация в начале 1203, судьбоносного для монгольской степи года, явно складывалась в пользу противников Темучина. Особенно тяжелыми для монгольского хана оказались последствия раскола в его собственном улусе. Алтан, Хучар и Даритай-отчигин сочли момент удобным и откочевали от Темучина, отказавшись подчиняться избранному ими же хану. С ними ушли тысячи людей – по разным данным, от одной трети до половины населения улуса. Да и ряд других монгольских обоков, формально сохранивших верность Темучину, фактически занял выжидательную позицию, отнюдь не спеша становиться под его девятихвостый бунчук. В сущности, монгольский владыка в тот момент мог опираться только на собственную немногочисленную дружину и два союзных обока – урутов и мангутов. Надо, впрочем, сказать, что, проиграв в количестве, монгольский хан значительно приобрел в качестве. Оставшиеся с ним были верные из верных. Преданность нукеров, многие из которых служили Темучину уже два десятка лет, понятна. Новые же союзники, уруты и мангуты, сами поставили себя в положение, когда только верность Темучину могла сохранить уважение к ним народов степи. Слишком громким был их уход от Джамухи, и возвращение в покинутый лагерь было невозможно: это значило полностью потерять лицо, стать посмешищем для всех монгольских родов.
И все же этот выигрыш в качестве не стоит переоценивать, ведь каждая из противостоявших Темучину группировок – кераиты Ван-хана, монголы Джамухи, даже Алтан и Хучар со товарищи – могла выставить количественно большее войско, чем то, которым располагал потомок Борджигинов. Вот этим своим превосходством и поспешили воспользоваться враги монгольского хана. В кераитской ставке решили немедленно атаковать нутуг Темучина, с тем, чтобы, используя внезапность нападения, покончить с претендентом на власть в степи. Идея была неплохой – впоследствии сам Темучин с успехом применял подобную тактику. Кераитский план внезапного нападения тоже имел все шансы на успех, поскольку заговорщики действовали стремительно. Тем более, сам Темучин едва ли мог предположить такое развитие событий: ведь о предательстве Ван-хана ему было неизвестно. Даже и то, что он не приехал на пир, было в тот момент не более, чем мерой предосторожности. Поэтому от Мунлика монгольский хан спокойно поехал домой, не ожидая каких-либо каверз, в то время как кераиты уже скрытно поднимали свои самые верные войска. Темучина вновь, в который уже раз, спасла случайность. Такие счастливые случаи, однако, повторялись в жизни сына Есугэя столь часто, что он сделал вполне закономерный вывод о том, что ему помогает само Вечное Небо. Заметим, что этот вывод привел к чрезвычайно серьезным последствиям – рекам пролитой крови и созданию самой могучей державы в мировой истории. И поистине удивительно, что всего этого не было бы, если бы один из заговорщиков, Еке-церен,{По данным Рашид ад-Дина, этот Еке-церен был одним из ближних нукеров Ван-хана. «Сокровенное Сказание» называет его младшим братом Алтана, что, в свете дальнейших событий, представляется более вероятным.} оказался более сдержанным на язык.
Дело в том, что, когда Еке-церен вернулся в свою юрту со знаменательного совещания, где решали судьбу Темучина, он поведал о принятом там решении своей жене Алахчит. Жена тут же велела ему прикусить язык и помалкивать, но эти слова успел услышать простой табунщик-харачу по имени Бадай, который как раз в этот момент заносил в юрту надоенное молоко. Этот Бадай, по-видимому, не отличался особенно острым умом и решил посоветоваться со своим более разумным товарищем Кишликом. И Кишлик сумел сложить два и два: ему уже приказали подготовить коней для некоего похода. Оба табунщика решили бежать к Темучину и предупредить его о кераитской угрозе. Не мудрствуя лукаво, они вскочили на тех самых подготовленных коней и той же ночью прибыли в ставку монгольского хана. Здесь они рассказали все, что им удалось узнать, и, видимо, слова их были достаточно убедительны. Темучин безоговорочно поверил этим пастухам-харачу и в эту же ночь, бросив все, бежал. Как выяснилось позже, если бы он промедлил хоть час-другой, было бы уже поздно. Стоит добавить, что Бадай и Кишлик за это свое деяние позже были награждены поистине по-царски: Темучин объявил их «тарханами», то есть свободными, и сделал тысячниками в своем войске. А столетие спустя потомки Бадая и Кишлика добавляли к своему имени приставку «тархан», нося ее как высочайшее звание.
Бегство Темучина спасло ему жизнь, но обстановка для него по-прежнему оставалась критической. Буквально по пятам за его небольшой армией (скорее, отрядом) следовало войско Ван-хана. Когда же ему удалось немного оторваться от этих врагов, Темучин едва не попал из огня да в полымя: с другой стороны на соединение с Тогрилом Кераитским шел Джамуха со своими джаджиратами, катакинами и салджиутами. Лишь чудом, благодаря резвости своих коней, монгольскому хану удалось вырваться из этих клещей.
В местности Калаалджит-элет, у южного склона Мау-ундурских высот, Темучину удалось наконец закрепиться и привести в порядок свое небольшое войско. Сложно сказать, какими силами располагал монгольский хан накануне сражения с могучей коалицией Ван-хана и Джамухи. Но даже по самым завышенным оценкам, его армия не превышала десяти тысяч человек – то есть, уступала войскам противника в несколько раз. Шансов на победу у Темучина не было, и он сам это прекрасно понимал, но все же не стал уклоняться от битвы. Более того, понимая, что враги способны просто раздавить его численным превосходством, он принял решение атаковать противника самому: эта самоубийственная атака давала хотя бы мизерный, но единственный шанс на успех.{В «Сокровенном Сказании» приводится легенда о том, что этот совет организовать внезапную атаку Темучин получил от главнокомандующего вражеского войска Джамухи, который, кроме того, передал своему былому аньде и особенности построения армии коалиции. Но при всем уважении к такому мастеру интриг, как Джамуха, в подобное верится с трудом. Более вероятным представляется рассказ Рашид ад-Дина, согласно которому о расположении вражеского лагеря Темучину доложили два его разведчика, наблюдавшие за врагом с Мау-ундурских высот. На основании их донесения и был составлен план очень рискованной атаки, которая, однако, едва не привела к успеху.} Острием атакующего копья должны были послужить уруты и мангуты; нукеры Темучина стали вторым эшелоном прорыва.
Рашид ад-Дин пишет, что битва при Калаалджит-элет и через сто лет после описываемых событий была чрезвычайно знаменита: о ней пели степные певцы и рассказывались легенды. Неувядаемой славой покрыли себя воинственные уруты и мангуты, шедшие в авангарде небольшой монгольской армии. Они, невзирая на потери, смели и передовой полк джиргинцев, и прикрывающие главные кераитские силы отряды тубегенцев и дунхаитов. Ван-хан бросил на монголов своих лучших воинов – личную тысячу тургаудов, но и они были разбиты. Наконец, Нилха-Сангум бросается на атакующих врагов с главным силами... и падает, пораженный стрелой в щеку. Кераитское войско начало медленно отступать, и в какой-то момент стало казаться, что монголы вот-вот опрокинут врагов – тем более, что Джамуха берег собственных воинов и отнюдь не стремился контратаковать (вообще, Джамуха предпочитал воевать чужими руками, стремясь ослабить и своих врагов, и своих временных союзников: он, вероятно, хорошо знал китайскую притчу о двух тиграх, убивающих друг друга в долине, и хитрой обезьяне, наблюдающей за этим с дерева, а потом становящейся хозяйкой положения). Но для столь удивительной победы над многократно превосходящими силами противника монголам Темучина элементарно не хватило времени. Солнце уже садилось за вершины гор, и Темучин приказал отступить на исходные позиции. Кераиты, ошеломленные ранением своего вождя, их не преследовали.
Таким образом, знаменитая битва формально закончилась вничью; однако для Темучина такой исход был равносилен поражению. Сил на повторение атаки попросту не было, слишком велики были потери в сражении. Скрепя сердце, монгольский хан дал приказ об отступлении. Этот вынужденный отход оказался крайне тяжелым. Многие нестойкие воины, после поражения разуверившиеся в своем вожде, стали покидать ряды его войска. Дезертирство приняло поистине массовый характер: по свидетельству Рашид ад-Дина, разбежалось более половины монгольской армии. В конце концов, Темучин привел свои изрядно поредевшие отряды в болотистую местность Балджунах,{Эти почти непроходимые болота находились к югу от реки Халхин-гол и представляли собой нечто вроде естественного убежища.} где смог наконец-то перевести дух. Когда пересчитали воинов, оказалось, что с Темучином в балджунахские болота пришло всего лишь две тысячи шестьсот человек. Но то были действительно вернейшие из верных, подлинное ядро его армии. Впоследствии эта группа получила звание «балджунту» – то есть «балджунахцы», и не было в монгольской армии звания почетней.



Монгол убивает противника


«Балджунахское сидение» – один из тяжелейших периодов в жизни Темучина, которую и без того не назовешь легкой. Постоянный голод, отсутствие нормальной питьевой воды, – пили застоявшуюся болотную жижу, – тяжелое психологическое состояние после понесенного поражения. И в то же время, как это ни парадоксально, Балджунах стал и синонимом возрождения. Ведь, несмотря на все невзгоды, Темучину удалось сохранить костяк своей армии. Сподвижники не предали своего хана, хотя примеров обратного поведения в степи было сколько угодно: достаточно вспомнить периодические взлеты и падения того же Тогрила. А, как говорится, были бы кости, а мясо нарастет. К тому же, сидя в Балджунахе, Темучин узнал, что кераиты после ранения Сангума отказались от преследования и отступили на север. И это уже давало отличные возможности и для военного, и для дипломатического маневра.
Поздней весной 1203 года Темучин вывел свое небольшое войско из Балджунаха в местность Далан-нэмургес на реке Халхин-гол (тогда – Халха). Отсюда он, разделив армию на две равные части, двинулся вниз по Халхин-голу, удерживая под своим контролем оба берега реки. По дороге к озеру Буир-нур монголы кормились охотой на дикого зверя. Тогда же Темучину, действующему то угрозами, то лестью, удалось склонить на свою сторону один из крупнейших обоков хонгиратского племени, кочевавший в тех местах. Такое своевременное усиление позволило ему получить, наконец, так необходимую его армии передышку. В конце концов, Темучин со своим улусом остановился на богатых травой берегах речки Тунге, вблизи озера Буирнур. Здесь он провел все лето, собирая силы, откармливая коней и ведя хитроумную дипломатическую подготовку новой войны с кераитами.
Монгольский хан отправил послов ко всем своим противникам с целью, по возможности, расколоть сложившуюся против него коалицию. К Ван-хану его послы обратились с длинной речью, в которой Темучин напоминал кераитскому хану о том, скольким тот обязан и самому Темучину, и его отцу. Упреки попали в цель: Ван-хан прослезился и даже отправил к названому сыну собственного посланника – просить прощения за причиненные обиды. Это, впрочем, уже не могло погасить конфликта: старый Тогрил уже мало что решал в своем улусе, а его сын Нилха-Сангум был и оставался непримиримым противником монгольского владыки. Сангум не поверил сладким речам Темучиновых послов, и сам напомнил им, как раньше сын Есугэя называл Ван-хана «кровожадным старикашкой», а его, Сангума, годным только крутить хвосты овцам. И кераиты продолжили подготовку к решающему столкновению.
Куда больший успех имело посольство, отправленное Темучином к своим неверным родственникам – Алтану, Хучару и Даритаю. Темучин призвал их вспомнить события 1186 года, когда решался вопрос о том, кому быть ханом монголов-нирун. Тогда ведь сам сын Есугэя предлагал ханство и Алтану, и Хучару, но те отказались, предоставив престол Темучину и поклявшись верно ему служить. Напомнил он им и о непостоянстве Ван-хана, который, столько лет будучи другом Борджигинов, внезапно стал их врагом. Темучин предрекал ту же судьбу и своим родичам-отщепенцам, и, надо сказать, эти его слова явно подействовали на них нужным для монгольского хана образом. Отступники решили повременить с помощью кераитам, более того – по сведениям Рашид ад-Дина, якобы даже сами решили напасть на кераитские кочевья, попытавшись сыграть собственную партию в борьбе за власть в монгольской степи. Трудно сказать, насколько соответствует истине это сообщение персидского историка, но факт остается фактом: никакой помощи от монгольских противников Темучина кераиты так и не получили. В стороне остался и вечно выжидающий Джамуха.
Осенью 1203 года Темучин оказался вполне подготовлен к большой войне с кераитами за власть в степи. Его военные силы по-прежнему значительно уступали военным возможностям кераитов, но монгольский хан решил проделать тот же маневр, который ранее не удался Тогрилу и Сангуму. Темучин решил определить исход войны внезапным нападением на ставку Ван-хана. Чтобы обеспечить эту внезапность, хан придумал хитрость в стиле своего старого друга-врага Джамухи.
В степи давно было известно, что брат Темучина, Джочи-Хасар, поссорился с первенцем Есугэя. Действительно, у Хасара и Темучина всегда были непростые отношения, подогреваемые и скрытым соперничеством, и завистью младшего брата к старшему. Вспомним, что Джочи-Хасар – хорошо ли, плохо ли – в течение десятилетия замещал Темучина на ханстве и сполна вкусил от сладкого яблока власти. Считая себя не менее достойным правителем, чем старший брат, Хасар откололся и ушел от Темучина, в то же время не примкнув и к его врагам. Неверный братец, однако, просчитался: с ним не пошел почти никто; монголы предпочли остаться верными куда более богатому талантами первенцу Есугэя. В конце концов, Джочи-Хасар впал в полную нищету и брошенный всеми, включая собственную семью (которая выбрала более сытую жизнь в кераитской ставке), скитался по степи. Будучи уже на грани смерти от голода, он пришел с повинной к Темучину на его стоянку у реки Тунге. Хан простил своего блудного брата, – хорошими воинами не разбрасываются, – но решил, пока об этом событии не стало известно в степи, сделать хитрый ход.
Он отправил в кераитскую ставку на Толу двух старых нукеров Джочи-Хасара с тем, чтобы они передали Ван-хану, якобы от имени Хасара, что тот готов перейти на сторону кераитов. Поскольку Ван-хан хорошо знал обоих как давних сподвижников младшего брата Темучина, он поверил посланцам. Не последнюю роль сыграло и то, что семья Джочи-Хасара проживала у кераитов, так что это обращение ее главы выглядело вполне оправданным. В общем, ход Темучина оказался хорошо рассчитан и позволил ему убить сразу двух зайцев. Во-первых, он успокоил Тогрила насчет возможного монгольского наступления, изобразив дело так, будто бы в ставке монголов бушуют раздоры. Во-вторых, посланцы сработали и как разведчики, определив точное место кочевки Ван-хана и силы, которыми тот располагал. К тому же положительный ответ кераитского вождя подразумевал, что послы Хасара должны отвезти это известие своему господину. То есть, после успешной разведки они без каких-либо препятствий могли вернуться к Темучину, который с лучшими своими войсками скрытно подходил к Черному бору.
Так все и случилось. Мнимые послы были отпущены, и вскоре Темучин уже знал, что кераиты не ждут монгольского нападения, а Ван-хан беспечно пирует в своем золотом шатре. И тогда Темучин бросил своих орлов-нукеров во внезапный набег. Монголам удалось окружить кераитскую ставку, и после трехдневного ожесточенного боя остатки кераитов сдались на милость монголов. Ван-хану и Нилха-Сангуму, правда, удалось бежать, но кому были опасны два беспомощных скитальца – без войска, без богатств? Кераитский улус был поделен между победителями, а вскоре Темучин получил известия, что оба его кераитских противника погибли. Ван-хан, пытавшийся бежать к Таян-хану, был убит начальником найманского караула, который не поверил нищему старику, что он и есть знаменитый Тогрил Кераитский. Нилха-Сангум смог добраться почти до Туркестана, но в Кашгарии погиб в схватке с отрядом местного эмира. Так было окончательно уничтожено древнее кераитское ханство, а сами кераиты стали подданными Темучинова улуса.
Победа над кераитами сделала Темучина подлинным хозяином монгольской степи. Со всех сторон, от всех степных обоков к нему потянулись посланцы с выражением покорности. Стремительно росло его войско: весной 1203 года у Темучина было только две тысячи шестьсот человек, а всего через год он располагал не менее, чем пятьюдесятью тысячами конных воинов. Все его противники – Джамуха, Алтан, Хучар, меркитский Тохтоа – бежали к Таян-хану найманскому. Дядя Даритай-отчигин пришел к победоносному племяннику с повинной головой, был лишен всех богатств и людей, но жизнь ему хан сохранил.
Зиму 1203 – 1204 годов Темучин посвятил серьезной реформе своего сильно разросшегося войска и установлению нормального порядка в огромном улусе. Здесь, в степи Темен-кеере, формирующаяся монгольская держава начала обретать тот облик, под которым и вошла в историю.
В военной реформе главным нововведением Темучина стал отказ от родового принципа комплектования армии. Вместо исконного деления на родовые отряды, все войско Темучина было разделено на десятки, сотни, тысячи и тумены – каждый под командованием поставленного ханом начальника. Родовые связи при этом, за редким исключением, не брались в расчет, зато власть воинских начальников в своих отрядах была почти абсолютной. Во главе каждого, даже самого мелкого воинского соединения Темучин постарался поставить людей из числа своих верных «балджунту», то есть проверенных и лично преданных хану воинов. Родовые старшины в военное время теряли всякую власть в армии. Это позволило значительно укрепить воинскую дисциплину и сделало монгольскую армию великолепно управляемым механизмом.{Подробнее об особенностях монгольской армии, ее тактике и стратегии см. в главе 9.}
Другим крупным новшеством стало образование особого, подчиненного непосредственно хану, корпуса кешиктенов-телохранителей. Он делился на три части: кебтеулов – ночную стражу, тургаудов – дневную гвардейскую стражу, и собственно кешиктенов. Первые две группы находились на особо привилегированном положении и набирались из сыновей нойонов, тысячников и сотников. Кебтеулов было восемьдесят, а тургаудов – семьдесят человек. Из числа же лучших монгольских богатырей была отобрана тысяча гвардейцев-кешиктенов (после 1206 года эта ханская тысяча разрослась до тумена). Таким образом, Темучин создал мощный военный кулак из людей лично преданных хану. Служба в этой гвардии считалась чрезвычайно почетной (позднее кешиктены стояли выше простых тысячников) и была предметом стремлений для любого ханского воина.

В области внутренней политики главным стало объявление законов, которым должны были подчиняться монголы. Позднее свод этих законов был утвержден на великом курултае 1206 года и известен нам под именем Великой Ясы Чингисхана.{Сохранившиеся законы из Великой Ясы приведены в Приложении 2, в конце этой книги. Принципы построения монгольского государства см. в главе 8.}
В этих делах по упорядочению возникающей великой державы незаметно пролетела зима, а весной 1204 года Темучин получил в общем-то ожидаемое сообщение о том, что могущественный Таян-хан Найманский готовится идти войной на монголов. Известие пришло едва ли не из первых рук. Таян-хан уже зимой решил напасть на Темучина. – «Как быть на земле двум государям в одном владении?» – говорил он (Рашид ад-Дин, Т. I. Кн. 2. С. 146). С целью обеспечить правый фланг в предстоящей войне и этим взять монголов в клещи, найманский властитель направил своего посла к вождю онгутов Алахуш-дигитхури.{«Дигитхури» – скорее всего, неправильное прочтение уже известного нам звания «джаутхури», – «полномочный пограничный комиссар», – которое носил и сам Темучин. Поскольку онгуты испокон веков кочевали у Великой Китайской стены, то есть на границе Китая и Степи, то такое имперское звание представляется самым вероятным для их племенных вождей.} Он предложил онгуту стать его правой рукой в походе против «каких-то ничтожных монголов» («Сокровенное Сказание», § 190). Алахуш-дигитхури оценивал ситуацию куда более трезво и категорически отказался помогать найманам. Более того, он тут же отправил к своему могучему монгольскому соседу посла с подробным рассказом о намерениях Таян-хана.
Сведения, сообщенные онгутским послом, конечно же, не застали Темучина врасплох. Уже после победы над кераитами стало ясно, что главной схватки за гегемонию в Великой степи избежать не удастся. К тому же Таян-хан стал последним прибежищем для всех монгольских противников Темучина. У найманов с крупными силами последних непокорившихся монгольских племен обретался бывший побратим, а ныне заклятый враг Джамуха. К Таян-хану бежали и родичи-отступники Алтан и Хучар и непримиримый родовой ворог Борджигинов – Тохтоа-беки Меркитский. Так что, пока на западе над монгольской державой нависал найманский хан с его огромной военной мощью, Темучин не мог быть спокоен за свою власть.
Сразу же по прибытии посла онгутов Темучин собирает совещание нойонов. На повестке дня один главный вопрос: какую стратегию выбрать в борьбе с найманами – оборонительную или наступательную. Большинство нойонов выступило против немедленного наступления, мотивируя это тем, что после зимы кони отощали и не выдержат такого долгого похода. Значит, нужно либо ждать найманскую армию в родных кочевьях, либо отложить собственный поход на максимально возможный срок. Но против этого резко выступил самый младший брат монгольского хана – Тэмуге-отчигин. Он считал, что следует ударить немедленно, пока враги этого не ждут. Младшего Борджигина активно поддержал Белгутэй, выдавший эффектную речь, воспевающую монгольскую доблесть. В конце концов, точку зрения братьев поддержал и Темучин. Поздней весной 1204 года монгольское войско выступило в поход на запад.
К тому времени в поход уже выступил и Таян-хан; к началу лета он находился в горах Монгольского Алтая. В это время его авангард и столкнулся с передовыми разъездами монгольской конницы. Несколько монголов попало в плен вместе с конями, и вид эти кони имели довольно удручающий. Таян-хан обратил на это внимание своих нойонов и предложил довольно здравую идею: не атаковать монголов, а измотать их притворным отступлением до самых южных отрогов Алтая и там уже дать сражение, в котором найманы на своих откормленных конях будут иметь преимущество. Но против этих намерений Таян-хана резко выступил его горячий сын Кучлук, назвавший этот план «планом труса». Неожиданно Кучлука поддержал нойон Хорису-беки (тот самый, что убил Ван-хана), обрушившись на собственного хана с упреками в трусости и неумелом управлении войском. Озлобленный этими обвинениями, Таян-хан дрогнул и отдал приказ наступать. Решение это оказалось для него роковым.
В середине лета найманское войско форсировало реку Орхон и двинулось навстречу монголам по предгорью Наху-гуна – одного из восточных отрогов Монгольского Алтая. Здесь найманский авангард и натолкнулся на монгольскую армию. Темучин перестроил войско в боевой порядок и погнал передовой найманский отряд к горам, где с основным войском стоял Таян-хан. Найманский хан, который с высот Наху-гуна хорошо видел монгольских конников, растерялся и, не зная, как поступить, обратился за советом к Джамухе, который его сопровождал. И здесь былой аньда Темучина сослужил побратиму свою последнюю службу. Он насмерть запугал Таян-хана и «четырьмя псами, питающимися человеческим мясом» (Джебэ с Хубилаем и Джелмэ с Субэдэем), и грозными урутами и мангутами, и «отродьем демона Гурелгу-Мангуса» – могучим Джочи-Хасаром. Исключительно живописный рассказ об этом, мягко говоря, странном поведении Джамухи приводится в «Сокровенном Сказании», и автору остается только отослать читателя к этому первоисточнику.



Монгольские воины в бою. Персидский рисунок XIV в.


Таян-хан же, напуганный сверх всякой меры, отступал все дальше и дальше в горы. Войско его совершенно потеряло управление, а тут еще Джамуха со своими людьми окончательно отделился от найманов и послал Темучину весточку с призывом смело атаковать найманов, до смерти напуганных и не способных к организованному сопротивлению. Темучин, однако, ввиду подступающей ночи, ограничился тем, что со всех сторон оцепил гору Наху-гун и стал ждать, когда созревшее яблочко само упадет ему в руки. Монгольский хан не ошибся: ночью найманы попытались бежать, но бегать в ночных горах – дело опасное. Очень многие погибли, сорвавшись с круч, а большинство уже к утру было захвачено в плен. Среди плененных оказался и Таян-хан, который по приказу Темучина тут же был убит. Лишь царевичу Кучлуку с небольшой горсткой людей удалось бежать на запад, за Алтай, в бывшие земли Буюрук-хана. Недолгими оказались и раздумья союзных найманам монголов – в тот же день катакины, салджиуты, джаджираты и остававшаяся еще союзниками Джамухи часть тайджиутов и хонгиратов выразили полную покорность великому монгольскому хану. При этом сдавшиеся на милость победителя Алтан и Хучар были казнены как предатели. Сам Джамуха с группой ближних нукеров бежал в степь, утратив последнюю надежду восторжествовать, наконец, над Темучином.
Разгром найманов стал эпохальным событием в истории Великой степи. Впервые со времен Тюркского Вечного эля вся ее восточная половина оказалась объединена под властью одного человека. Еще оставались непобежденные враги: бежавший на Иртыш к кыпчакам Кучлук, яростные меркиты во главе с Тохтоа и Дайр-усуном; наконец, скитался где-то в степи бессильный, но все же опасный Джамуха. Но эти силы уже не могли угрожать власти Темучина. Остаток 1204 и 1205 год владыка степи и потратил на решение этих последних задач перед провозглашением империи. Сначала были разгромлены родовые враги – меркиты. Большая часть меркитов была перебита или отдана в рабство, однако Тохтоа вновь удалось бежать далеко на запад в иртышские степи к Кучлуку. Тогда пришел черед Кучлука и Тохтоа. В 1205 году их объединенное войско было наголову разбито на берегу Иртыша.{По Рашид ад-Дину и Юань-ши, это произошло в 1208 году. Однако, ими, вероятно, спутаны два разных похода на Кучлука.} Кучлук опять сумел бежать, на этот раз к кара-киданьскому гурхану, но Тохтоа погиб, а его сыновья с остатками меркитов ушли за Иртыш к кыпчакам.{В конечном итоге и здесь меркитам не удалось скрыться от гнева Чингисхана. В 1218 году остатки меркитов были уничтожены монгольским войском под командованием Джучи и Субэдэй-багатура.} Осенью того же года и старый соперник Темучина, Джамуха-сэчен, был предан собственными нукерами и привезен ими к монгольскому хану. Последний враг и старинный друг также был казнен, но, согласно повелению Темучина, похоронен со всеми почестями. Великая дружба-вражда завершилась.


Провозглашение Темучина Чингисханом. Персидский рисунок XIV в.


Итак, к концу 1205 года вся Восточная степь полностью покорилась Темучину. А в марте наступившего нового года Барса (1206 год) на великом курултае при огромном стечении народа Темучин был поднят нойонами на кошму из белого войлока и провозглашен великим ханом всех народов Степи – Чингисханом. Там же Чингисхан объявил о создании Йеке Монгол Улус – Великой Державы монголов. Великая степь вступила в новую эру.



Глава 8. Устройство Монгольской империи


1206 год стал не просто триумфом Темучина-Чингисхана в Великой степи – он стал важнейшей датой в мировой истории. Великий курултай не только провозгласил ханом (кааном) очередного удачливого завоевателя – он явился точкой отсчета мировой империи монголов. Чингисхану удалось то, что до него оказалось под силу только Модэ: создать устойчивую кочевую империю. История знает многих выдающихся полководцев, которые создавали могучие империи – империи, оказавшиеся эфемерными и рассыпавшиеся сразу после смерти их основателя. Вспомним державу Таншихая, тюркский Вечный эль, наконец, империю Александра Македонского. Быстрый взлет, короткое величие и почти мгновенная гибель – такова была судьба этих (и более поздних – вспомним Тамерлана) империй. Чингисхан не был выдающимся полководцем, – он не раз проигрывал полевые сражения, – но он оказался по-настоящему великим военным организатором и политиком. Держава, основанная им, стала не рыхлым конгломератом народов, а действительно полноценным, хотя и своеобразным государством.
Достижения Чингисхана-реформатора тем более удивительны, что сам он не получил не только систематического, но и вообще никакого образования. Неграмотный монгол, он не имел предшественников, на опыт которых мог бы опираться – просто потому, что ничего о них не знал. Темучин руководствовался только жизненным опытом и ... собственной гениальностью.
Поражает настойчивость Темучина-Чингисхана в проведении строго определенной реформаторско й линии. Конечно, в основе ее лежало укрепление личной власти, но оно не было для Чингисхана самоцелью. Отнюдь не случайны его слова, сказанные сразу после великого курултая Шиги-Хутуху: «Когда же с помощью Вечного Неба будем преобразовывать всенародное государство...» («Сокровенное Сказание», § 203). Он строил не ханство во главе с собой, любимым, он строил Йеке Монгол Улус – Великую Державу монголов, во главе которой на вечные времена должен был встать его собственный род – «алтан-уруг» по-монгольски.
Не стоит, конечно, и преувеличивать элементы нового, вводимые Чингисханом. Человек земли, человек войны, он не мог полностью пренебречь и традициями и логикой развития. Империю создала война, и потому военный элемент в ее устройстве всегда (а при жизни Чингисхана в особенности) имел приоритетное значение. Не случайно первой его реформой, проведенной еще в 1204 году, то есть еще до завоевания власти в степи, стали преобразования в армии. В 1206 году Чингисхан значительно развил и усилил это направление реформ. Армия на тот момент была, по сути, единственной опорой его власти, становым хребтом создаваемой державы.
Самой важной реформой в этом направлении было учреждение, а с 1206 года и резкое усиление личной гвардии Чингисхана – корпуса кешиктенов. Нельзя сказать, что создание такой структуры было делом абсолютно новым: подобные отряды ханских телохранителей существовали, например, в кераитском ханстве. Однако Чингисхан пошел гораздо дальше предшественников. Очень значимым стал полный отказ от родового принципа формирования гвардии. Корпус кешиктенов комплектовался из сыновей монгольских нойонов и «людей свободного состояния» («длинной воли»). При этом в кешик отбирались только достойные по умственным либо физическим способностям люди. Применялся принцип разверстки от всех войсковых единиц. Сын нойона-тысячника должен был привести с собой десять воинов, сын сотника – пятерых, а воин-багатур «свободного состояния» – троих. Такая система, притом действовавшая очень жестко, позволила Чингисхану резко увеличить численность кешиктенов. Как известно, по реформе 1204 года число кебтеулов – ночной стражи – равнялось восьми десяткам человек, а тургауды – дневная стража – составляли отряд в семьдесят воинов. Проведенная разверстка дала большое число воинов, и уже в течение 1206 года численность кешиктенов была доведена до полного состава тумена – то есть до десяти тысяч человек. При этом «старая» гвардия – сто пятьдесят телохранителей – превратилась в «гвардию в квадрате». Из этих старых сподвижников формировался офицерский корпус кешика, складывались первые управленческие кадры. Число кебтеулов достигло двух тысяч человек, при этом первая тысяча была особо привилегированной; число тургаудов – восьми тысяч.
Создание такой мощной военной силы, составленной из лучших воинов и подчиненной непосредственно хану, многое давало главе монголов. Во-первых, она серьезно укрепляла режим его личной власти, в ущерб власти старых родовых вождей, подобных Таргутай-кирилтуху или Сэче-беки. Кешиктены могли стать противовесом даже всему войску или значительно усилившейся группировке нукеров Чингисхана в случае появления в этой среде какого-либо недовольства. Во-вторых, корпус кешиктенов стал подлинной кузницей кадров Монгольской империи – и в силу того, что сюда подбирались наиболее способные люди, и, разумеется, в силу своей близости к хану. И в-третьих, Чингисхан получил могучий и мобильный отряд (в сущности, небольшую армию), выполнявший охранные функции самого разного рода. Причем воздействие на эту армию элементов родового строя было сведено почти к нулю. Воля хана являлась для кешиктенов непреложной и абсолютной.
Конечно, чтобы добиться абсолютной преданности кешиктенов и окончательно вывести их из-под влияния родовых вождей и нойонов, Чингисхану пришлось дать членам охранного корпуса весьма значительные привилегии. Так, рядовой кешиктен по рангу приравнивался к армейскому тысячнику, даже стоял несколько выше. Впрочем, насколько можно судить по «Сокровенному Сказанию», такой высокий ранг имели лишь члены «старой» гвардии; но, несомненно, и самый простой из тургаудов – из числа присланных по разверстке – считался не ниже десятника, а то и сотника. Кроме того, кешиктенов вывели за пределы родовой и даже военной юрисдикции: все решения о наказании или, наоборот, освобождении от наказания принимал сам хан. Чингисхан даже особо предупредил родовых вождей и верхушку собственных нукеров, что любая обида, нанесенная ими кешиктену, не останется безнаказанной. Существовали и другие привилегии, не последней из которых была возможность быстрого карьерного роста.
Нужно сказать, что при столь серьезных льготах на кешиктенов налагались и немалые обязанности по службе. Дисциплина в кешике устанавливалась железная – практически даже в самый мирный период они жили по законам военного времени. Была введена строгая система дежурств и караулов, разделенных на четыре смены. Кешиктены отвечали не только за жизнь хана, что, конечно, было их главной обязанностью; в их функции входило и поддержание порядка в орде, чем занимались преимущественно тургауды. И совсем уж особой была роль кебтеулов – наиболее приближенных к хану воинов.
Собственно, их обязанности стали настолько разнообразными, что порой их и воинами сложно было назвать. Они как бы полувоины-получиновники, а точнее – воины и чиновники в одном лице. По указу Чингисхана кебтеулы отвечали за нормальное функционирование всей ханской орды. Орда же на тот момент была, фактически, единственным элементом центральной власти в формирующейся империи.
В ведении кебтеулов состояла вся дворовая челядь ханской ставки: от верблюжьих и коровьих пастухов до придворных дам-чербиев, подающих пищу хану и его приближенным. Они отвечали и за дворцовые юрты и кибитки, причем как за их сохранность, так и за размещение этих юрт на новом месте после перекочевок. Кебтеулы заведовали и всей продовольственной службой ставки: раздача пищи приближенным производилась только с разрешения начальника охранного караула; следили они и за распределением жертвенного мяса во время поминальных пиров. За растраты продовольственных запасов кебтеулы несли полную ответственность. Многочисленны были и охранные обязанности: ими велось наблюдение за всеми людьми, входящими и выходящими из юрт хана и его свиты; кебтеулы охраняли знамена, барабаны и оружейные арсеналы, а двое – видимо, самых проверенных – Великую Винницу, гигантский сосуд, из которого разливалось вино (первоначально – кумыс) на пирах. И, наконец, еще одной, довольно неожиданной их обязанностью были дела судебные: «Кебтеулы принимают участие в разрешении судебных дел в Зарго, совместно с Шиги-Хутуху (верховным судьей империи)» («Сокровенное Сказание», § 234).
В первые годы империи из числа кебтеулов и, в меньшей степени, тургаудов формировался первичный чиновничий аппарат – в частности, чербии, отвечавшие за всю хозяйственную жизнь центральной ставки. Ханские табуны и отары, ханский дворец и имущество, приготовление и подача пищи – это далеко не полный перечень того, за что отвечали чербии. Впоследствии, когда устройство державы усложнилось и обязанности чербиев возросли, появились и новые должности – отвечающих за учет дани, привозимых товаров и другие.
* * *
И все же главным нововведением Чингисхана, подлинным становым хребтом Йеке Монгол Улус, стала Великая Яса, провозглашенная владыкой монголов на том же курултае 1206 года. Великая Яса – это свод законов, по которым теперь должно было жить монгольское общество, причем свод кодифицированный, и вскоре, по приказу Чингисхана, записанный уйгурским письмом (возможно, уже с 1205 года в ставке Темучина-Чингисхана были уйгурские писцы, которые и создали монгольскую письменность на базе уйгурского алфавита). Великая Яса не отменяла обычное право монголов («йусун» или «торе»), оно продолжало действовать, но с этого времени главным законом стала именно Яса. Точнее, закон Чингисхана включил в себя и ряд важнейших элементов обычного права, и то новое в законодательстве, что определил уже сам монгольский владыка.



Портреты первых ханов Монгольской империи. Китайские рисунки XIII в.


Внедрение кодифицированного права в обществе, до этого не знавшем письменного законодательства, – дело не одного дня. Нужно учесть и непрерывный рост Йеке Монгол Улус от его основания в 1206 году до поражения монголов при Айн-Джалуде в 1260 году. Включение в орбиту монгольской империи все новых, в том числе и высококультурных, народов вызывало к жизни необходимость доработки законов с учетом новых исторических условий. Поэтому окончательное формирование Великой Ясы можно отнести уже к временам Угедэя – преемника Чингисхана. По-видимому, на великих курултаях 1229, 1235 и 1240 годов Яса Чингисхана была расширена за счет формального включения в нее части так называемого «Билика» – записанных изречений Чингисхана на самые разные темы.{Часть сохранившихся фрагментов Великой Ясы и Билика приведена в Приложении 2.} Если возможно такое сравнение, то Яса Чингисхана являлась для монголов своего рода Кораном, а Билик Чингисхана – Сунной. Скорее всего, при Угедэе в Ясу было добавлено еще несколько его собственных законов, принятых с учетом новых реалий. Однако, несмотря на все вносимые дополнения, сама Яса как единый для всего монгольского народа закон вступила в силу во всей ее жестокой мощи в 1206 году. И заметим, что ни одна из введенных в этом году статей Ясы не была впоследствии отменена. Яса могла еще дополняться – в основном, за счет наследия самого Чингисхана, но ее основа оставалась неизменной.
Великая Яса Чингисхана играла исключительно важную роль в Монгольском государстве (а после его распада – и в его отдельных частях). Она стала и фундаментом, и скрепляющей смесью всей державы. Чеканные формулировки Ясы, подкрепленные необычайно жестокой системой наказаний, четко регламентировали все основы жизни нового государства: от повседневных бытовых правил до принципов дипломатии и ведения войны. Яса была суровым законом: самым обычным наказанием даже за сравнительно небольшие преступления являлась смертная казнь. И не случайно европейские путешественники Карпини и Рубрук были буквально потрясены исключительным порядком и законопослушностью, царившими у монголов, которых они считали дикими кочевниками. Кража, убийство, прелюбодеяние, даже банальная драка были в монгольской среде крайне редки. Правда, следует оговориться, что все это относилось именно к монголам – Яса была законом монгольского народа. Но и рамки собственно монгольского народа после 1206 года, когда Чингисхан начал строить свое «всенародное государство», стали значительно шире. На великом курултае 1206 года он объявил, что все кочевые народы его державы (а на тот момент это были, собственно, вообще все народы) отныне становятся единой нацией – монголами. Впоследствии, при расширении империи, оседлые народы в число монголов не включались, а завоеванные кочевники, как правило, также объявлялись монголами. При этом, естественно, Яса становилась законом и для этих «новых» монголов, но законодательства оседлых народов она собой не подменяла. Поэтому, например, за убийство собрата-кочевника монгол приговаривался к смертной казни, а за убийство китайца или мусульманина – в худшем случае, к штрафу.
К сожалению, единый текст Великой Ясы до нас не дошел, сохранились только отдельные фрагменты, причем в разных источниках они порой не совпадают и даже противоречат друг другу. Однако и то, что сохранилось, позволяет уверенно сказать: Яса была чрезвычайно жестоким законодательством. Большинство преступлений каралось смертной казнью. Например, казнь следовала за кражу и скупку краденого, сокрытие беглого раба и даже помощь ему, прелюбодеяние и троекратное банкротство, конокрадство и чародейство. Даже невозвращение оружия, утерянного владельцем и случайно найденного, и отказ проходящему путнику в воде и пище (то есть нарушение законов гостеприимства) наказывались смертью. Разумеется, применялись и другие меры наказания: заключение в тюрьму, ссылка или штраф, но жестокую суть Ясы определяли не они.



В ханской ставке. На троне Чингисхан и Борте


Почему же это чрезвычайно суровое законодательство было сравнительно легко принято монгольским народом? Более того, монголы даже гордились тем, что только у них есть этот исключительный закон, а все остальные народы находятся в заведомо худшем положении, потому что у них нет Ясы. Среди нескольких факторов, обеспечивающих и спокойное принятие Ясы, и беспрекословное следование ее нормам, одним из важнейших было установление порядка в обществе, до этого находившемся в состоянии тяжелого кризиса (сегодня мы назвали бы его системным). Страницы «Сокровенного Сказания» ярко описывают состояние монгольского общества накануне образования империи: «Звездное небо поворачивалось – была всенародная распря. В постель свою не ложились – все друг друга грабили. Вся поверхность земли содрогалась – всесветная брань шла. Не прилечь под свое одеяло – до того шла общая вражда» («Сокровенное Сказание», § 254). В «Джами ат-Таварих» Рашид ад-Дин вкладывает аналогичную оценку в уста самого Чингисхана. Тогда «сыновья не следовали советам (биликам) отцов..., муж не полагался на свою жену, а жена не следовала повелению мужа..., великие не защищали малых, а малые не принимали наставлений старших..., воры, лжецы, враги и мошенники... его [народ] грабили, кони и табуны его не обретали покоя».{Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. I. кн. 2. С. 259.}
Картина поистине апокалиптическая, но, несмотря на явные поэтические преувеличения, в целом соответствующая действительному положению дел в монгольской степи на рубеже XII – XIII веков. В этой ситуации любой, пусть и самый жестокий порядок мог стать только благом – во всяком случае, благом для абсолютного большинства населения. Суровой рукой Чингисхана, опирающегося на могучую военную силу, такой порядок и был установлен. А Яса этот порядок окончательно узаконила и фактически придала ему священный характер. К слову, о том, что сами монголы воспринимали Ясу как некое соглашение с Богом (или высшими силами), который передал им свои повеления через посредство боговдохновенного вождя – Чингисхана, говорят многие наши источники. Так, по мнению Джувейни и Макризи, арабских авторов XIII века, Яса для монголов была талисманом, обеспечивавшим победы на полях сражений; ей приписывалась почти магическая власть.
Другое важное обстоятельство, благоприятствовавшее успеху в монгольском войске, заключалось в том, что Яса, будучи очень суровым законом, являлась еще и законом справедливым. Ведь она, напомним, кодифицировала основные элементы обычного права, то есть вековых обычаев. А в них входили и помощь слабому, и уважение к родителям и старшим, и нетерпимость к предательству, и много других установлений. Но, наверное, самым важным было то, что Яса стала законом, обязательным для всех без исключения монголов, в том числе даже и для самого хана. Конечно, это не следует воспринимать буквально: никто не казнил бы за кражу хана или члена «золотого рода», но преступление оставалось преступлением, кем бы оно ни было совершено. Лишь один человек находился как бы вне Ясы – точнее, олицетворял собой ее самое – это был Чингисхан. Все последующие ханы подчинялись Ясе, как и их подданные. Удивительно, но, за исключением «алтан уруга», мы не находим других привилегированных слоев, для которых Яса делала бы послабления. Те же кешиктены, имевшие привилегию быть судимыми самим ханом, судились им согласно Ясе, и мера наказания оставалась той же, хотя, конечно, могла быть смягчена верховным правителем. То же относилось и к ближайшим сподвижникам хана, его полководцам и нойонам. Нарушить Ясу не смел никто.
Яса устанавливала и другие очень важные положения. К ним, например, относится не только взаимовыручка, доведенная почти до абсолюта, но и связанная с ней напрямую система круговой поруки.{Об этом подробнее будет рассказано в главе 9, касающейся принципов построения монгольской армии.} Закон защищал и неимущих, в пользу которых вводился специальный налог – одна овца от сотни. Больше того, Чингисхан даже ввел правило, согласно которому во время трапезы никто не должен был есть больше своего сотрапезника! Неудивительно, что такое стремление к уравнительной справедливости нравилось огромному большинству населения, хотя едва ли излишне строго претворялось в жизнь.
Теперь рассмотрим подробнее несколько важных принципов устройства монгольского общества, которые были установлены Чингисханом и декларировались Ясой. К числу важнейших относился категорический поведенческий императив: все монголы, без исключения – от последнего бедняка-харачу до великого каана (хана) – не имели права изменять кочевому образу жизни. Как ни удивительно, но это правило действовало даже тогда, когда условия существования значительной части монголов разительно изменились. Через восемь десятилетий после обнародования Ясы знаменитый Хубилай (Великий Хан из книги Марко Поло), который в гораздо большей степени был китайским императором, чем монгольским ханом, неукоснительно следовал этому закону. Даже в XVIII веке, уже в эпоху Екатерины II, крымские Гиреи, последние Чингизиды, поддерживали видимость исполнения этого правила. Соблюдение этого императива, вне зависимости от того, что вкладывал в него Чингисхан, вело к тому, что монголы, и живя среди оседлых народов, не растворялись среди них. Конечно, в таком искусственном противопоставлении крылись и свои подводные камни: самими оседлыми народами монголы всегда воспринимались как чужаки, захватчики, а следовательно – враги. Позднее это привело к почти повсеместному крушению монгольской власти, но на полтора-два века владычества этого хватило.
Другим важным принципом, вытекающим из самого характера создаваемой империи как военно-феодального государства, стало введение внеродовой иерархии на основе десятеричной шкалы. Само это деление на десятки, сотни, тысячи и тумены было делом не новым – по такой схеме строил свое войско еще хуннский шаньгой Модэ. Нововведение Чингисхана состояло в том, что по этому принципу строилось уже не только войско, как у Модэ – схема была распространена на все население державы. В империи Хунну гражданское население продолжало жить родами, а Чингисхан разверстал весь свой улус (остается напомнить, что «улус» означает «люди»: первичным в этом степном государстве было именно население, а не территория) на те же десятки, сотни, тысячи. Во главе каждого из таких подразделений стоял человек, поставленный ханом – или вышестоящим начальником, но все равно от лица хана. Начальники, как правило, были из числа выслужившихся кешиктенов или уже упомянутых «балджунахцев» – то есть людей, лично преданных великому каану. Родственные связи при этом сохранялись лишь частично, в отдельных случаях: например, для икиресов и онгутов. В целом же военный принцип построения державы господствовал повсеместно.
Особенно хорошо он подтверждается выработанной Чингисханом и получившей дальнейшее развитие при его преемниках системой делегирования полномочий. Речь идет о знаменитых пайцзах – своеобразных удостоверениях личности, выдаваемых от лица хана как военным, так и гражданским начальникам. При этом высшая степень отличия – золотая пайцза с изображением тигра – давалась руководителям самых больших отдельных единиц войска – туменов. Такую же пайцзу получали и аналогичные темникам гражданские начальники. Далее шло по нисходящей: существовали серебряные, медные (бронзовые) и деревянные пайцзы. Деревянная пайцза выдавалась как символ делегированной ханом власти младшим командирам войска – десятникам. Каждый тип пайцзы предоставлял определенную группу полномочий, а самый высший (есть сведения, что существовали пайцзы и более высокого ранга, чем золотая пайцза с тигром) означал, что предъявителю таковой надо было подчиняться, как самому великому хану. По-видимому, такими пайцзами наделялись командующие отдельными монгольскими армиями из нескольких туменов и важнейшие гражданские чиновники – такие, как Махмуд Ялавач или Елюй Чуцай. Но изначально вся эта система строилась все на том же десятеричном принципе, хотя в дальнейшем все более и более усложнялась.
Такая структурная схема Монгольского улуса как нельзя более подходила для выполнения задач, поставленных Чингисханом. Созданную «железом и кровью» империю Чингисхана вполне можно считать самой военизированной державой всех времен. Основой империи была война: сначала за объединение степи, а затем за расширение ее (империи) пределов до «последнего моря». И поистине всеобщая милитаризация работала на нужды этой непрерывной экспансии. Такое деление гражданского общества сильно облегчало мобилизацию войска, поскольку существовала четкая разнарядка – сколько воинов должен поставить каждый элемент структуры. Аналогично обстояло дело и со снабжением и оснащением войска: каждые десять, сто, тысяча кибиток должны были дать определенное количество коней, оружия, продовольствия и так далее. Для жесткого обеспечения воинских наборов и поставок вводилась круговая порука – за выполнение отвечала вся ячейка во главе с начальником (как известно, подобный принцип, хотя и не носивший столь явного милитаристского характера, господствовал и в русской крестьянской общине вплоть до начала двадцатого века). А чтобы сделать эту структуру максимально прочной, Чингисхан категорически запретил переход из одного звена в другое. Человек не мог поменять свой десяток (в армии – воинский, в гражданской жизни – десяток кибиток) на другой под страхом смертной казни; аналогичному наказанию мог быть подвергнут и начальник, принявший пришлого. Фактически, такая система означала установление самого жесткого крепостного права в своеобразной форме – сродни военным поселениям графа Аракчеева.



Храм Чингисхана в Эрке-Хара. Фотография 1956 г.


Система эта хорошо работала и на задуманное Чингисханом объединение всех чрезвычайно многочисленных племен в единый монгольский народ. Разрыв родовых связей, уравнивание всех элементов новой структуры по своим обязанностям и правам – все это, подкрепленное авторитетом «божественного вождя всех людей, живущих в войлочных кибитках», быстро привело к тому, что на смену кераитам, найманам, катакинам и тайджиутам (несть им числа) пришло гордое имя: «монгол».
Создание государства, а затем и быстрый рост его, с включением в Pax Mongolica все новых территорий и народов, со всей необходимостью требовали все новых шагов по упорядочиванию империи, а следовательно – и все большего усложнения системы. И как здесь не привести знаменитые слова будущего канцлера (премьер-министра) Монгольской империи Елюй Чуцая, представителя киданьского царского рода, обращенные им к Чингисхану: «Вы смогли завоевать империю (Елюй Чуцай употребил здесь иное слово, аналог которому – «Вселенная, Поднебесный мир»), сидя на коне, но управлять империей, сидя на коне, нельзя». И уже с 1206 года начинается это постепенное строительство полноценного государства, которое завершилось уже после смерти Чингисхана, при его преемнике Угедэе. Здесь надо прямо сказать, что сам Чингисхан, кочевник до мозга костей, уделял внимание лишь тем элементам государственности, которые увеличивали военную мощь державы, обеспечивали ее непрерывную экспансию. Механизмами ее гражданского управления – такими, скажем, как налогообложение, он в значительной степени пренебрегал. Идеалом Чингисхана было распространение кочевых порядков жизни на весь мир, и он всерьез, например, подумывал об уничтожении всех китайцев (десятков миллионов человек!) с тем, чтобы сделать Китай продолжением Монгольской степи. Лишь скрепя сердце он согласился с доводами Елюй Чуцая (которого, по-видимому, поддерживали сыновья Чингисхана – Джучи и Угедэй), что сохранение китайского населения принесет ему гораздо больше богатств. Не слишком он стремился и к расширению чиновничьего класса империи, ограничиваясь лишь самыми необходимыми нововведениями в этой области: бюрократия махровым цветом расцвела лишь при его преемниках – Угедэе, Мунке (Менгу) и Хубилае. Тем не менее, ряд важных шагов в становлении Йеке Монгол Улус как настоящего полнокровного государства был сделан уже при Чингисхане.
Так, введение Ясы с необходимостью потребовало введения и должности для человека, отвечающего за ее неукоснительное внедрение и соблюдение. И Чингисханом был создан Верховный государственный суд – Гурдерей-Заргу. Верховным судьей всех монголов был назначен приемный сын Чингисхана – Шиги-Хутуху. Этот талантливый политик и умный человек (но очень слабый полководец!) стал настоящим оком и ухом государевым. Шиги-Хутуху отвечал как раз за пресловутую разверстку населения, распределял доли, полагающиеся ханским родичам и нойонам. На него же Чингисхан возложил и уголовные дела: «Искореняй воровство, уничтожай обман во всех пределах государства. Повинных смерти – предавай смерти, повинных наказанию или штрафу – наказуй» («Сокровенное Сказание», § 203). Помогать верховному судье в исполнении обязанностей должны были, как уже говорилось выше, кебтеулы. Кроме того, для тщательного контроля за исполнением предписаний по разверстке и приговоров, Чингисхан повелел записывать их в специальную Синюю роспись – «Кок Дебтер Бичик». Роспись создавалась по представлению Шиги-Хутуху и утверждалась Чингисханом, тем самым становясь законом, который не мог изменить никто.


Имперская печать великого хана Гуюка


В «Кок Дебтер Бичик» вносились все повинности, которые должны были выполнять по разверстке подданные Монгольской империи. После завоевания областей с оседлым населением сюда же стали записываться и те налоги, которыми это население облагалось. Как уже отмечалось, сам Чингисхан довольно скептически относился к регулярному налогообложению, предпочитая ему прямой грабеж населения во время военных походов. Но уже ближе к концу жизни он был убежден выкладками Елюй Чуцая, который после этого приобрел большой авторитет, а при Угедэе стал фактическим главой монгольского правительства – разумеется, подотчетного великому каану. При Угедэе и Елюй Чуцае и была окончательно упорядочена налоговая система монгольской державы.
Уже говорилось о существовании в Йеке Монгол Улус специального налога в пользу бедных. Данных о том, насколько этот налог действительно использовался на нужды бедноты, у нас не имеется, но некоторые намеки на то, что он, особенно при преемниках Чингисхана, не всегда употреблялся по назначению, в наших источниках есть. Например, при Угедэе вместо прямого налогообложения часто использовалась система откупов, на которой, конечно, наживались сами откупщики – обычно из числа богатых мусульманских или уйгурских купцов. В правление Чингисхана же, в силу неразвитости денежных отношений и для поддержания сугубо военного характера державы, применялись, в основном, прямые налоги. При этом собственно налоги и повинности, например, по обеспечению армии конями или продовольствием, еще никак не разделялись и назывались общим термином – «алба». Все же можно выделить такой налог, как «шулен» – одна двухгодовалая овца от каждого стада поступала в пользу хана, для нормального функционирования ханской ставки. Аналогичные функции исполнял и питьевой натуральный налог или повинность – «ундан». По свидетельству Рубрука, эта повинность действовала еще и в середине XIII века в ставке Батыя: «Татарам надлежит приносить ко дворам своих господ кобылье молоко каждого третьего дня». И конечно, чрезвычайно разнообразными оставались повинности, обеспечивавшие военные и государственные нужды (в империи Чингисхана эти два понятия, как правило, означали одно и то же). В этой связи крайне интересно рассмотреть эволюцию одного весьма важного нововведения Чингисхана – образованной им вскоре после 1206 года дорожной службы.
Сама эта служба создавалась Чингисханом как почти исключительно военная организация – в целях быстрой передачи ханских приказов своим войскам на походе или доведения до нойонов распоряжений о сборе войска. Позднее она использовалась и для других разнообразных нужд – в частности, дипломатических. Для бесперебойной передачи ханских повелений по всей территории империи Чингисхан сформировал два специальных корпуса. Это были ханские гонцы, которые обеспечивали передачу ханских приказов и воинских донесений монгольских полководцев, и так называемый «даругачин» – корпус особых военных чиновников: они назывались «даруга» (а на Руси их чаще называли «дарога» – кстати, это слово ничего не напоминает?), которые отвечали за отдельные участки ханских дорог – в пределах ста-двухсот километров – и за бесперебойное снабжение тех же гонцов, послов и других ханских представителей конями, продовольствием и вообще всем необходимым.
Эти «даруга» в пределах назначенной им для контроля территории обладали очень большими полномочиями. Для обеспечения безопасности дорог им придавались воинские отряды; используя эту же военную силу, они могли накладывать на близлежащее население экстраординарные повинности – например, обеспечить ханское посольство свежими лошадьми и продовольствием, сверх уже собранных налогов. Фактически, в пределах подведомственной ему области «даруга» был «и царь, и бог, и воинский начальник». Широкие полномочия, подкрепленные военной силой и авторитетом самого хана, сделали корпус «даругачин» очень мощной структурой. И если вначале они отвечали только за поддержание имперских путей сообщения в рабочем состоянии, то постепенно стали использоваться и в других целях. Особенно заметным это изменение функций «даругачин» стало после серьезной реформы дорожной службы, проведенной Угедэем в 1234 году. Угедэй создал настоящую систему почтовых станций – «ямов». Каждым «ямом» заведовал смотритель – «ямчин», а само движение по империи теперь должно было производиться от яма к яму и никак иначе. «Даругачин» же в этих условиях, фактически, превратились в имперских чиновников на местах, отвечавших, главным образом, за выполнение населением имперских повинностей и сбор налогов для общедержавных нужд. Эти чиновники великого хана сегодня нам больше известны под их тюркским названием – «баскаки».
Таково, в общих чертах, было устройство Монгольской империи при Чингисхане и его ближайших преемниках. А теперь обратимся к главному элементу, обеспечившему небывалую мощь Монгольской державы – рассмотрим численность, принципы комплектования, стратегию, тактику и вооружение армии Монгольской империи.


Глава 9. Армия Монгольской империи


Монгольская армия эпохи Чингисхана и его преемников – явление в мировой истории совершенно исключительное. Строго говоря, это относится не только к собственно армии: вообще вся организация военного дела в Монгольской державе поистине уникальна. Вышедшая из недр родового общества и упорядоченная гением Чингисхана, эта армия по своим боевым качествам далеко превосходила войска стран с тысячелетней историей. А многие элементы организации, стратегии, воинской дисциплины опередили свое время на столетия и лишь в XIX – XX веках вошли в практику искусства войны. Так что же представляла собой в XIII веке армия Монгольской империи?
Писать об этом и легко и сложно. Легко потому, что из всего комплекса наших знаний о державе Чингизидов львиную долю составляют сведения о ее военных достижениях. Десятки, если не сотни авторов, очевидцев монгольских завоеваний, оставили нам тысячи страниц текстов. Но тут и начинаются сложности. Во-первых, практически все эти тексты написаныпротивниками монголов или, во всяком случае, людьми чрезвычайно далекими от монгольского менталитета. Отсюда и необъективность, ошибки, порой намеренная ложь. Пожалуй, ни одна армия в истории не окружена таким количеством мифов, притом чаще всего мифов враждебных, как монгольская армия. И, к сожалению, эти вымыслы о монголах оказались на редкость живучими, а сто раз повторенная ложь стала восприниматься как истинная правда. Она вошла в учебники истории, по которым учились и учимся до сих пор и мы с вами. Можно привести два примера, с которыми знаком, наверное, каждый.


Дворец богдо-хана в Улан-Баторе


С легкой руки русских историков XIX века закрепилось утверждение о том, что дисциплина в монгольской армии поддерживалась невероятными по жестокости мерами: если в бою два-три человека из десятка отступили – казнят весь десяток. Таких методов устрашения не знала действительно ни одна армия (децимация в древнем Риме – лишь казнь каждого десятого труса, бежавшего с поля боя). Но... не знала их и монгольская армия. Весь этот миф основан на недоразумении, точнее – на неверном прочтении того отрывка из Плано Карпини, на который ссылались русские историки. Видимо, знание латинского языка тогда было все же не на той высоте, какую мы привыкли предполагать. Что же на самом деле пишет Плано Карпини? «Если из десяти человек бежит один, или двое, или трое, или даже больше, то все они умерщвляются, и если бегут все десять, а не бегут другие сто, то все умерщвляются; и, говоря кратко, если они не отступают сообща, то все бегущие (курсив мой – авт.) умерщвляются».{Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. М., 1957. С.49.} Иными словами, Карпини прямо говорит: казни подлежали именно трусы, бежавшие с поля боя, но никак не их соратники-храбрецы. Разумеется, и эта мера была весьма жестокой, хотя бы в сравнении с той же децимацией, но она абсолютно логически и морально оправданна. Но казнь смельчаков, державших строй, да еще при явно очень тяжелой боевой обстановке – это уж ни в какие ворота не лезет! Тем не менее, легенда распространилась – и вот мы видим, что, оказывается, монголы занимались бессмысленными (а с военной точки зрения – абсурдными, находящимися за пределами здравого смысла) убийствами.
Другой миф: якобы монголы, захватывая так называемые цивилизованные страны, уничтожали все на своем пути: этакая стихийная сила, разрушающая из любви к самому процессу разрушения. Эта точка зрения базируется на тех сведениях, которые дают нам персидские и арабские авторы той эпохи. И тоже верна лишь в малой степени. Так, например, сообщается, что после взятия Мерва все его население было убито или уведено в рабство. А через год Мерв восстал против захватчиков, и снова пришли монголы, и снова всех убили. Кого? К этой же категории относятся и рассказы о сотнях тысяч и миллионах жертв монголов при захвате иранских городов. Да, монголы отнюдь не были ангелами; да, их жестокость, вероятно, превосходила нормы того времени. Но вот бессмысленной ее назвать никак нельзя. Больше того, система репрессий была тщательно продумана и направлялась она против тех, кто оказывал монгольской армии наибольшее сопротивление. Террор был одной из составляющих военной стратегии монголов, заметно облегчавшей им завоевания. Активно сопротивлявшихся уничтожали, отдавшихся на волю победителя только облагали десятиной и – живите, как жили. И такая тактика давала огромный успех: десятки и сотни городов, которые могли всерьез задержать или сильно раздробить силы монголов, сдавались без боя, что позволяло сохранить темп наступления и, заметим, сберегало жизни тысячам монгольских воинов.
Таковы только два примера мифов о монгольской армии – мифов, утвердившихся в массовом сознании вплоть до настоящего времени. А ими список нелепостей и прямого вранья далеко не исчерпывается. Между тем, эти ложные сведения ведут к очень серьезному искажению и нашего представления о монголах как народе, показывая их в совершенно неверном свете, и вообще о характере эпохи монгольских завоеваний. А только объективный взгляд на происходящее позволяет понять, как мог возникнуть и уверенно развиваться такой феномен, как мировая империя монголов.
Вторая трудность в рассказе о монгольской армии состоит в том, что в созданной гением Чингисхана державе армия, войны были не просто важным элементом; нет, они составляли самую сущность империи Чингизидов. Вся держава строилась на военных принципах, все мужчины были воинами, вся структура империи работала только на войну. В определенном смысле, собственно держава Чингисхана и армия Монгольской империи составляли единое целое, и отделить одно от другого – вот это относится к армии, а то уже к самому государству – не всегда представляется возможным. Попробуем все же разобраться в этих непростых вопросах. И первым из них будет вопрос о численности монгольской армии в разные периоды и на разных направлениях экспансии империи Чингизидов.
Эта тема, как и многие другие, касающиеся военного устройства Монгольской державы, тоже не избежала деформаций и в массовом сознании, и в сведениях, предоставленных авторами первоисточников, и в трудах историков-монголоведов. Есть, например, устоявшееся мнение об огромной численности монгольских армий, об их значительном количественном превосходстве над своими противниками. А отсюда часто следует и вывод, что именно за счет этого численного перевеса монголами и одерживались их постоянные победы. Между тем, это мнение абсолютно неверно. Наоборот, войска государств, на которых обрушивалось монгольское нашествие, как правило, превосходили своей численностью, и порой весьма значительно, наступавшие монгольские армии. Цзиньский Китай накануне вторжения Чингисхана располагал почти миллионной армией; от четырехсот до пятисот тысяч человек могла выставить на поле боя огромная держава Хорезмшахов. Средневековая Русь располагала мобилизационными возможностями в двести_двести пятьдесят тысяч вооруженных воинов. В то время как все население восточной части Великой степи, которая с 1206 года и составляла собственно державу монголов (во всяком случае, знаменитая войсковая разверстка Чингисхана включала в себя только эту часть) едва ли намного превышало миллион человек. А это значит, что даже максимально возможная мобилизация могла дать немногим более двухсот тысяч воинов. На практике же, даже при том высочайшем уровне милитаризации общества, который существовал при Чингисхане и его преемниках, армии были значительно меньше, так как существовал еще и мобилизационный резерв из старших сыновей.



Обе стороны монгольской пайцзы


Появление версии об огромном количественном превосходстве монголов, безусловно, лежит на совести многочисленных авторов того времени, представляющих противников монголов. Китайские, арабские, персидские, русские, западноевропейские хроники и летописи пестрят сообщениями о бесчисленных монгольских ордах, о том, что монголов было «как звезд на небе» (к слову, на небе невооруженным взглядом можно разглядеть только три тысячи звезд – не возникала ли такая аберрация и у описывающих монгольские армии?). Такие свидетельства противников монголов вполне понятны с психологической точки зрения. Ведь им необходимо было объяснить, как их, такие замечательные, цивилизованные и могучие державы могли рухнуть под ударами диких необразованных варваров, какими они считали монголов. Численное превосходство врага и давало такое объяснение, льющееся как бальзам на души проигравших: «Наши воины бились как герои, но монголов было в пять (десять, двадцать) раз больше, и мы проиграли». Нет нужды говорить, насколько такая пропаганда, хорошо известная по тысячам других примеров из разных эпох и стран, соответствует реальной действительности. Наверное, если бы держава Дария не была полностью покорена Александром Македонским, то персидские авторы того времени с удовольствием писали бы о миллионных македонских армиях. Между тем, армия Александра Великого никогда не превышала пятидесяти тысяч человек, и количественно значительно уступала персидской, в той же мере превосходя ее качественно. С полным основанием этот вывод можно отнести и к монгольской армии. В конце концов, как это ни обидно звучит для нашего уха, но восьмидесятитысячная русско-половецкая армия была на Калке наголову разгромлена двадцатитысячным (!) корпусом Субэдэя и Джебэ.{Спор о том, был ли в корпусе Субэдэя и Джебэ третий, дополнительный тумен, историки ведут до сих пор, но принципиально это ничего не меняет – монгольская армия на Калке в несколько раз (!) численно уступала русско-половецкому войску.}
Преувеличенные данные о численном составе монгольских армий, приводимые нашими источниками, могут объясняться и другими причинами. Они связаны и со спецификой самого монгольского войска, и с особенностями военной стратегии монголов. Так, известно, что в походе у каждого монгольского воина было от одного до четырех запасных коней: обычной нормой считались две запасные лошади); кроме того, с войском шли многочисленные табуны «центрального резерва». Поэтому армия монголов всегда казалась намного большей, чем она была на самом деле. У страха глаза велики, и пятидесятитысячное войско с двумя сотнями тысяч лошадей превращалось в двухсоттысячную армию. Зачастую же монголы, с целью запугать противника перед сражением, применяли военную хитрость. Ночью на походе, перед лицом врага, они разжигали в несколько раз больше костров, чем требовалось, и тем самым создавали иллюзию бесчисленности своих полчищ. Такой метод дезинформации и запугивания противника был у монголов широко распространен и применялся довольно часто: например, он сыграл огромную роль в уже описанном найманском походе. Ради объективности следует сказать, что при необходимости, когда нужно было, наоборот, успокоить врага, заставить его поверить в свое кажущееся превосходство (с тем, чтобы отпала нужда в дополнительных военных приготовлениях), монгольские полководцы, и в особенности Чингисхан, стремились всячески преуменьшить свои силы. Это еще до начала войны значительно демобилизовывало противника, и тем страшнее на него действовало, когда он сталкивался с реальной мощью монгольских армий. Самый известный пример такого рода дезинформации – сведения о монгольском войске, сообщенные знаменитым монгольским шпионом и дипломатом (в ту эпоху эти понятия были почти равнозначны) Махмудом Ялавачем хорезмшаху Мухаммеду ибн Текешу. Махмуд Ялавач, говоря о численности монгольского войска в сравнении с войском хорезмшаха, уподобил монгольскую армию струйке дыма в ночи. Хорезмшах поверил в свое полное превосходство над возможным противником, и ... результат известен.
Наряду с преувеличением численности монгольских армий и господством такого взгляда на протяжении долгих столетий, уже в XX веке проявилась и обратная тенденция – всячески преуменьшать силы монголов. Историки-монголоведы так называемой «евразийской школы» этим особенно увлекались и тоже порой доводили ситуацию до абсурда. С их легкой руки, например, пошла гулять версия, что все войско Батыя, ушедшее в Великий Западный поход, насчитывало, якобы, не более тридцати тысяч человек, а собственно монголов среди них вообще было только четыре тысячи (!). Но аргументация «евразийцев» при этом совершенно невразумительна и служит, по существу, одной цели: показать, какими крутыми, великими и непревзойденными воинами были монголы Чингисхана. Однако, ни гений Чингисхана, ни действительно выдающиеся боевые качества монгольских армий не нуждаются в таких сомнительных обоснованиях.
Перейдем теперь, с учетом вышесказанного, к оценке реальной численности монгольских войск в эпоху Чингисхана и его преемников.{Довольно качественный анализ этой проблемы произведен российским исследователем Р.П. Храпачевским в книге «Военная держава Чингисхана». Большинство его выводов достаточно объективны, однако с некоторыми оценками трудно согласиться.} Уже было сказано, что даже максимально возможная мобилизация всех сил Йеке Монгол Улус могла дать только двести, в самом крайнем случае – двести пятьдесят тысяч воинов. Однако такая сверхтотальная мобилизация полностью подорвала бы всю систему хозяйства кочевников Великой степи и никогда не применялась на практике. Чингисхан, конечно, строил свое «всенародное государство» в первую очередь как военную державу, но в его планы не входила безудержная экспансия ценой гибели кочевого образа жизни и разрушения базовых основ существования монгольского народа. Монгольский владыка, не забывая, разумеется, про себя и свой «алтан уруг», хотел все же сделать своих кочевников богатыми, довольными и счастливыми. Но и расширение «монголосферы» до максимально возможных пределов также входило в его планы. Некоторое противоречие, существовавшее между этими двумя целями, заставило его искать золотую середину, которая позволила бы и кочевой быт не разрушить, и иметь армию, способную выполнять любые боевые задачи. Такой золотой серединой стала разверстка всего кочевого населения империи на «тысячи», которые делились на сотни и десятки, а сами, в свою очередь, объединялись в тумены.



Монгол в чешуйчатом доспехе. Персидский рисунок XIV в.


Насколько можно судить, именно «тысяча» составляла главную структурную единицу Монгольской империи. В гражданской жизни это была тысяча кибиток как крупное кочевое образование под общим управлением начальника, поставленного ханом. В военной – просто тысяча (арифметическая) воинов, которую эта тысяча кибиток обязана была поставить в случае войны. Впервые такое четкое разделение монгольского народа и войска было произведено уже в момент создания Монгольской империи, в 1206 году. На великом курултае Чингисхан разверстал все свое войско на тысячи и назначил начальствовать над ними девяносто пять нойонов-тысячников. Восемьдесят шесть тысяч были собственно монгольскими, и тысячники в них были назначены из числа сподвижников хана; в двух сравнительно небольших подразделениях – три тысячи икиресов и шесть тысяч онгутов – еще сохранялись некоторая автономия и родовой принцип организации. Кроме того, вне этих девяноста пяти тысяч находился отдельный корпус кешиктенов, набиравшийся из сыновей нойонов, воинов-багатуров и людей свободного состояния. Корпус этот тогда же был расширен до полноценного тумена, то есть десяти тысяч человек, и, таким образом, вся монгольская армия перед началом завоевательных походов Чингисхана насчитывала сто пять тысяч конных воинов.
Позднее, с включением в орбиту империи еще нескольких народов степи, Чингисханом была произведена вторая, и последняя, разверстка монгольского народа и армии, в которую теперь включили племена лесных кочевников, енисейских кыргызов и некоторые другие. Окончательный количественный состав монгольской армии был определен в сто двадцать девять тысяч воинов (а соответственно, все население делилось на сто двадцать девять тысяч кибиток) и больше уже никогда не пересматривался, поскольку решения Чингисхана были неотменяемы на протяжении всей истории Монгольской империи. Добавим к этому десять тысяч кешиктенов, стоявших вне этой основополагающей структуры, и получим приблизительно стосорокатысячную армию. И это уже объективный факт – собственно монгольская армия при Чингисхане и его наследниках и вплоть до раскола державы не превышала ста сорока тысяч воинов.
Но слова «собственно монгольская» выделены здесь не случайно. После гигантских завоеваний на востоке и западе в состав армии на правах вспомогательных сил (но не в число упомянутых ста двадцати девяти тысяч) вошли отряды уйгуров, карлуков, чжурчжэней, китайцев и так далее. Наши источники насчитывают сорок шесть таких вспомогательных отрядов. Их численность, к сожалению, неизвестна, но далеко не тайна то, что они никогда не составляли боевую основу монгольской армии, и лишь при Угедэе, с присоединением к Йеке Монгол Улус чрезвычайно многочисленного кыпчакского народа (половцев), число немонгольских воинов по меньшей мере сравнялось с числом монгольских. Сами кыпчаки, кстати, на тысячи разверстаны не были, а вошли в состав тысяч, созданных Чингисханом. Отчего, кстати, некоторые формальные «тысячи», особенно в улусе Джучи после похода Батыя, могли насчитывать три, пять, а то и десять тысяч кибиток. Тем не менее, войско, выставляемое ими, по-прежнему равнялось тысяче и, хотя в поздний период Империи, вероятно, значительно превышало это число, по названию оставалось пресловутой «тысячей».
Оценить в этой ситуации полную численность армий Монгольской империи в период ее наивысшего расцвета достаточно сложно. С уверенностью можно говорить лишь, что эти дополнительные контингента, вне установленных Чингисханом, насчитывали не менее шестидесяти тысяч и вряд ли более тех же ста сорока тысяч человек. Таким образом, общая численность всех армий монголов к середине XIII века составляла от двухсот до двухсот восьмидесяти тысяч воинов, из которых «реестровыми» монголами числились сто сорок тысяч человек, а собственно монголов, или монголов-нирун, насчитывалась едва ли четверть, то есть пятьдесят-шестьдесят тысяч.
Такова оценка численности всех монгольских армий в разные периоды существования империи. Но не меньший интерес вызывает и то, какими силами располагали монголы в своих знаменитых завоевательных походах при Чингисхане и его преемниках. Ясно, что, за исключением похода на Цзиньский Китай в 1211 году, монголы никогда больше не имели возможности бросить на врага всю свою армию: после этого война уже всегда шла на нескольких фронтах. И чем больше расширялась монгольская экспансия, тем соответственно меньшие контингента они могли выставить на новых направлениях своего перманентного наступления. И действительно, хотя и несколько снивелированная постоянным включением в войско людей из покоренных народов, такая тенденция вполне прослеживается.
Самым, пожалуй, крупным по числу задействованных в нем воинов стал поход на государство Хорезмшахов в 1219 году. К этому моменту завоевание Цзиньского Китая – главного врага монголов – далеко еще не закончилось, и потому Чингисхан вынужден был раздробить свои силы. Очень значительный воинский контингент был им оставлен в Китае, под общим командованием Мухали. По оценкам историков, это войско насчитывало от шестидесяти до ста тысяч солдат; однако в оценке того, сколько же воинов относилось к собственно монголам, мнения резко расходятся. Р.П. Храпачевский, например, считает, что подавляющее большинство в армии Мухали составляли вспомогательные войска из числа бывших противников, перешедших на сторону Чингисхана. Собственно же монголов было только тринадцать тысяч, притом пять тысяч из них использовались лишь для охраны коренного юрта – то есть в войне как таковой участия не принимали. С такой оценкой, хотя бы из военно-стратегических соображений, невозможно согласиться.
В самом деле, при таком раскладе получается, что Мухали реально располагал лишь восемью тысячами монгольских конников и едва ли не вдесятеро большей армией из вчерашних противников, передавшихся монголам. И это во враждебной стране, далеко еще не покоренной и располагающей на тот момент превосходящими силами, хотя и деморализованными предыдущими поражениями. Что же могло помешать этим новоявленным союзникам предать своих новых хозяев и с легкостью уничтожить столь небольшую армию (в сущности, отряд) Мухали? История знает немало подобных примеров. Поверить в столь явную стратегическую недальновидность Чингисхана никак нельзя. Монгольский хан и до, и после не раз показывал свои возможности как мастера стратегического планирования. Но получается, что в этом случае он пошел на ничем не оправданный риск, грозивший чрезвычайно опасными последствиями. И это тот хитрый и осторожный полководец, который в своих наставлениях специально подчеркивал, как необходимы в военных делах осторожность и осмотрительность. Следовательно, в подобном раскладе явно прослеживается ошибка.
В своем анализе численности войск, которые Чингисхан оставил Мухали для ведения войны в Китае, Р.П. Храпачевский опирается на свидетельство Рашид ад-Дина. Рассмотрим его и мы. Рашид ад-Дин пишет: «Он (Чингисхан) дал ему (Мухали) один тумен войска из племени онгут, одну тысячу сборную, четыре тысячи из племени икирас, ...одну тысячу мангутов, ...три тысячи из кунгиратов, ...две тысячи джалаиров».{Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. I. Кн. 2. С.179.} И далее: «Он вверил ему также то, что было покорено из областей Хитая и владений Джурджэ с тем, чтобы он их охранял и завоевал бы по мере возможности то, что не подчинилось».{Там же.}
Вначале отметим, что в этом отрывке нигде не говорится, что пять тысяч воинов из указанного числа предназначались для охраны коренного монгольского юрта. Наоборот, с полной ясностью утверждается, что все эти войска должны были воевать именно в Китае и других задач перед ними не ставилось. Таким образом, эти полтумена смело можно добавлять к военной группировке монголов в Китае. Далее. По непонятным причинам российский исследователь исключает из числа собственно монгольских воинов целый тумен (то есть десять тысяч бойцов) онгутов, давних и верных союзников Чингисхана, оказывавших ему поддержку еще до судьбоносной войны с найманами. Между тем, онгуты еще с 1206 года входили в число девяноста пяти реестровых тысяч всемонгольского войска, хотя и имели некоторую внутреннюю автономию. В этом смысле они ничем не отличались от тех же икиресов, также переданных Мухали. Но икиресов наш автор почему-то уверенно относит к монголам, а такой же монголоязычный народ онгутов, к тому же связанный с Борджигинами и родственными узами, – почему-то нет. Так что добавляем к монголам Мухали еще десять тысяч первоклассных воинов.
Но и это не все. Рашид ад-Дин говорит, что Чингисхан «дал» Мухали воинов-монголов для войны в Китае. Но не забудем, что и сам Мухали был тысячником с 1206 года, а позднее – темником-нойоном, и его собственную тысячу (а может быть и целый тумен) ему не нужно было «давать», она у него уже имелась, причем тысяча Мухали была отборной, первой в войске левого крыла армии Чингисхана. Наконец, обратим внимание на свойственные Рашид ад-Дину ошибки и противоречия: в другом месте он говорит, что в Китае с Мухали осталось все левое крыло монгольского войска,{Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. I. Кн. 2. С. 256.} то есть шестьдесят две тысячи человек, что, конечно, не соответствует действительности. К тому же, согласно другому реестру, приведенному в китайской рукописи «Шэн-у цинь-чжэн лу» («Описание личных походов священно-воинственного»), Мухали была оставлена не одна, а четыре тысячи мангутов, то есть столько же, сколько их старых друзей и воинских соперников (в хорошем смысле) урутов. В эти сведения верится больше: в конце концов, кому как не китайцам лучше знать, сколько войск действовало именно на китайском фронте (тем более, что, по некоторым данным, первоначально автором книги был видный монгольский полководец Чаган).
Итак, если подвести итог этого анализа, то получится, что реально Мухали имел в Китае от двадцати четырех до тридцати шести тысяч воинов из собственно монгольского войска плюс дальний резерв в пять тысяч, стоявший в коренной Монголии. Вот против такой монгольской армии даже пятьдесят-шестьдесят тысяч новых союзников вряд ли посмели бы выступить, памятуя о высочайших боевых возможностях монголов.
А из этих расчетов уже нетрудно выяснить и численность войска монголов, которое отправилось в поход на государство Хорезмшахов. Из ста двадцати девяти реестровых тысяч от двадцати девяти до сорока одной тысячи оставались в Китае и Монголии, остальные, без сомнения, были направлены в Среднюю Азию. Прибавим к ним полный тумен кешиктенов Чингисхана, поскольку в этом походе участвовал и сам хан. Итого получается сто – сто десять тысяч только собственно монголов. Труднее оценить число вспомогательных войск, но известно, что в этом походе участвовал один тумен уйгуров, шесть тысяч карлуков, один сборный тумен из восточнотуркестанских воинов, специальный технический корпус (осадных машин) из китайцев и чжурчжэней и, видимо, еще некоторое число более мелких отрядов. Эти силы примерно можно оценить в сорок-пятьдесят тысяч человек, и, таким образом, все войско Чингисхана, двинувшееся в среднеазиатский поход, насчитывало около ста пятидесяти тысяч воинов. А мобилизационные возможности хорезмшахов, по самым минимальным оценкам, составляли четыреста тысяч солдат только регулярной армии. Вот вам и «бесчисленные монгольские орды», которые якобы брали верх за счет количественного превосходства!
Аналогичный подсчет, основанный на тщательном анализе источников, можно сделать и по самой, пожалуй, знаменитой военной кампании монголов – Великому Западному походу 1236 – 1242 годов. Здесь также не обошлось без излишне эмоциональных и, мягко говоря, сомнительных оценок. Русская летопись повествует о несметной силе войск Батыя, приведенных на Русь, так что под ними «дрожала и стонала земля». Но это явное поэтическое преувеличение привело к тому, что некоторые русские историки оценили численность Батыевых туменов умопомрачительной цифрой в шестьсот тысяч человек. Такое количество воинов не могла дать даже вся Великая степь вместе взятая. А чем кормить почти два миллиона (!) лошадей? В такой оценке явно отсутствует элементарный здравый смысл, и с ней можно сравнить только указание древнегреческих историков о пяти с половиной миллионах персидских воинов, направленных Ксерксом на завоевание Эллады. С военной точки зрения и то, и другое – полный бред. Но нельзя согласиться и с противоположным, уже упомянутым, мнением некоторых историков-евразийцев, утверждающих, что регулярная армия Батыя насчитывала только тридцать тысяч бойцов. Данные наших источников никак не позволяют примириться с такой оценкой.
Итак, мнения монголоведов, как мы видим, расходятся в целых двадцать раз, и истину, как всегда, стоит искать посередине. Тем более, что и первоисточники вполне позволяют дать более справедливую оценку. Мы знаем, что в походе участвовало одиннадцать (или двенадцать) царевичей Чингизидов, у каждого из которых имелся собственный тумен. Тумен формально равнялся десяти тысячам воинов, но, даже несмотря на стремление самого Чингисхана максимально упорядочить структуру войска, тумены оставались самыми нечеткими в количественном исчислении армейскими единицами. Десять тысяч солдат – это был тумен идеальный, но чаще тумены были меньше, особенно когда к реестровым монгольским тысячам механически присоединялись союзники из числа других кочевников. А именно так обстояло дело в Великом Западном походе. По реестру же эти монгольские царевичи владели примерно сорока тысячами монгольских воинов, приписанных к Чингисхановым тысячам. Вероятно, притом, что некоторая часть монгольских воинов оставалась для охраны собственных юртов царевичей Чингизидов. Так что цифра в тридцать – тридцать пять тысяч монголов, участвовавших в походе, представляется наиболее достоверной. А по свидетельству венгерского монаха Юлиана (1236 год), монголы составляли примерно одну треть всего войска Чингизидов. То есть все войско перед началом похода оценивается в сто тысяч регулярных конных бойцов. Несомненно, участвовали в походе и вспомогательные части, например, инженерные; примыкали к походу и разного рода искатели приключений и любители пограбить. Но их сложно оценивать как настоящую военную силу. И, видимо, самой верной оценкой численности монгольского войска в Великом Западном походе, возможной при сегодняшнем уровне изученности вопроса, будет число в сто – сто двадцать тысяч воинов. Отметим здесь, что мобилизационные возможности одной только Руси превышали эти цифры, как минимум, в два раза. Так что и здесь не приходится говорить о колоссальном численном превосходстве, хотя во многих отдельных случаях войска монголов превосходили противника и количественно.



Монгольские воины в доспехах. Персидский рисунок XIV в.


Такова наша оценка численности монгольских армий периода империи. А теперь перейдем к вопросам, связанным со структурой, управлением, дисциплиной и иными элементами военной организации у монголов. И здесь представляется важным еще раз сказать, что все основы военного дела в Монгольской империи были заложены и разработаны Чингисханом, которого отнюдь нельзя назвать великим полководцем (на поле боя), но можно с уверенностью говорить о нем как об истинном военном гении.
Уже начиная с великого курултая 1206 года, на котором Темучин был провозглашен Чингисханом созданной им Монгольской империи, в основу организации войска была положена строгая десятичная система. В самом принципе деления армии на десятки, сотни и тысячи ничего нового для кочевников не было. Еще за полтора тысячелетия до Чингисхана в Хуннской державе Модэ это правило стало основополагающим. Однако Чингисхан сделал этот принцип поистине всеобъемлющим, разверстав на подобные структурные единицы не только армию, но и все монгольское общество. Следование системе было чрезвычайно жестким: ни один воин не имел права ни при каких обстоятельствах покинуть свой десяток, и ни один десятник не мог принять в десяток кого бы то ни было. Единственным исключением из этого правила мог быть приказ самого хана; в редких случаях, вызываемых военной необходимостью, – приказ автономно действующего полководца или же решение великого курултая нойонов. Такая схема делала десяток или сотню действительно сплоченной боевой единицей: солдаты годами и даже десятилетиями действовали в едином составе, прекрасно зная способности, плюсы и минусы своих соратников. Кроме того, этот принцип чрезвычайно затруднял проникновение в собственно монгольскую армию вражеских лазутчиков и просто случайных людей.
Чингисхан отказался и от родового принципа построения армии – точнее, от того, чтобы этот принцип оставался основным, как это было при Модэ или в Вечном Эле тюрок. Родоплеменной способ организации войска не был полностью отменен, как считают некоторые монголоведы, но носил теперь явно зависимый характер. В некоторых подразделениях – уруты, мангуты, икиресы, онгуты – он еще сохранялся, но в основных боевых частях применялся лишь от случая к случаю. Нормой стало составление десятка или сотни из воинов разных родов и племен, а во главе каждого такого подразделения, как правило, стоял проверенный ветеран из числа старых сподвижников Темучина – балджунахцев, выслужившихся кешиктенов или ханских нукеров. И в армии полностью отменялся принцип родового подчинения: указания родовых вождей не имели для воинов никакой силы; приказы военного начальника – десятника, сотника, тысячника – должны были выполняться беспрекословно, под угрозой немедленной казни за невыполнение.
Первоначально основной воинской единицей монгольской армии была тысяча – об этом говорит и «Сокровенное Сказание», согласно которому в 1206 году Чингисхан назначил девяносто пять тысячников из числа самых проверенных и преданных людей. Среди этих тысячников были и очень известные имена: Мунлик, Боорчу, Мухали, Джелмэ, Субэдэй, Джебэ, Сорганшира; есть и такие, о которых мы не знаем ничего. Уже вскоре после великого курултая, исходя из военной целесообразности, Чингисхан сделал лучших своих тысячников темниками, а два старых соратника – Боорчу и Мухали – возглавили, соответственно, правое и левое крылья монгольского войска.
Макроструктура монгольской армии, включавшая в себя войска правой и левой руки, а также центр, была утверждена все в том же 1206 году. Подобное деление тоже шло из глубины веков: так строилась еще армия Модэ. Однако позднее, в 1220-е годы, стратегическая необходимость, вызванная ростом количества театров военных действий, заставила Чингисхана фактически отказаться от этого принципа. Старый тип организации в наиболее четком виде фиксируется накануне похода на государство Хорезмшахов. Из общего числа в сто тридцать девять тысяч воинов шестьдесят две тысячи входили в левое крыло, тридцать восемь тысяч составляли правое, корпус кешиктенов и войска братьев, сыновей и племянников Чингисхана – всего тридцать восемь тысяч человек – образовывали центр. Недостающей тысячей была, видимо, та специальная тысяча урянхайцев, которая охраняла священную гору монголов Бурхан-Халдун. После смерти Чингисхана эти урянхайцы стали хранителями могилы своего великого вождя и никогда не принимали участия в военных действиях.
После среднеазиатского похода и появления нескольких фронтов эта структура была изменена. Чингисхан был вынужден отказаться от принципа единого войска. Формально крупнейшей воинской единицей оставался тумен, но для выполнения самых важных стратегических задач создавались крупные армейские группы, как правило, из двух-трех, реже из четырех туменов, и действующие как автономные боевые единицы. Общее командование такой группой – сегодня мы назвали бы ее экспедиционным корпусом – получал наиболее подготовленный темник, который в этой ситуации становился как бы заместителем самого хана. Такими автономными армиями являлись корпус Мухали в Китае, а также корпуса Чормагана и Джебэ. Военачальники таких обособленных групп – а ими могли быть и отдельный тумен, и даже тысяча – имели очень широкий спектр полномочий и пользовались большой свободой действий, с тем, чтобы не сковывать инициативу начальника в непредсказуемых условиях боевого похода. В целом, такая ситуация, казалось бы, весьма нехарактерна для монгольского войска с его железной дисциплиной, которой в полной мере подчинялись и темники, и тысячники. Но это только доказывает, что для Чингисхана принцип военно-стратегической целесообразности стоял выше принципа формального подчинения. Но в то же время и спрос с военачальника за выполнение боевых заданий был велик. Даже своего любимца Шиги-Хутуху, после того, как тот потерпел неожиданное поражение от Джелаль ад-Дина при Перване, Чингисхан навсегда отстранил от высшего военного командования, сохранив за ним только его личную тысячу.
Вообще, принципы формирования командного состава армии, установленные Чингисханом, чрезвычайно любопытны. Отдавая безусловное предпочтение своим проверенным соратникам, Чингисхан, тем не менее, ясно давал понять, что для любого его воина карьера открыта, вплоть до самых высоких должностей. Об этом он недвусмысленно говорит в своем наставлении (билике), что фактически делало такую практику законом государства: «Всякий, кто может вести верно дом свой, может вести и владение; всякий, кто может устроить десять человек согласно условию, прилично дать тому и тысячу, и тумен, и он может устроить хорошо». И наоборот, всякого не справляющегося со своими обязанностями командира ждало разжалование, а то и смертная казнь; новым начальником назначался человек из той же войсковой единицы, наиболее подходящий для этой командной должности. И эта система действовала не только среди низшего командного состава: то же правило было установлено и для тысячников и темников. Заметим, что Чингисхан ввел и еще один важный принцип командования – принцип, который в современной армии является основополагающим, но в полном объеме вошедший в уставы европейских армий только к XIX веку. А именно, в случае отсутствия командира по какой-либо, даже самой незначительной причине, вместо него тут же ставился временный командир. Это правило действовало даже если начальник отсутствовал всего несколько часов. Такая система четко работала на постоянное поддержание боевой готовности и была весьма эффективна в непредсказуемых условиях военных действий.
Совершенно уникальным для средневековья, с его безудержным восхвалением индивидуальных боевых качеств воина, выглядит еще один принцип отбора командного состава. Правило это настолько удивительно и столь явно доказывает военно-организаторский талант Чингисхана, что его стоит привести здесь полностью. Чингисхан сказал: «Нет бахадура, подобного Есунбаю, и нет человека, подобного ему по дарованиям. Но так как он не страдает от тягот похода и не ведает голода и жажды, то считает всех прочих людей, нукеров и ратников подобными себе в перенесении тягот, они же не в силах [их переносить]. По этой причине он не годен быть начальником (курсив мой – авт.). Достоин же быть таковым тот человек, который сам знает, что такое голод и жажда, и судит по этому о состоянии других, тот, который в пути идет с расчетом и не допускает, чтобы войско голодало и испытывало жажду, а скот отощал».{Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. I. Кн. 2. С. 261 – 262.} И это слова необразованного дикого варвара?! Читатели, служившие в армии, снимите шляпу перед военным гением!
Таким образом, ответственность, налагаемая на командиров войска, была весьма высокой. Помимо всего прочего, каждый начальник младшего и среднего звена отвечал за функциональную готовность своих воинов: им проверялось перед походом все снаряжение каждого солдата – от комплекта вооружения до иголки с ниткой. Недоукомплектованный солдат наказывался командиром, но если осмотр производился поверхностно, то наказанию подлежал уже не только простой воин, но и сам командир. Одна из статей Великой Ясы, пусть и несколько туманно, утверждает, что за проступки своих солдат – расхлябанность, плохую готовность, тем более воинское преступление – командир наказывался одной мерой с ними: то есть, если солдат подлежал смертной казни, то мог быть казнен и командир. Об этом знал каждый представитель начальствующего состава, и можно представить, какой небывалый уровень порядка царил в монгольском войске – от самого низшего его подразделения до армии в целом.
Велик был спрос с командира, но не менее велика была и та власть, которой он пользовался в своем подразделении. Приказ любого начальника должен был выполняться беспрекословно. Не за всякий проступок, конечно, следовала смертная казнь, как иногда утверждают историки, плохо знакомые с реальными принципами дисциплины в монгольской армии. Но наказание следовало за любой, даже самый невинный проступок: солдат били бамбуковыми палками, а за более серьезное или повторное нарушение – батогами. Постоянных нарушителей воинской дисциплины и совершивших воинские преступления в обстановке боевого похода действительно казнили. Между прочим, серьезным военным преступлением считалось начинать грабеж неприятеля, даже уже побежденного, без разрешения воинского начальника. Эти поразительные порядки чрезвычайно удивляли многих авторов – свидетелей монгольских завоеваний. На фоне их собственных «цивилизованных» воинов, удержать которых от безудержного грабежа не мог ни один полководец, такая дисциплина в монгольском войске производила на персидских и западноевропейских летописцев потрясающее впечатление. К слову, заметим, что, когда грабеж побежденных разрешался, никто из монгольских воинов не получал изначального преимущества; значение имели лишь личные способности: тот, кто первым занял дом, автоматически получал все в нем содержавшееся, а опоздавший – будь он хоть тысячником – никаких прав на это имущество уже не имел (выделялась только особая ханская доля – десятина).
Жесткая дисциплина имела особое значение в боевой обстановке. Но она подразумевала также и четкое управление войсками. Беспрекословное выполнение приказов делало армию непобедимой только тогда, когда военачальники были способны довести эти приказы до каждого подчиненного. Особенно важным это становилось в условиях боя, когда непрерывно меняющаяся обстановка требовала порой неожиданных, заранее не оговоренных решений. И в монгольской армии система управления и передачи приказов вышестоящих начальников также была возведена на должную высоту. Оперативное управление в условиях боевых действий осуществлялось разными способами: устным приказом командира или от его имени через посыльного, сигнализацией бунчуками и приснопамятными свистящими стрелами, четко разработанной системой звуковых сигналов, передаваемых трубами и боевыми барабанами – «накарами». И отметим, что не было ни одного случая, когда бы монгольское войско оставило поле битвы при поднятом штандарте (бунчуке) начальника. Монголы, хоть и редко, но терпели поражения, – в частности, при Перване или Айн-Джалуде, – но даже при поражении не было никакой паники, и воинская дисциплина была превыше всего. Сам Чингисхан отмечал как едва ли не важнейшее свое достижение установленные им принципы управления и порядка: «Введенными мной порядку и дисциплине обязан я тем, что могущество мое, подобно молодой луне, растет со дня на день и что я заслужил благословение Вечного Неба, уважение и покорность земли».
И все же не только (и даже не столько) порядок и дисциплина сделали монгольскую армию Чингисхана уникальным явлением в мировой истории. Мы знаем немало примеров, когда и строжайшая дисциплина, даже совмещенная с высоким боевым духом, отнюдь не обращалась в автоматическую победу. Отрежьте такую армию от источников снабжения, перережьте коммуникации, захватите обозы – и поражение, несмотря на любую дисциплину, становится почти неминуемым. Вспомним русскую армию Петра I в печальной памяти Прутском походе 1711 года или Египетскую кампанию гениального Наполеона. Блестящие полководцы, великолепные армии, но результат – полное поражение. В этом и было серьезное отличие монгольской армии от армий как прошлого, так и будущего: она не нуждалась ни в коммуникациях, ни в обозах; по сути, в боевом походе ей вообще не требовалось снабжение извне. И с полным основанием любой монгольский воин мог бы выразить это словами известной латинской поговорки (если бы знал ее): «Omnia mea mecum porto» – «Все свое ношу с собой».
В походе монгольское войско могло двигаться целые месяцы и даже годы (четырехлетний многотысячекилометровый рейд армии Субэдэя и Джебэ – самое лучшее тому подтверждение) без перевозимых за собой запасов продовольствия и фуража. Монгольский конь полностью находился на подножном корму: ему не нужны были ни конюшня, ни торба овса на ночь. Даже из-под снега он мог добывать себе пищу, и монголы никогда не знали принципа, которому подчинялись едва ли не все армии средневековья: «зимой не воюют». Специальные отряды монголов высылались на один-два дневных перехода вперед, но их задачей были не только боевое охранение и тактическая разведка; одновременно проводилась и «хозяйственная» разведка – выбирались лучшие пастбища и определялись места для водопоя.
Удивительной была и выносливость и неприхотливость монгола-воина. В походе он довольствовался тем, что удавалось добыть охотой или грабежом, при необходимости мог неделями питаться своим каменно-твердым хурутом, запасенным в седельных сумках. Но даже полное уничтожение всех запасов – ведь и хурут может когда-нибудь кончиться – вовсе не ставило армию на грань гибели от голода. Когда есть становилось уже совсем нечего, монгольский воин мог питаться... кровью собственных коней. От монгольской лошади без особого ущерба для ее здоровья можно было взять до полулитра крови. Поскольку запасных коней всегда имелось немало, – вообще, обычной нормой на походе было три коня на человека, – такой способ вполне мог обеспечить выживание. Наконец, в пищу могли идти и павшие или покалечившиеся лошади. Даже при благоприятных условиях в большой армии падеж лошадей, исходя из простой теории вероятности, составлял ежедневно несколько десятков. А это уже позволяло, пусть и скудно, но накормить армию. Ну а при первой же возможности конские стада вновь пополнялись за счет захваченного скота.
Именно такие особенности и делали монгольскую армию самой выносливой, самой мобильной, самой независимой от внешних условий из всех армий, когда-либо существовавших в истории человечества. А на это накладывались еще жесткий порядок и строгая дисциплина, хорошо организованное управление, боевая и тактическая выучка. И можно сказать без обиняков: такая армия была действительно способна завоевать весь мир: ее боевые возможности вполне позволяли это. И лишь случайности истории (такие, как смерть Угедэй-хана в декабре 1241 года) не дали свершиться превращению мира в монгольский улус. Никогда – ни до, ни после монгольских походов – такого шанса больше не было ни у самых гениальных полководцев, ни у самых великих держав (разве что неиспользованный шанс Сталина, но и он представляется весьма сомнительным). Монгольская армия таким потенциалом обладала, и это делает ее величайшим военным феноменом всех времен.
* * *
Рассмотрим теперь другие важные элементы военного дела у монголов эпохи Чингизидов, а именно – вооружение и снаряжение монгольских воинов, особенности стратегии и тактики ведения военных действий (и подготовки к ним) и принципы боевого обучения.
Принято считать, что практически вся монгольская армия представляла собой иррегулярную легкую конницу стрелков из лука. Такой взгляд верен лишь отчасти. Действительно, основную массу монгольского войска, особенно при Чингисхане, составляли легковооруженные конные лучники. Но имелась и другая важная и значительная по численности группа – тяжелая конница, вооруженная мечами и пиками. С уверенностью можно говорить, что тяжеловооруженными конными воинами были ханские кешиктены; вероятно, это же относится и к так называемым «войскам багатуров». По своим боевым задачам они были в целом аналогичны рыцарской коннице Европы. Они играли роль «тарана», атакующего в глубоком строю с целью прорыва боевых порядков противника. И всадники, и лошади были защищены доспехами – сначала кожаными, из особо вываренной буйволовой кожи, которая для большей прочности часто покрывалась лаком.{Лак на доспехах выполнял и другую функцию: при непрямом попадании стрела или лезвие соскальзывали с лакированной поверхности – поэтому, например, лошадиный доспех лакировался почти всегда; люди же часто нашивали на свой доспех металлические бляшки.} Завоевания в Китае и Средней Азии дали возможность серьезно улучшить оборонительное снаряжение: теперь не только нойоны-тысячники, но и многие простые воины могли позволить себе иметь железный пластинчатый доспех. Да и кожаные доспехи улучшились, стали многослойными и, по свидетельствам, относящимся ко времени Великого Западного похода, были почти непробиваемы.
Тяжелая конница монголов все же не походила на хорошо знакомое нам рыцарство. Рыцарский конь был, по меньшей мере, вдвое тяжелее монгольского; на рыцарях были куда более массивные доспехи, не в меру увесистым было и их оружие: двуручные мечи и пятиметровые копья. Но это более тяжелое вооружение, давая лишь небольшое преимущество над пиками и кривыми мечами монголов, в целом делало боевые возможности рыцарства меньшими, чем у тех же ханских кешиктенов. Мобильность монгольской тяжеловооруженной конницы была значительно выше, и если тактика рыцарей была исключительно однообразна – только прямой фронтальный удар, хотя и страшный по силе, – то кешиктены могли наносить и неожиданные фланговые удары и даже выходить в тылы противника. Высокая маневренность позволяла монголам уже по ходу боя менять направление главного удара, на что рыцарская конница не была способна в принципе. Битва при Лигнице в 1241 году показала огромное преимущество монголов в конном бою: рыцарская конница вначале была остановлена меткими монгольскими лучниками, а затем уничтожена фланговыми ударами, которым рыцари не могли противопоставить ничего.
Но уже из этого краткого описания боя ясно, что мощь монгольского конного войска обуславливалась не только силой его тяжеловооруженных багатуров. Легкая конница играла отнюдь не второстепенную роль в бою. Вообще, уникальным являлось доведенное до автоматизма взаимодействие этих двух «родов войск». Бой всегда начинали конные лучники. Они атаковали противника несколькими разомкнутыми параллельными волнами, непрерывно обстреливая его из луков; при этом всадники первых рядов, выбывшие из строя или израсходовавшие запас стрел, мгновенно заменялись воинами из задних шеренг. Плотность стрельбы была неимоверной: по свидетельству источников (пусть, вероятно, и преувеличенному), монгольские стрелы в бою «застилали солнце». Если враг не выдерживал этого массированного обстрела и поворачивал тыл, то легкая конница, вооруженная кроме луков и саблями, сама же и довершала разгром. Если же противник контратаковал, то монголы не принимали ближнего боя. Излюбленной тактикой было отступление с целью заманить противника под неожиданный удар из засады. Удар этот наносился тяжелой конницей и почти всегда приводил к успеху. Удивительно, но даже тогда, когда этот маневр монголов стал хорошо известен их противникам, ничего реально противопоставить они не могли, и уже одержанные, казалось, победы превращались в сокрушительные поражения. В период же походов Чингисхана враги монголов попадались на эту удочку с изумительной регулярностью.
Ложное отступление было главной, но далеко не единственной тактической новинкой монголов.{Собственно, сам этот боевой прием, конечно, нельзя назвать новинкой – аналогичные действия совершались и в более ранние времена. Но монголы довели этот тактический маневр до настоящего совершенства, а пресловутая монгольская дисциплина никогда не позволяла противнику угадать – действительным или ложным являлось отступление.} Совершенно исключительная маневренность легкой конницы позволяла ей почти мгновенно перестраиваться по ходу боя и наносить ощутимые удары в самых неожиданных местах. Противник зачастую просто не успевал перестроиться, а если успевал это сделать против одного отряда – тут же получал удар в неприкрытый фланг от другого. Важна была и разведывательная функция лучников: нанося, казалось бы, бессистемные удары то тут, то там, они тем самым проверяли готовность обороны противника. А от этого уже зависело и направление главного удара, наносимого кешиктенами и багатурами.
Вооружение легкой конницы было очень простым: это лук, колчан со стрелами и сабля. Доспехов ни у воинов, ни у лошадей не имелось, но это, как ни странно, вовсе не делало их слишком уязвимыми. Причиной тому являлась уникальность боевого монгольского лука – наверное, самого мощного боевого оружия воина до изобретения пороха. Впрочем, в той же степени это относится и к тем, кто этот лук в руках держал, и к поражающему элементу – то есть собственно стрелам.
Монгольский лук был сравнительно небольшим по размерам, но исключительно мощным и дальнобойным. Относительно малые его размеры диктовались особенностями его применения. Стрелять с коня из длинного лука, подобного английскому, погубившему французскую рыцарскую конницу в битве при Креси (1346 год), было попросту невозможно. Поэтому монгольский лук был коротким и широким. Как правило, его делали составным: помимо нескольких слоев дерева, использовались костяные накладки, которые увеличивали силу натяжения. Что же касается величины этой силы, то у нас есть свидетельство китайца Чжао Хуна, который пишет, что усилие, необходимое для натягивания тетивы, всегда превышало величину в один «ши» – то есть более чем 71,6 килограмма. Надо сказать, что эти сведения китайского посла явно преувеличены: натянуть такой лук по силу разве что Гераклу.{Отметим, что современный мировой рекорд по натягиванию лука, занесенный в книгу рекордов Гиннесса, составляет 79,2 килограмма – то есть как раз немногим больше «одного ши». А это, понятно, случай исключительный.} Даже для тетивы арбалета, которую невозможно натянуть вручную, без специальных приспособлений, обычное усилие составляет пятьдесят килограммов (кроме станковых стрелометов). Тем не менее, очевидно, что монгольский лук был очень мощным, а монгольские лучники обладали значительной физической силой. Это неудивительно, если вспомнить, что первый свой лук монгольский мальчик получал уже в три года, а упражнения в стрельбе были излюбленным занятием монголов. О мощи монгольского лука свидетельствует и надпись на так называемом «Чингисовом камне», хранящемся в Эрмитаже. В этой надписи сообщается, что племянник Чингисхана Есункэ в состязаниях на дальность стрельбы пустил стрелу на расстояние, превышающее шестьсот метров. А эта дистанция недоступна даже и арбалету. И такие свойства лука, да еще находящегося в надежных руках, могли обеспечить относительную неуязвимость бездоспешного монгольского конника. Ведь стрелы монголов уже косили врага, в то время как стрелы их противников просто не долетали до цели или доставали ее уже на излете, не пробивая даже одежды. Конечно, и монголы не могли стрелять всегда только с безопасного расстояния – на двухсотметровой дистанции доспехи не пробьешь никакой стрелой. Но когда возникала необходимость в сближении с противником, монголы компенсировали возрастающую уязвимость усилением темпа и плотности стрельбы, так что враг и голову из-под щита боялся высунуть. А в бою монгольский воин без особого ущерба для меткости стрельбы был способен выпустить шесть-восемь стрел в минуту. Можно представить себе мощность огня атакующего лавой тумена!



Лук с саадаком и стрелы


Такая исключительная плотность стрельбы требовала весьма значительного количества стрел. И действительно, по данным Плано Карпини, каждый монгольский воин перед отправлением в боевой поход должен был представить своему начальнику «три больших колчана, полных стрелами». Из других источников мы знаем, что вместимость колчана составляла шестьдесят стрел. В бой монгол шел с одним, а при необходимости с двумя полными колчанами – таким образом, в крупном сражении боезапас воина составлял сто двадцать стрел. Поразительно, но факт: современный российский солдат в боевой обстановке имеет четыре снаряженных магазина с патронами – то есть может сделать сто двадцать выстрелов! Пуля, конечно, не стрела, но если вдуматься, то боевые возможности монгольского воина лишь немного уступали тем, которыми обладает солдат двадцать первого века.
Монгольские стрелы и сами по себе представляют нечто особенное. Поражает разнообразие их боевых характеристик. Существовали специальные бронебойные наконечники, причем тоже разные – под кольчужный, под пластинчатый и под кожаный доспех. Были стрелы с очень широкими и острыми наконечниками (так называемый «срезень»), способными отрезать руку, а то и голову. У начальников обязательно имелось несколько свистящих сигнальных стрел. Были и другие типы, которые применялись в зависимости от характера боя.{Удивительную разносторонность монгольских стрел автор может засвидетельствовать лично: во время раскопок в Нижегородском Кремле в 2001 – 2002 годах, в которых я принимал участие, археологами было найдено более пятнадцати различных видов наконечников стрел. Почти все они были монгольского (татарского) происхождения и относились к XIII – XIV векам.} Такая специализация значительно повышала эффективность стрельбы в бою и становилась одним из главных залогов победы.
Другим важным оружием легкоконного воина являлась сабля. Сабельные клинки были очень легкими, слабо изогнутыми и рубящими с одной стороны. Сабля, почти без исключений, была орудием боя по отступающему противнику, то есть бегущего врага рубили со спины, не ожидая встретить серьезного сопротивления. В таких условиях легкая сабля являлась оптимальным оружием: она не утруждала руку и, между прочим, выводя врага из строя, обычно не лишала его жизни – а ведь побежденные затем становились пленниками. Для серьезного наступательного или встречного боя сабли были малоэффективны, и в таких условиях главную роль играла тяжелая конница с массивными палашами и мечами, обычно также слегка изогнутыми. Вообще, вооружение багатуров и кешиктенов было куда более разнообразным, нежели у легких конников. Здесь и достаточно мощное копье – пика, мастерами в употреблении которого были уруты и мангуты, едва не разнесшие в отчаянной копейной атаке во много раз превосходившую армию кераитов (см. гл. 7). Часто такое копье снабжалось крюком, предназначенным для стаскивания врага с лошади; но самым обычным оружием такого рода был, безусловно, знаменитый монгольский аркан из конского волоса – легкий, прочный и длинный. Арканом кочевники, привычные к вылавливанию им лошадей из табуна, пользовались с изумительной ловкостью; десяток метров до противника не был серьезным препятствием. И каждый монгольский конник имел при себе аркан, а зачастую даже несколько. Это страшное монгольское оружие наводило ужас на врага – наверное, не меньший, чем его стрелы. Именно для защиты от монгольского аркана было придумано остроумное приспособление, пережившее века. Знаменитые «крылья за спиною» из песни Булата Окуджавы были у русских улан еще и в XVIII веке. Их особая конфигурация весьма затрудняла пользование арканом: при попытке затянуть петлю аркан соскальзывал.


Оружие XII – XV вв.


Хотя главной силой монгольского войска были конные лучники, у нас есть немало сведений об использовании самых разных видов оружия. Особенно широко применялись небольшие метательные копья – дротики, в обращении с которыми монголы были настоящими специалистами. Владельцы доспехов – нойоны, багатуры, кешиктены – активно употребляли тяжелое ручное оружие, дающее преимущество в контактном бою: боевые топоры и палицы, копья с длинным и широким лезвием (подобные стрелецким бердышам), которые можно было применять и как колющее, и как рубящее оружие. К середине XIII века монгольская армия и ее вспомогательные контингента уже имели на вооружении практически все виды рубящего, колющего и метательного оружия. Однако еще долго основным оружием монголов (за исключением специфического осадного дела) оставались лук со стрелами, сабля и аркан.
Но здесь нельзя не сказать о самом, наверное, главном оружии любого монгольского воина. Это знаменитый монгольский конь. Выше уже говорилось об огромном значении лошадей в кочевой жизни степных народов. Теперь обратимся к специфике боевого применения коней в период великих завоевательных походов Чингисхана и его преемников.
Монгольская лошадь удивительно невелика по размерам. Ее рост в холке обычно не превышал одного метра тридцати пяти сантиметров, а вес колебался в пределах от двухсот до трехсот килограммов. Сравните ее с почти двухметровыми, восьмисоткилограммовыми рыцарскими монстрами – разница бросается в глаза. Фактически, степная лошадь – нечто среднее между пони и обычным конем. Но ее боевые качества были поистине поразительными. И еще более удивляет то грамотное использование реальных преимуществ монгольских лошадей, которое и позволяет оценить монгольскую конницу как самое сильное и эффективное конное войско всех времен. Особенности монгольской лошади определяли, в значительной степени, и всю тактику боевых действий, практиковавшуюся монголами.
Легкая монгольская лошадь, конечно, не могла сравниться по силе таранного удара с тем же рыцарским конем. Поэтому для монгольской конницы нормой стало постоянное чередование фронтальных и фланговых атак, глубокие обходы больших конных масс во фланг и в тыл противнику. Здесь монголам очень помогало одно важное качество, присущее их степным лошадкам: значительно уступая в скорости коням противника, они обладали почти исключительной выносливостью. И многочасовой бой, и сверхдальние походы монгольская лошадь выдерживала с небывалой легкостью. Можно привести примеры этой поразительной выносливости. Так, во время венгерской кампании 1241 года конная армия Субэдэя однажды за три дня прошла расстояние почти в четыреста пятьдесят километров – то есть по сто пятьдесят километров в день. На такие подвиги не была способна ни одна армия мира. В этой связи можно вспомнить, что, например, войско крестоносцев в Первом крестовом походе при полугодовом переходе от Коньи до Антиохии (а это около тысячи километров) потеряло от девяноста до девяноста пяти процентов всех своих лошадей, при этом настоящих рыцарских коней осталось всего шестьдесят штук. Монгольская армия могла без особого напряжения и, уж конечно, без массового падежа лошадей, пройти этот маршрут дней за десять. Об этом можно говорить вполне уверенно – ведь подобные походы проделывал и сам Чингисхан (вспомним хотя бы его молниеносный набег на Буюрук-хана в 1201 году), и его полководцы – Субэдэй, Джебэ, Джучи.
Важна была и высочайшая выучка монгольских лошадей. Монгольский воин и его конь действовали в бою как одно существо. Лошадь повиновалась малейшим указаниям хозяина, была способна на самые неожиданные финты и маневры. Это позволяло монголам даже при отступлении сохранять и порядок, и боевые качества: быстро отступая, монгольское войско могло мгновенно остановиться и тут же перейти в контратаку или выпустить в противника ливень стрел. Не случайно в наших источниках не раз говорится, что монгольские лошади были выдрессированы «как собаки». И действительно, обучение лошадей начиналось уже на втором, а то и на первом году жизни (об этом пишет Чжао Хун) и, видимо, уже не прерывалось никогда.
Высокая дисциплина, выносливость монгольской лошади, ее способность выжить почти в любых условиях чрезвычайно роднила ее ... с собственным хозяином. В самом деле, монгол из войска Чингисхана и его конь удивительно схожи, и складывается впечатление, что их связывало нечто гораздо большее, нежели простые отношения человека и животного. Человек мог полностью доверять своему коню, но и конь мог доверять человеку. Поразительный факт: монгольских коней никогда не привязывали и не стреноживали. Хотя, казалось бы, вот она – свобода и привольная жизнь, но монгольские кониникогда не уходили от своих, в общем-то, довольно суровых хозяев. Это взаимное доверие, какая-то высшая взаимосвязь, идущая от тех времен, когда человек был просто частью природы – делали монгола и его коня, наверное, единственным в своем роде боевым содружеством из всех, какие знает история.
Но вернемся к армии монголов; точнее, от собственно монгольского войска перейдем к другим составляющим армии Чингизидов. Речь идет о вспомогательных частях, набранных из различных покоренных народов и выполнявших самые разнообразные функции. Появление первых боевых соединений такого рода отмечается уже с самого начала завоевательных походов Чингисхана, но по-настоящему массовым их применение становится, начиная с китайской кампании. Уже говорилось, что такие немонгольские части составляли более половины войска Мухали, оставленного Чингисханом для продолжения войны в Китае в 1219 году. Первоначально основная часть этих вспомогательных сил представляла собой все ту же конницу, поскольку в нее входили воины из числа кочевых и полукочевых народов. Такие отряды назывались «таньма» или «таньмачи»; командиры отрядов сначала представляли собственную родовую знать, но постепенно, как правило, заменялись монголами. Их боевые навыки и тактика со временем все более «монголизировались», и уже к концу жизни Чингисхана эта иноплеменная конница фактически стала неотличимой от конницы монгольской. С 1220-х годов такие вспомогательные конные армии разных племен просто исчезают, а всех покоренных кочевников начинают разверстывать по монгольским «тысячам». Как отдельный вид они лишь кое-где сохраняются в качестве небоевых, оккупационных частей и, строго говоря, к собственно армии отношения не имеют.
Вспомогательными частями, постепенно увеличивающими свое значение по мере роста и соответствующего усложнения Монгольской империи, становились те, что выполняли функции, не свойственные самим монголам – конникам до мозга костей. Начиная с китайского похода, в войске появляются подразделения пехоты, игравшие, правда, сугубо вспомогательную роль: обычно они несли гарнизонную службу или были городской стражей, а непосредственно в боевых действиях использовались при осадах и только в редких случаях – как, например, в Афганистане в 1222 году – участвовали и в военном походе. Причем в саму монгольскую армию эти пехотные части не входили, имея лишь статус ополчения.
Однако и эти подразделения пехоты все же можно назвать привилегированными по сравнению с еще одной, весьма специфической группой, игравшей в военной стратегии монголов довольно значительную роль. Эта группа – широко известная в истории «осадная толпа» или, по-монгольски, «хашар».{«Хашар» в переводе с монгольского, собственно, и означает «толпа».} Хашар ни в коем случае не был боевым подразделением. Это просто согнанное в одно место многочисленное гражданское население завоевываемой страны. Использовались такие массы народа главным образом при осадах монголами крепостей и городов. Применение осадной толпы было двояким: люди применялись как рабочая сила – для ведения земляных работ, строительства и транспортировки осадных машин и сооружений; хашар также бросали на штурм крепости в качестве первой волны. Иногда же штурмы производились силами вообще одного только хашара: монголы без зазрения совести гнали людей под стрелы, пущенные их же братьями и отцами. Отказаться было нельзя, отступавших тут же рубила стоящая сзади монгольская конница. Способ, что и говорить, бесчеловечный, напоминающий о знаменитых штрафных батальонах сталинской эпохи. Однако, отнюдь не монголы были изобретателями этого свирепого средства ведения войны: они научились ему у так называемых «цивилизованных» народов – у тех же китайцев или арабов. Правда, монголы оказались действительно «хорошими» учениками и довели этот метод до подлинного совершенства.{Более подробно о способах использования хашара будет рассказано в дальнейшем.} С не меньшим блеском эти степные кочевники переняли другое «достижение» оседлых народов – искусство осаждать и брать города. Именно эта способность быстро учиться у своих врагов и произвела ужасающее впечатление на народы Средней Азии во время похода Чингисхана на государство Хорезмшахов. Всем окрестным народам испокон веков было известно, что кочевники практически бессильны против хорошо защищенных крепостей. Это подтверждала и история великих кочевнических держав древности: хунны, например, за четыре сотни лет существования своей империи так и не достигли никаких успехов в осадном деле. На этой, всем известной, беспомощности конных степняков перед лицом укрепленных городов в значительной степени строилась оборонительная стратегия хорезмшаха Мухаммеда.{В выборе стратегии хорезмшахом Мухаммедом большую роль играли и другие причины. Подробнее о них – в главе 11.} Осадные успехи монголов оказались для него полной неожиданностью, что во многом и предопределило быстрый разгром державы Хорезмшахов.
До начала своих внешних завоевательных походов монгольские племена действительно не владели осадными технологиями. Боевых приемов было, по сути, только два: во-первых, выманивание противника из крепости с целью разбить его в поле и затем взять уже беззащитный город; во-вторых, блокада крепости массами конного войска, что редко бывало эффективным, так как запасы пищи для людей и коней у осаждающих обычно заканчивались раньше, чем у осажденных. Уже самый первый, сугубо разведывательный поход 1205 года на державу тангутов (то есть еще до провозглашения империи) показал Чингисхану всю важность искусства осады. И в 1207 году он предпринимает новый поход на Тангут, по мнению китайских военных историков – почти исключительно с целью изучения способов взятия городов-укреплений. Монгольский владыка отлично понимал, что давно задуманная им крупнейшая военная кампания против Цзинь имеет не много шансов на успех без знания осадного искусства. Тангутские походы дали ему такую первоначальную базу – через захваченных в плен специалистов и обучение самих монголов. В дальнейшем монголами были переняты и более эффективные китайские технологии, и достижения в этой области мусульман. Несомненная и главнейшая заслуга в этом стремительном развитии у монголов осадного дела принадлежит Чингисхану. Монгольский властелин уделял этому огромное внимание до конца своей жизни. Поэтому, когда ряд историков утверждает, что вот, мол, если бы не китайские, тангутские, среднеазиатские осадные машины, монголы оказались бы бессильны перед оседлыми народами, то здесь налицо явное логическое передергивание. Ведь осадное искусство того же Китая достигло очень высокого уровня еще в период Борющихся Царств (V – III века до н.э.). Но за полтора прошедших тысячелетия ни один кочевой народ не воспользовался этими технологиями. Чингисхан, великий военный организатор, и здесь был первым.



Камнеметная башня


Камнемет и осадная лестница


Уже во время китайской кампании Чингисхана в монгольском войске появляются крупные военно-инженерные отряды так называемых «камнеметчиков». Они состояли в основном из перешедших на сторону монголов чжурчжэней и китайцев, но первым руководителем корпуса камнеметчиков был коренной монгол Аньмухай. Мы не знаем, где и когда этот степняк из рода баргутов научился осадному делу, но уже в первых походах на Цзинь он был признанным специалистом в этом вопросе и получил золотую пайцзу (фактически, был возведен в ранг темника). Отметим, что после смерти Аньмухая ему наследовал в ранге руководителя корпуса камнеметчиков (в этот же корпус, кстати, входили и совсем немногочисленные тогда моряки) его сын Тэмутэр, также получивший золотую пайцзу темника.
Осадная техника монголов, особенно со времени среднеазиатского похода, была весьма разнообразной. Отметим здесь различные метательные приспособления: вихревые камнеметы, катапульты, стрелометы (аркбаллисты), мощные камнеметные машины, основанные на принципе противовеса (аналоги европейского «требуше», хотя и несколько меньшей мощности) и т.п. Имелись в наличии и другие осадные приспособления разного рода: штурмовые лестницы и штурмовые башни, тараны и «купола для штурма» (видимо, специальные укрытия для воинов, использующих таран), а также «греческий огонь» (скорее всего – китайская смесь различных горючих масел) и даже пороховые заряды. Получила развитие и сама технология осады, в которой особую роль играл вышеупомянутый хашар.
Еще одним важнейшим структурным подразделением монгольского войска были достаточно большие группы легкоконных воинов, которые, за неимением более подходящего термина, можно назвать «разведывательными отрядами». Функции их были, однако, гораздо шире, чем просто тактическая разведка. Посылаемые далеко вперед – на день или два конного пути – крупные военные отряды (известно о существовании целого тумена конных разведчиков) становились боевым авангардом армии. Разбившись на относительно небольшие группы, эти караулы несли дозорную службу – для предупреждения основного войска о приближении неприятеля. В их задачи равным образом входили массовые «зачистки» населения на пути следования армии – с тем, чтобы никто не мог предупредить противника о монгольском походе. Они также исследовали возможные пути продвижения, определяли места стоянок для армии, отыскивали подходящие пастбища и водопои для коней. Идея таких многофункциональных караулов была не нова для степных народов – «Сокровенное Сказание» не один раз упоминает о подобных специальных отрядах: были они у кераитов, найманов, да и у других степняков. Однако при Чингисхане система организации разведки поднимается на новую высоту. Караулы становятся обязательным элементом при походе – отсутствие такого караула у любого автономного отряда приравнивалось к серьезному воинскому преступлению, и войсковой начальник за это пренебрежение приговаривался к смертной казни, вне зависимости от тяжести его последствий. Кроме того, эти мобильные отряды окружали теперь войско на походе со всех сторон, выполняя функции боевого охранения. В обязанности тыловых караулов, возможно, входила и поимка дезертиров. Вообще, роль тактической разведки в монгольской армии была исключительно высокой – значительно большей, чем в любой другой армии того времени.
В этой связи очень интересно рассмотреть и то, что можно было бы определить как стратегическую разведку, хотя прямого отношения к монгольской армии это не имеет. Однако, как уже говорилось, в державе Чингисхана очень трудно разграничить собственно военную составляющую и такие невоенные по виду формы деятельности, как, например, дипломатия и торговля. Все послы были одновременно и разведчиками, и саму дипломатию вряд ли можно назвать их главной задачей. Послы собирали максимум информации о противнике, о ситуации в стране; не последнее место в их деятельности занимали дезинформация и пропаганда. Особенно прославились на этой шпионско-дипломатической стезе купец из Хорезма Махмуд Ялавач («ялавач», собственно, и означает «посол») и бывший уйгурский торговец, а впоследствии – видный монгольский военачальник Джафар-ходжа. Махмуд Ялавач сыграл огромную роль в стратегической подготовке Среднеазиатского похода, и не случайно позднее Чингисхан сделал его своим наместником в Средней Азии. Не меньшую службу в подготовке и проведении первого этапа китайской кампании сослужил и Джафар-ходжа, который стал вскоре главным даругачи всего Северного Китая. Такие высокие пожалования сами по себе подчеркивают, насколько большое значение придавал Чингисхан этому роду деятельности.
Важнейшими помощниками дипломатов-шпионов и самой мощной разведывательно-диверсионной службой в монгольской империи стали торговцы. Их роль особенно возросла после 1209 года, когда уйгурское государство на абсолютно добровольных началах вошло в состав державы Чингисхана. Транзитная торговля издавна находилась в руках уйгурских (в меньшей степени – среднеазиатских) купцов; теперь же они получили от монгольского владыки значительные привилегии и начали служить ему не за страх, а за совесть. Позже эта армия шпионов пополнилась мусульманскими торговцами из Средней Азии, многочисленными перебежчиками и просто двойными агентами. В мирное время их основной функцией была предварительная разведка будущего возможного театра военных действий; в обстановке монгольских военных походов обязанности, возлагаемые на них ханом, становились куда более разнообразными. Пересылка подметных писем к военачальникам и крупным чиновникам противника, распространение панических слухов среди населения с целью запугать его и заставить отказаться от сопротивления монголам, даже прямые диверсионные акты – вот далеко не полный перечень того, чем занимались эти «купцы». И деятельность их можно назвать чрезвычайно успешной. Пропаганда монгольских шпионов вкупе с тщательно продуманной системой жесточайшего, но выборочного террора, практикуемого монголами, давали свои плоды. Десятки, а то и сотни хорошо укрепленных городов Китая и Средней Азии (позднее такие случаи мы наблюдаем и на Руси) сдавались на милость победителя, едва завидев передовые монгольские караулы.
Таким образом, вся концепция военного дела у монголов при Чингисхане выстраивается в строгую, тщательно продуманную систему. Преемники великого монгола вносят в нее еще некоторые незначительные усовершенствования, также диктуемые опытом предшествующих боевых действий. Эта способность к обучению как на собственном боевом опыте, так и на достижениях противников, к учету столь многих факторов, определяющих успешность военных действий в целом, у народа, который привычно воспринимается как скопище диких, безграмотных варваров, просто поражает. Несомненно, что роль самого Чингисхана в установлении такого положения вещей достаточно велика. Обучение военному делу, в том числе и подготовка офицеров и военачальников прямо прописаны в Ясе Чингисхана. Всем нойонам, в частности, прямо вменялось в обязанность обучение своих сыновей боевым приемам и основам военной стратегии и тактики. Так формировалась и преемственность офицерского корпуса, что в значительной степени цементировало армию, и внедрялись элементы нового на базе собственного боевого опыта. Другая статья Ясы вообще уникальна: она строго обязывает начальников туменов, тысяч и сотен дважды в год посещать ставку Чингисхана, где им полагалось «слушать наши (то есть Чингисхана) мысли». Этакая своеобразная Академия Генштаба. Позднее, за отсутствием новых военных гениев, равных Чингисхану, такие сборы стали, конечно, менее эффективными, но сохраняли значение как возможность для командного состава обменяться опытом и обсудить мнения по тем или иным военным вопросам.
Надо признать, что такая система дала свои плоды. В армии Чингизидов мы видим великолепно подготовленный офицерский состав и целую плеяду блистательных полководцев. К числу бесспорно выдающихся военачальников монгольской армии можно отнести Мухали, Джебэ, Хубилая (не путать с внуком Чингисхана, который, впрочем, тоже был неплохим военным вождем). Несомненным полководческим талантом обладали и сыновья Чингисхана – Джучи и, в особенности, Тулуй. Но на первое место, безусловно, следует поставить покорителя бесчисленных стран и народов, одного из величайших полководцев в мировой истории – Субэдэй-багатура. Этот верный пес Чингисхана прославил себя в десятках сражений, но два его деяния стоят особняком: беспримерный в истории человечества военный поход 1220 – 1224 годов, славу которого он делит со своим младшим соратником Джебэ, и Великий Западный поход 1236 – 1242 годов, грандиозный успех которого стал возможен во многом благодаря блестящему руководству Субэдэя. Интересно, что гениальность Субэдэй-багатура была признана еще при его жизни, причем одним из самых талантливых его военных противников. Об этом пишет «Юань ши»: когда видный цзиньский полководец Ваньянь Хэда был взят в плен и ожидал казни, он попросил о встрече с Субэдэем. Заинтригованный Субэдэй не отказал ему и поинтересовался: «Тебе осталось жить мгновение, чего хочешь от меня узнать?» Хэда ответил: «Вы отвагой превосходите всех полководцев. Небо породило героя, с которым я нечаянно встретился. Я увидел Вас и могу с легкой душой смежить веки». Заметим, что Хэда ни в коей мере не мог рассчитывать на помилование: он прекрасно знал, что это не во власти Субэдэя. И перед лицом смерти он признает величие своего врага, а это дорогого стоит! А ведь дело происходило в 1232 году, то есть еще до Великого Западного похода, в котором Субэдэй покрыл себя поистине неувядаемой (хотя и немного жуткой) славой. И только наш европоцентризм до сих пор не дает возможности адекватно оценить военный гений Субэдэя. Ганнибал и Цезарь, Александр Македонский и Карл Великий, Фридрих Великий и Наполеон – имена, известные всем. Субэдэй же пользуется настоящей известностью, пожалуй, лишь в узком кругу военных историков. Между тем, из перечисленных имен разве что Наполеона действительно можно поставить в один ряд с Субэдэем – подлинно великим исполнителем воли своего не менее великого каана.
Рассказ о принципах стратегии и военного обучения у монголов будет неполным, если не сказать об очень своеобразном явлении, которое фактически играло роль полномасштабных военных учений. Это феномен уже упоминался в другом контексте: речь идет о знаменитых облавных охотах. По велению Чингисхана такие охоты проводились один или два раза в год, всем составом войска. В обязательном порядке облавная охота применялась во время военного похода и выполняла две задачи: пополнение армией запасов продовольствия и совершенствование боевой и тактической выучки монгольских воинов. По существу, облавная охота и была войной, с похожими боевыми приемами и принципами – только велась против зверей, а не людей. Но, между прочим, наказания за ошибки или трусость во время охоты были такими же, как за аналогичные действия в боевых условиях. Да и армия поддерживалась в постоянном боевом тонусе.
В завершение темы монгольского военного искусства надо сказать несколько слов о таком специфическом предмете, как снаряжение (не боевое) монгольского воина. В определенном смысле, такое снаряжение было следствием самого образа жизни кочевника: те или иные его особенности диктовались природой, климатом или непосредственными обязанностями конкретных людей. Но во многом именно эта амуниция делала монгольскую армию тем, чем она была – «непобедимой и легендарной».
Начнем с «обмундирования». Одежда монгольского воина была простой и сугубо функциональной. Летом – штаны из овечьей шерсти и знаменитый монгольский халат: запахивался он у мужчин-монголов справа налево; у европейцев это, наоборот, «женский» способ. Обувью круглый год служили сапоги, низ которых был кожаным, а верх делался из войлока. Такие сапоги немного напоминают русские валенки, но гораздо удобнее их, так как не боятся сырости. Зимние сапоги могли быть сделаны из более толстого войлока и способны были выдерживать любые морозы. Кроме того, зимой в экипировку монгола добавлялись меховая шапка с наушниками и длинная, ниже колен, шуба из сложенного вдвое меха – шерстью и внутрь, и наружу. Между прочим, отсюда в Европе возникла легенда, что монголы эпохи Великого Западного похода одевались в звериные шкуры. Как и многие другие мифы о монголах, она не имеет ничего общего с действительностью.
Любопытно, что после завоевания Китая многие монгольские воины стали носить шелковое белье. Но вовсе не для того, чтобы поразить экстравагантностью своих дам. Причина такого монгольского «haute couture»{Искусство высокой моды (фр.).} тоже имела самое прямое отношение к войне. Дело в том, что шелк имеет свойство не пробиваться стрелой, а втягиваться в рану вместе с наконечником. Разумеется, и извлечь такую стрелу из раны гораздо проще: нужно просто потянуть за края этого шелкового белья. Вот такая оригинальная хирургия. Другим интересным предметом снаряжения, обязательным для каждого монгольского воина, были ... иголки и нитки. Отсутствие такого незамысловатого предмета обихода приравнивалось к неимению, скажем, запасного колчана со стрелами, и наказание за такой проступок было довольно суровым.
Вообще в число обязательных предметов снаряжения входили полный комплект упряжи (а желательно два), специальный напильник или точило для острения стрел, шило, огниво, глиняный горшок для варки пищи, двухлитровая кожаная баклага с кумысом (в походе она использовалась и как емкость для воды). В двух седельных сумках хранился неприкосновенный запас пищевых продуктов: в одной – провяленные на солнце полоски мяса, в другой – уже известный нам хурут. Как правило, у монголов имелся и дополнительный комплект одежды, но обязательным он не был. Кроме того, в комплект снаряжения входил также большой бурдюк, обычно из воловьей шкуры. Применение его было многофункциональным: на походе он мог служить и как обычная попона, и быть подобием матраца; при переходах через пустыни он использовался в роли вместилища для больших запасов воды. И наконец, надутый воздухом, он становился отличным средством для переправы через реки; по сведениям наших источников, даже столь серьезные водные преграды, как Волга или Хуанхэ, монголы преодолевали при помощи этого нехитрого приспособления. И такие мгновенные монгольские переправы часто тоже становились шоком для обороняющейся стороны.
Такая хорошо продуманная экипировка делала монгольского воина готовым к любым превратностям воинской судьбы. Он мог действовать совершенно автономно и в самых тяжелых условиях – например, в жестокий мороз или при полном отсутствии пищи в безлюдной степи. А помноженная на высокую дисциплину, мобильность и выносливость кочевника, она сделала монгольскую армию самым совершенным боевым инструментом своего времени, способным решать военные задачи любой степени сложности.



Глава 10. Начало монгольских завоеваний


Объединение народов Восточной степи под единой властью и создание Йеке Монгол Улус стало последним деянием хана монголов-нирун Темучина из рода Борджигин. В марте 1206 года на арене мировой истории появляется фигура Чингисхана – великого организатора, великого законодателя, великого завоевателя. Череда дальнейших событий показывает, что это было не просто сменой имени, как, например, происходило в Китае при вступлении на престол каждого очередного императора. Превращение Темучина в Чингисхана стало подлинным символом смены эпохи. С этого момента начинает меняться один из важнейших векторов мировой истории. Темучин был объединителем степных народов, создателем могучей кочевой державы; Чингисхан стал величайшим в истории завоевателем, строителем-творцом всемирной монгольской империи.
Нельзя, конечно, сказать, что эта перемена произошла мгновенно – окончательный переход на новые рельсы, требующий политических, социальных и даже психологических изменений, занял несколько лет. И в действительности мы видим, что и после 1206 года в Йеке Монгол Улус долгое время господствует старая схема действий всех былых кочевых держав. Первые войны с оседлыми народами – с Тангутом в 1207 и 1209 годах и даже начальный этап войны с китайской империей Цзинь в 1211 году – носят характер обычных кочевнических набегов: нападение, захват добычи, уход в степи. Лишь после 1211 года войны начинают превращаться в подлинно завоевательные, и только с момента захвата Цзиньской столицы Чжунду (Пекина) можно утверждать, что этот переход к завоевательной политике произошел окончательно.
Такой переход был непрост и для самого Темучина-Чингисхана. Над ним, кочевником до мозга костей, не могли не довлеть извечные кочевые принципы ведения военных действий. Но полностью оправданные при покорении таких же кочевников, как и сами монголы, эти принципы оказались недостаточно эффективными в борьбе против крупных земледельческих держав. В полевых сражениях монголы стяжали себе славу поистине непобедимых воинов. Но людские ресурсы соседних стран были выше тех, что могла выставить Степь, в десятки раз. Кроме того, оседлые народы располагали сотнями, если не тысячами, крепостей, куда могли укрыться и разгромленные армии, и окрестное население. Набег монголов становился сокрушительным ударом, но последующий уход кочевников в степь лишал их почти всех завоеванных преимуществ. Разбитые армии быстро пополнялись новобранцами, крепости, брать которые кочевники не умели, оставались опорными пунктами сопротивления. Более того, даже те крепости, которыми монголам удавалось овладеть в результате хитрости, удачи или долгой осады, после ухода степняков вновь занимались гарнизонами противника. По существу, каждую военную кампанию монголам приходилось в такой ситуации начинать едва ли не с нуля, и огромные военные успехи не могли решить судьбу войны в пользу монголов.
Порочность такой стратегии, хоть и освященной тысячелетними традициями кочевников, со временем была осознана Чингисханом – первым степным вождем, сумевшим подняться над въевшимися в плоть и кровь военными стереотипами. Властелин монголов начинает уделять большое внимание осадному делу, а главное – от системы набегов переходит к стратегии войны до победного конца. Первый набег монголов на Цзинь (кампания 1211 года) закончившийся грандиозными военными победами монголов, тем не менее оказался и последним нападением, произведенным в классическом стиле. Когда в 1212 году Чингисхан вновь бросил свою конницу на Китай, выяснилось, что прошлогодний разгром цзиньцев отнюдь не уничтожил мощь чжурчжэньского государства. Чингисхан оказался хорошим аналитиком и прилежным учеником, не стеснявшимся учиться и у своих врагов. И с этого времени он начинает отходить от устоявшихся принципов ведения войны. О том, как это происходило, и пойдет речь дальше.


Монгол с конем. Персидский рисунок XIV в.


Кстати, такое понимание эволюции взглядов Чингисхана на войну развенчивает еще один устоявшийся миф об этом незаурядном человеке, возникший с легкой руки известного «сказочника» Гарольда Лэмба и воцарившийся в массовом сознании (и отчасти даже в профессиональных исследованиях монголоведов).{Книга Гарольда Лэмба «Чингисхан», написанная чрезвычайно эффектным языком, представляет собой, в то же время, труд совершенно уникальный по количеству бредней и нелепиц на страницу текста.} Лэмб, без всяких на то оснований, заявляет, что Чингисхан уже на курултае 1206 года провозгласил своей целью завоевание всего мира. Такое утверждение не выдерживает никакой критики и опровергается дальнейшими событиями. Цель Чингисхана в этот момент, в общем, достаточно ясна – стать единоличным «владыкой поколения людей, живущих в войлочных кибитках». Сам кочевник, он стремился объединить всех кочевников, установить в степи твердый порядок и, в пределах возможного, сделать своих степных подданных богатыми и довольными жизнью. Степная держава, скрепленная единым законом и кочевым образом жизни – вот тогдашний идеал Чингисхана. Набеги на соседние государства главной своей целью имели грабеж, но никак не присоединение к Монгольской империи – не случайно законы Ясы никогда не применялись к оседлому населению. И лишь после великих побед на востоке и западе, уже на склоне жизни, Чингисхан, возможно, пришел к мысли о завоевании всего мира. Но даже и тогда наилучшим вариантом он явно считал ликвидацию в конечном итоге всех оседлых жителей и создание всемирной кочевой державы. И всерьез рассматривал вопрос об уничтожении всего населения Китая и превращении его земель в монгольские кочевья. Этого, как известно, не произошло: экономические выкладки Елюй Чуцая и собственный здравый смысл заставили его отказаться от этой идеи. Но сам факт подобной постановки вопроса говорит о многом, и не в последнюю очередь о том, что и сами эти завоевания были для Чингисхана не столько целью, сколько средством. В 1206 же году завоевание мира в повестке дня просто отсутствовало. Планы Чингисхана были иные, куда менее фантастические и масштабные, но зато гораздо более продуманные.
Главным для Чингисхана после завоевания власти в степи стала подготовка войны с цзиньским Китаем. Этой войны с извечным врагом требовало монгольское общественное мнение; о мести чжурчжэням за кровь Амбагай-хана и смерть Есугэй-багатура с детских лет мечтал и сам Темучин-Чингисхан. На это накладывалось и неприятие самолюбивым владыкой степи своего приниженного положения – ведь он должен был платить дань чжурчжэням и формально считался лишь простым пограничным генералом, подчиняющимся китайскому императору. Теперь, после провозглашения Йеке Монгол Улус, такое положение становилось для Чингисхана неприемлемым. Разрешить ситуацию могла только война.
Чингисхан прекрасно осознавал все трудности предстоящей войны с одним из крупнейших государств мира. Империя Цзинь была, по существу, региональной сверхдержавой, а в глазах монголов она представлялась еще более могущественной, чем это было в реальности. Чингисхан не без оснований считал, что борьба с ней потребует напряжения всех сил. Между тем, провозглашенный Йеке Монгол Улус такую тотальную войну позволить себе не мог. Да, в 1206 году Чингисхан уже не имел в степи противников, способных помериться с ним силой в открытом столкновении. Но на западных рубежах державы с надеждой ожидали благоприятного для них поворота событий неукротимые меркиты во главе с сыновьями Тохтоа; здесь же подвизался неистовый найманский царевич Кучлук, мечтающий о восстановлении разгромленного найманского ханства. На юге тангуты, разозленные карательным набегом 1205 года,{Набег 1205 года на Тангут был произведен по приказу Чингисхана одним из его полководцев в качестве карательной и назидательной меры, в отместку за то, что тангуты приняли у себя бежавшего Нилха-Сангума. Серьезных последствий этот поход не имел, хотя монголам удалось – видимо, благодаря внезапности – захватить одну тангутскую крепость.} также не преминули бы воспользоваться любой подходящей возможностью для ответного удара. На юго-западе неясной была позиция кара-киданьского гурхана, но можно предположить, что стремительное возвышение Чингисхана не оставило его равнодушным – а ведь мощь кара-киданьского ханства подкреплялась огромными экономическими возможностями уйгурских купцов (Уйгурия подчинялась кара-киданям на правах автономии). Столь же неопределенным было и положение на севере: лесные племена Баргуджин-Токума и сибирской тайги сохраняли свою независимость и при определенных раскладах также могли представлять угрозу для новорожденной империи.
Таким образом, политическая обстановка в 1206 году была достаточно сложной и явно неблагоприятной для вступления в столь масштабный военный конфликт, как война с Цзинь. К тому же надо учесть, что десятилетия непрерывных степных войн серьезно подорвали экономическую базу монгольской степи. Недоставало скота, в том числе и коней; достаточно сложно было и обеспечить стотысячную монгольскую армию всем необходимым для крупного похода на Китай. Конечно, в походе армия была способна кормить себя сама за счет покоренного населения, но при любом наступлении следует учитывать возможность его неудачи, и такой выдающийся стратег, как Чингисхан, разумеется, должен был подготовиться и к худшему варианту. Вероятно, так и было – события следующего пятилетия доказывают это: Чингисхан, оценив реальную ситуацию, понял, что большая война еще слишком опасна и непредсказуема. Прежде чем идти на риск серьезной войны, – войны, грозящей гибелью только что созданной державе, – нужно было максимально обезопасить тылы, по возможности еще более усилить и подготовить армию. Трудно сказать, был ли у Чингисхана тщательно разработанный план подготовки к войне с цзиньским Китаем, но его действия в период с весны 1206 до весны 1211 годов были чрезвычайно точны и рациональны.
Весь 1206 год был, как уже сказано, подчинен внутренним реформам – внедрению единого законодательства, изменениям в системе управления и в армии. А после этого укрепления основ складывающегося государства можно было приступить и к решению основных внешнеполитических задач. Здесь необходимо, однако, оговориться, что данные наших источников, касающиеся первого десятилетия существования Монгольской империи, крайне разноречивы. Не в последнюю очередь это относится к внешнеполитическим и военным вопросам. Так, в «Сокровенном Сказании» при довольно точном описании событий автор почти полностью пренебрегает их последовательностью и вообще хронологией. В результате, например, окончательное покорение хори-туматов в 1217 году приводится в тексте, повествующем о времени, предшествующем войне с Китаем; два похода на меркитов 1208 и 1216 – 18 годов явно смешаны в один. Рашид ад-Дин, наоборот, приводит весьма скрупулезную хронологию, но она изобилует совершенно нелепыми анахронизмами и часто не совпадает с известиями других авторов. В особенности это касается монголо-китайской войны: персу Рашид ад-Дину было сложно разобраться во всех перипетиях этой кампании Чингисхана. Китайская летопись «Юань ши» дает более точные описания китайских походов, но очень слабо ориентируется в других, параллельно происходивших событиях. Единственной возможностью в такой ситуации стал комплексный анализ источников и изложение на их базе наиболее приемлемой и вероятной версии развития событий в 1207 – 1217 годах.
Весной 1207 года Чингисхан приступает к осуществлению своей широкомасштабной внешнеполитической программы. Начинает он с северного направления, куда посылает значительные воинские силы (вероятно, два тумена) под руководством своего старшего сына Джучи и относительно молодого, но осторожного Субэдэя. Поход этот оказался исключительно успешным. Не рискнув противостоять завоевателям, сразу же покорилось большое монгольское племя ойратов, кочевавшее на границе леса и степи. Не без помощи ойратов, ставших проводниками войска, без борьбы были подчинены и другие северные племена, в том числе и такие крупные, как буряты и баргуты. Вероятно, тогда же признали монгольскую власть и свободолюбивые хори-туматы, которые, впрочем, вскоре восстали и довольно долго успешно оборонялись против превосходящих монгольских сил.
Летом войска Джучи и Субэдэя вышли к Енисею в районе благодатной Минусинской котловины. Здесь издавна проживал многочисленный полуоседлый народ енисейских кыргызов. Кыргызы обладали высокой по центрально-азиатским меркам культурой и весьма значительной и хорошо вооруженной армией, которая в былые времена нагнала немало страху на народы Великой степи. Однако и здесь обошлось без столкновений. Старейшины кыргызов не отважились противостоять победоносным монголам, памятуя о крахе, который постиг их соседей – найманов. Кыргызы согласились выплачивать дань: «Поклонились государю белыми кречетами, белыми меринами да белыми же соболями». А поскольку старыми данниками кыргызов были немонгольские племена большей части сибирской тайги, то с этого момента можно говорить о присоединении к Монгольской империи значительной части Сибири.
После столь крупных успехов, достигнутых к тому же без каких-либо военных потерь, Джучи возвратился в ставку своего отца. Обрадованный Чингисхан сделал ему поистине царский подарок, передав в подданство все покоренные им народы. И, вероятно, уже с этого момента можно отсчитывать историю улуса Джучи. Субэдэй же с войском, причем значительно пополненным за счет изъявивших покорность племен, двинулся на запад, к Иртышу. И здесь, на берегу Иртыша, уже в следующем, 1208 году, произошло сражение между монголами, ведомыми Субэдэем, и меркито-найманским войском во главе с сыновьями Тохтоа и Кучлуком. Победа, и притом полная, в очередной раз осталась за монголами. Меркито-найманская орда распалась, при этом меркиты бежали в Западную степь, к кыпчакам, в надежде уйти, наконец, от карающей длани Чингисхана. Царевич Кучлук с остатками своих сторонников бежал на юг, в Семиречье.
Судьба Кучлука оказалась более счастливой, чем участь Ван-хана и Нилха-Сангума. Кара-киданьский гурхан не отказал в приюте внуку своего старого союзника (а возможно, и родича – ведь найманы, вполне вероятно, имели кара-киданьское происхождение). Кучлук был обласкан престарелым гурханом Джулху и даже стал одним из главных его военачальников. Несомненно, такая добросердечность гурхана объясняется тем сложным положением, в котором оказалось кара-киданьское ханство. По существу, кара-кидани попали между двух огромных жерновов: нарождающейся Монгольской империей и стремительно расширяющейся державой Хорезмшахов. В 1208 году сильный удар по могуществу гурхана нанес хорезмшах Мухаммед, захвативший Бухару и Самарканд; в 1209 году уйгуры отказались подчиняться кара-киданям, сделав выбор в пользу Чингисхана. В таком положении Джулху был рад любому союзнику. Однако Кучлук не оценил доброту гурхана – своего названого отца. Сначала он захватил гурханскую казну, а в 1211 году и вовсе отстранил гурхана от власти, посадив его под домашний арест. В 1213 году разочаровавшийся в людях старый Джулху умер, а собрание кара-киданьской знати провозгласило новым гурханом Кучлука.



Субэдэй-багатур. Китайская миниатюра


Любопытно проследить судьбу этого неистового противника Чингисхана. В меру своих способностей (а Кучлук был, несомненно, толковым полководцем) он старался сохранить распадавшуюся на глазах каракиданьскую державу. Словно огрызающийся волк, он то тут, то там наносил удары по своим могучим соперникам на западе и на востоке. Вскоре, обозленный соглашательскими настроениями своих подданных-мусульман, стремившихся перейти в подчинение к их единоверцу – хорезмшаху Мухаммеду, Кучлук запрещает исповедовать в своем государстве ислам и начинает суровые гонения против непокорных. Стоит напомнить, что сам Кучлук, как найман, был, по-видимому, христианином несторианского толка. Кроме того, по некоторым данным, в этом вопросе на него серьезно повлияла жена, которая «поклонялась странным богам». Неясно, что за религию воспринял Кучлук (из некоторых слов Рашид ад-Дина можно заключить, что речь, возможно, идет о зороастризме), но репрессии, которые он обрушил на мусульман, оказались чрезвычайно жестокими. Такой необдуманный шаг, бесспорно, оттолкнул от него народные массы и, заметим, облегчил монголам, отличавшимся полной веротерпимостью, борьбу с Кучлуком. Развязка наступила в 1218 году, когда гурхан напал на город Алмалык в Восточном Туркестане. Город этот находился под покровительством монголов, которым к тому же приходилось учитывать непростые отношения с хорезмшахом. Против Кучлука был послан Джебэ-нойон. Когда стало известно о приближении монголов, мусульмане восстали против гурхана и начали избивать его сторонников. Кучлук снова был вынужден бежать, на этот раз в Припамирье, но там был настигнут авангардом Джебэ и убит. Так закончилась жизнь этого талантливого полководца и авантюриста. Нужно отметить, что свою ненависть к Кучлуку монголы не перенесли на кара-киданей, которые не оказали сопротивления и перешли на сторону завоевателей. Поскольку кидани были кочевниками, это позволило включить их в монгольскую армию в качестве отдельного корпуса, и в дальнейшем они принимали участие во многих походах Чингисхана и его преемников.
Но вернемся в Монголию, где Чингисхан продолжал претворять в жизнь свой план подготовки к большой войне с цзиньским Китаем. В том же 1207 году другая крупная монгольская армия была брошена на тангутское государство Си-Ся. Неясно, кто руководил этим большим походом – возможно, то был и сам Чингисхан. Набег этот, в целом, оказался довольно успешным (заметим, что это была, по сути, первая война против большого оседлого государства, так как карательный набег 1205 года едва ли можно принимать в расчет) – было захвачено много скота, особенно верблюдов, которых монголы высоко ценили за силу и неприхотливость. В то же время, Чингисхан понимал, что поставленные перед этим походом цели не достигнуты. Склонить тангутов к покорности не удалось, ни одной из многочисленных крепостей с хранимыми там богатствами не было захвачено. Эффект оказался ненамного большим, чем от карательной акции двухлетней давности. Но теперь новый урок пошел впрок монголам.
Осенью 1209 года после серьезной подготовки Чингисхан начинает новую войну с Тангутом. На этот раз в походе принимали участие и мастера осадного дела, да и сам хан был твердо намерен довести дело до конца. В результате был взят большой город Ургай (современный Нинся), а крупную крепость Имэнь, преграждавшую путь к столице Си-ся, монголы сумели блокировать. В двух полевых сражениях была наголову разбита тангутская армия, а ее лучшие полководцы попали в плен. Монголы попытались взять и сильно укрепленную столицу тангутов Чжунсин, но неискушенность в осадном деле сыграла с ними злую шутку. С помощью специально сооруженных дамб (несомненно, тут активно использовался хашар) они попытались отвести от тангутской столицы речные воды. Но плохо построенные дамбы прорвало, и вода залила всю равнину вокруг города. В результате монголам пришлось снять осаду и отступить. Однако сильно напуганный успехами и настойчивостью захватчиков тангутский правитель униженно просил мира. Он отдал в жены Чингисхану свою дочь, согласился стать данником и союзником монголов. Так, вслед за северной, решилась и южная проблема.
В том же 1209 году произошло еще одно важное событие, которое едва ли прогнозировалось Чингисханом, но очень хорошо совпало с его программой действий. В Уйгурии по приказу идикута был убит наместник кара-киданьского гурхана Шукам. Это явно стало следствием тяжелых поражений, понесенных кара-киданями в войне с державой хорезмшахов. Кара-кидани не смогли удержать под своей властью большие торговые города Бухару и Самарканд, являвшиеся важными опорными пунктами уйгурских купцов. Ала ад-Дин Мухаммед, естественно, сделал ставку на своих, мусульманских, купцов, которые были главными конкурентами уйгуров в транзитной торговле. В этих условиях идикут немедленно предпочел переменить ориентацию с западной на восточную. Поэтому, когда Чингисхан после гибели наместника Шукама направил в Уйгурию двух послов с целью прояснения ситуации, те были приняты с большим почетом и уважением. Переговоры с монгольскими послами, видимо, окончательно убедили идикута заявить о покорности Чингисхану. Вскоре он отправляет к каану монголов своих полномочных представителей, которые объявляют Чингисхану радостную весть, что Уйгурия готова покориться новому владыке и добровольно войти в состав Монгольской державы.
Вначале Чингисхан отнесся к этому неожиданному подарку с некоторым, вполне обоснованным, недоверием. Желая убедиться в том, что его не водят за нос, монгольский владыка потребовал, чтобы идикут лично прибыл в его ставку со всей полагающейся данью. Этот обмен послами и посланиями затянулся из-за тангутской войны и вполне оправданных колебаний идикута перед столь решительным поступком. Только через год, ближе к осени 1210 года, он прибыл к Чингисхану и по всей форме признал себя рабом великого владыки. Не забыв, правда, при этом намекнуть, что, чем больше будет благосклонность к нему хана, тем большей будет и покорность. Купцы остаются купцами, даже одевшись в мантии правителей! Мудрый Чингисхан все отлично понял, провозгласил идикута своим пятым сыном, выдал за него собственную дочь и, тем самым, прочно привязал к своей колеснице богатейшую и культурную Уйгурию. Причем трудно сказать, кто больше выиграл от этого объединения. Чингисхан получал массу грамотных людей для различных управленческих нужд и возможность быстрой реализации захваченных в набегах богатств, что в преддверии войны с Цзинь было весьма немаловажным. Уйгуры же получали совершенно уникальные возможности для обогащения и карьерного роста в возникающей огромной империи.


Портрет Чингисхана в окружении его детей и внуков. Китайская миниатюра XIV в.



Интересно, что пример идикута оказался заразительным. В том же 1210 году в ставку Чингисхана с подобным же предложением явился еще один правитель. Это был Арслан, хан карлуков, многочисленного кочевого народа Семиречья, до этого также входившего в орбиту кара-киданьского влияния. Результатом стало включение тридцатитысячной армии карлуков в состав монгольского войска на правах «ассоциированного члена». Такое солидное пополнение накануне большой войны оказалось вовсе не лишним.
Так к началу 1211 года Чингисханом были решены все основные внешнеполитические задачи. Военно-дипломатическая подготовка к намеченной войне с Китаем блестяще завершилась. Была обеспечена безопасность границ, обретены стратегические союзники, значительно усилена армия – и в количественном, и в качественном отношении. И наоборот, цзиньский Китай накануне войны оказался в полной дипломатической изоляции, окруженный одними врагами (не стоит забывать и об извечном его враге – южнокитайской Сунской династии). Но рассказ об этом важном пятилетии монгольской истории был бы неполным без изложения одного крупнейшего внутриполитического события тех лет. Речь идет о выступлении в Монголии шамана Теб-Тенгри и подавлении последней серьезной оппозиции безграничной ханской власти.
Довольно подробно об этом событии повествуется в «Сокровенном Сказании». Год, когда оно случилось, не упомянут, но, скорее всего, дело происходило в 1209 году, накануне тангутской войны. «Сокровенное Сказание» не вскрывает также и истинных причин противостояния светской и духовной властей, сводя все, как это часто бывает, к чисто личностным взаимоотношениям. Между тем, суть дела, разумеется, лежала значительно глубже, нежели это представлялось автору тайной монгольской истории.
Верховный жрец монголов Теб-Тенгри был сыном одного из виднейших соратников Чингисхана, уже известного нам Мунлика-эчиге, и являлся, по-видимому, личностью незаурядной, чрезвычайно волевым и, безусловно, умным человеком. Его настоящее имя было Кокочу, и путь его к высшей духовной власти оказался тернистым. С помощью различных упражнений он развил в себе уникальные способности – например, мог долгое время голым находиться на жестоком морозе без особого ущерба для себя – и у темной кочевнической массы пользовался огромным авторитетом как человек, близкий к богам. Сохранилось и предание, что Кокочу заранее предсказал приход Темучина к верховной власти у монголов. Все это, наряду с выдающимися заслугами отца, делало его чрезвычайно влиятельной фигурой в степи. По своему политическому весу он уступал, пожалуй, лишь самому Чингисхану. А несколько удачных предсказаний и советов возвели Кокочу и в первые ряды приближенных хана, что давало ему уже не только духовную, но и значительную светскую власть. Однако такая впечатляющая карьера, видимо, вскружила ему голову.
Гордый и умный жрец посчитал себя равным Чингисхану, а возможно, лелеял мечту стать «серым кардиналом» – реальным правителем империи при каане, который полностью находился бы под его влиянием. В истории известно немало случаев такого рода: вспомним хотя бы кардинала Ришелье и Людовика XIII; а в общем, «имя им легион». И вполне вероятно, что с другим кааном, кем-нибудь вроде недалекого Хутулы, у Кокочу все прошло бы без сучка, без задоринки. Но не ему было тягаться с такой исключительной личностью, как Чингисхан.
Хотя сам замысел Теб-Тенгри был неплох. Для начала он решил посеять рознь в самой семье Чингисхана, опоре его трона, знаменитом «Алтан уруге». К тому же в семейных взаимоотношениях и без того не все было гладко, достаточно вспомнить эпопею «блудного сына» Джочи-Хасара. С него-то, как с самой уязвимой фигуры, и решил начать Кокочу.
Все началось со случайной или спровоцированной ссоры между Джочи-Хасаром и сыновьями Мунлика. Как ни крепок был могучий Хасар, но семеро хонхотанских братьев, во главе с Кокочу, хорошенько побили его, наставив синяков и шишек. Обиженный Джочи-Хасар побежал жаловаться старшему брату, однако Чингисхан только посмеялся над ним – вот, мол, слывешь непобедимым воином, а сам и в простой драке оказался побежденным. Вспыльчивый Хасар не стерпел еще одного унижения и ушел в слезах, зарекшись обращаться с чем-либо к брату. Этой размолвкой братьев воспользовался Теб-Тенгри, который стал нашептывать Чингисхану, что Хасар стремится отнять у брата верховную власть. При этом шаман ссылался на непререкаемый авторитет самого Тенгри – Великого Неба. Чингисхан поверил наговору и поехал разбираться. Хасара схватили и подвергли допросу. Спасла его примчавшаяся на подмогу мать, Оэлун, не преминувшая напомнить Чингисхану и о давнем убийстве Бектэра, соучастником которого был тот же Хасар. Напомнила она и о немалых заслугах Джочи-Хасара. Пристыженный Чингисхан отпустил брата, но вскоре втайне от матери отобрал у него большую часть пожалованных ранее людей и кочевий.
После такой развязки авторитет Теб-Тенгри взлетел в степи до небес. Многие «люди длинной воли», и в особенности те, кто принадлежал к недавно покоренным племенам, стали собираться под его руку. Даже среди подданных «золотого рода» началось брожение, и многие подумывали о переходе к Кокочу. Больше всего пострадал младший брат Чингисхана, Тэмугеотчигин, от которого к Кокочу побежали его утэгубоголы. Отчигин лично отправился к Теб-Тенгри и потребовал вернуть боголов. Но зарвавшийся шаман, чувствуя свою возросшую силу, не только отказался сделать это, но и заставил Тэмуге просить прощения на коленях. На этот раз он явно перегнул палку, потому что Чингисхан всегда любил своего младшего брата. Когда тот пожаловался хану и рассказал об унижении, которому его подвергли, Чингисхан рассвирепел. Масла в огонь подлила умная Борте: вот, мол, вчера была очередь Хасара, сегодня Отчигина, а завтра чья будет? Джучи, Угедэя, а может быть, самого Чингисхана? В разгар всех этих событий, вероятно, почуяв неладное, явился и сам Теб-Тенгри со своими братьями и отцом. Скорее всего, он хотел переломить ситуацию в свою пользу, ссылаясь, как обычно, на волю богов. Чингисхан же и устроил «божий суд», предложив соперникам помериться силами на дворе. Однако, чтобы «божий суд» закончился «правильно», перед этим он отдал трем сильнейшим борцам тайный приказ расправиться с обнаглевшим шаманом. И тут же, у Чингисхановой юрты, Теб-Тенгри переломили хребет. Мунлик и его сыновья попытались возмутиться, но хан кликнул своих кебтеулов и вышел вон.


Чингисхан и предсказатели. Китайский рисунок XIV в.


Смерть Теб-Тенгри заставила присмиреть всех, кто мог составить оппозицию Чингисхану. Тем более, что, будучи мудрым правителем, он не стал преследовать хонхотанцев и простил Мунлика и его сыновей. Противостояние власти было раздавлено, и всем в Йеке Монгол Улус стало ясно – есть только один владыка, в его власти и карать, и миловать, и этот владыка – божественный Чингисхан.
Итак, первые пять лет, прошедшие после курултая 1206 года, стали решающими в деле укрепления монгольской державы и верховной ханской власти. Теперь, не имея серьезных врагов вне империи и противников внутри страны, Чингисхан мог приступить к решению давно обдуманной и такой желанной задачи – к войне с Китаем.
* * *
В современной исторической литературе господствует мнение, что созданная чжурчжэнями в завоеванной ими части Китая империя Цзинь была «колоссом на глиняных ногах». Что она фактически рухнула от первого же удара, нанесенного ей монголами в 1211 году, и последующие четверть века – это просто затянувшаяся агония нежизнеспособного образования. Нельзя сказать, что эта точка зрения полностью неверна, но реальной исторической действительности она соответствует лишь в незначительной степени. Считать Цзинь слабой – значит, излишне упрощать ситуацию, и тогда становится неясным, зачем тем же объединенным монголам потребовалась столь долгая и тщательная подготовка к этой войне. Но и представлять империю Цзинь сильной тоже было бы неверно, ибо за столетие никем не оспариваемой чжурчжэньской власти сама эта власть в значительной мере деградировала.
Сила Цзиньской империи заключалась, в первую очередь, в ее почти неисчерпаемых людских и экономических ресурсах. По данным переписи 1207 года, ее население превышало сорок пять миллионов человек, что в десятки раз больше, чем проживало в Чингисхановом улусе, и по меньшей мере в десять раз больше, чем все население Великой степи того времени. Это позволяло чжурчжэньской империи содержать поистине колоссальную армию. По данным на 1161 год, то есть в период наивысшего расцвета империи, только элитные части, состоявшие из собственно чжурчжэней, насчитывали более шестидесяти пяти тысяч человек. Около двадцати пяти тысяч из них составляли армию, которую можно назвать «кадровой», сорок тысяч – это войска «запаса», готовые выступить в случае войны. Боеспособность этой группировки, особенно ее кадровой части, находилась на очень высоком уровне. По свидетельству источников, все чжурчжэньские воины были прекрасно вооружены и имели стальные пластинчатые доспехи, что у тех же монголов было редкостью. И по назначению, и по боевым качествам эту кадровую армию можно сравнить с монгольским корпусом кешиктенов, но отметим, что последний был в два с половиной раза меньшим. А помимо этого бронированного кулака, Цзинь имела еще и семисоттысячную армию из мобилизованных киданей, бохайцев и китайцев. Сами по себе ее боевые качества были невысоки, как и у любой армии, основанной на принципах насильственной вербовки (особенно в ее китайской составляющей, так как китайцы чжурчжэней-захватчиков ненавидели) Однако, у ее солдат имелось неплохое вооружение, и конечно, нельзя не учитывать огромноеколичественное превосходство этой армии над любым потенциальным врагом. Но и это было еще не все: Цзинь располагала и обученным мобилизационным резервом в триста-четыреста тысяч человек, с помощью которого можно было быстро восполнить любые потери в войсках. Наконец, были и крупные пограничные силы из подвластных окраинных народов – правда, к 1211 году Цзинь, по известным причинам, потеряла татарские и онгутские части, влившиеся в армию Чингисхана. Но этот корпус, собранный из разных народов (эти этнически разрозненные части известны под общим названием «дю»), сохранял еще значительную силу, а по своим боевым качествам находился между чжурчжэньской армией и мобилизованными воинами.
Помимо армии, мощь чжурчжэньской империи опиралась на хорошо продуманную систему из сотен крепостей и опорных пунктов. Каждая такая крепость располагала значительными запасами вооружения и продовольствия, обладала сильным воинским контингентом. Даже в 1216 году после тяжелейших военных поражений число солдат регулярной гарнизонной службы достигало ста шестнадцати тысяч двухсот человек, то есть количественно почти равнялось всей монгольской армии. Здесь важно учесть и тысячелетнюю историю военного дела в Китае: империя Цзинь располагала тысячами боевых машин разного типа, а также таким могучим оружием, как горючие смеси и порох. Не последнюю роль в мощи Цзинь играла и многолетняя привычка китайского народа к повиновению любой действующей власти, великолепно развитая система управления и налогообложения. Так что, учитывая все сказанное, империю Цзинь никоим образом нельзя было назвать слабой.
Но считать Чжурчжэньскую державу сильной тоже никак нельзя. К 1211 году она уже вступила в эпоху кризиса: такие циклические кризисы – совершенно неотъемлемая часть истории Китая. Все более нарастали противоречия между чжурчжэнями и покоренными ими народами. Особенно ненадежными были кидани: хотя и вобравшие в себя, как и чжурчжэни, китайскую культуру, они никогда не забывали о событиях 80 – 100-летней давности. Чжурчжэни являлись для киданей узурпаторами, захватчиками, и только сила держала их в повиновении. Кидани были потенциальными союзниками монголов (хотя тоже побаивались диких степных варваров), и когда чжурчжэньская мощь пошатнулась, в массовом порядке стали переходить на сторону Чингисхана. В целом похожую картину наблюдаем и в отношении основной массы населения – то есть, собственно китайцев. Для них чжурчжэни – варвары, завоеватели. И сколько же история Китая знала таких завоевателей! Хунны Модэ и сяньбийцы Таншихая, жужаньская орда и тюрки Вечного эля, табгачи – основатели династии Тан и те же кидани, основавшие династию Ляо... Тысячелетиями степь вторгалась в Поднебесную, создавались династии и могучие державы, но для населения Китая все эти пришельцы навсегда оставались чужаками. И в этом смысле монголы для китайцев почти ничем не отличались от цзиньцев. Пришли новые степные захватчики, побьют они старых, будет очередная новая династия, и все вновь пойдет своим чередом. К тому же в преддверии войны – а ее неизбежность после 1206 года была очевидной для всех – чжурчжэни резко усилили налоговый гнет, что, естественно, вызвало серьезное возмущение. Вспыхнуло крупнейшее крестьянское восстание «краснокафтанников», – кстати, классический показатель циклического кризиса, – и это восстание чжурчжэням так и не удалось подавить к началу монгольского вторжения.
Конечно, и сила империи Цзинь, и ее нарастающая слабость были хорошо известны Чингисхану. Но ожидать, когда Цзинь еще более ослабеет, он не мог: войны, а правильнее сказать, отмщения, требовала вся Степь. И монгольскому владыке теперь требовалось только определиться с оптимальным временем для удара. И таким поводом для войны стала смерть очередного чжурчжэньского императора. Новым императором был провозглашен Вэйский ван, человек, хорошо известный Чингисхану: в свое время он был послом Цзинь в монгольской степи. И, прямо скажем, уважения у хана он не снискал. Поэтому, когда к Чингисхану прибыли послы с манифестом о воцарении нового императора, – а манифест надлежало принимать с земными поклонами, – монгольский властелин отказался от унизительного церемониала. Он сказал: «Я считаю императором в Срединной равнине (то есть в Китае – авт.) того, кто отмечен Небом. Но ведь этот же является заурядным и робким, как такому кланяться!» («Юань Ши», цзюань 1). Чингисхан повернулся на юг, в сторону Китая, плюнул, а затем ускакал в степь. Это было отказом от вассально-даннических отношений, а фактически – формальным объявлением войны.
Весной 1211 года начались открытые военные действия.{Китайская кампания в разных источниках описывается весьма разноречиво. «Сокровенное Сказание» вообще сводит ее едва ли не к одному 1211 году – несомненно, в целях возвеличивания монгольской силы. У Рашид ад-Дина наблюдается слабое знание китайских реалий и театра военных действий, а также большое число анахронизмов. Пожалуй, наиболее адекватными являются сведения «Юань Ши» (что естественно для китайской летописи), и именно они взяты за основу дальнейшего изложения, но с учетом важных поправок – там, где «Юань Ши» явно приводит неверные данные.} Первые столкновения произошли у недавно построенной цзиньцами крепости Ушапу. Она была возведена весной 1210 года как северный форпост Китая на границе с монгольской степью. Само ее строительство свидетельствует о том, что не только монголы, но и цзиньцы активно готовились к войне. На Ушапу был брошен тумен Джебэ-нойона, но в силу до сих пор еще недостаточной осадной подготовки монголов военные действия у крепости затянулись до осени, когда она была окончательно разрушена.
Осенью собранные Чингисханом войска двинулись от местности Долон-Нур{Большинство историков почему-то считает, что место сбора армии находилось в районе озера Далай-Нур, что на двести километров севернее Долон-Нура. Такое мнение не оправдано ни в географическом, ни в военном плане. Для Чингисхана не было никакого смысла удлинять поход почти вдвое, притом в таком варианте пересекать обширные пространства сухой и голой пустыни к югу от Далай-Нура.} к Великой Китайской стене. Китайские владения к северу от стены были полностью разграблены. Монголы взяли несколько крупных городов, причем Баданчин (совр. Баочан) и Балагасун (развалины этой крепости находятся у современного города Чжанбэй) были захвачены самим Чингисханом, руководившим войсками центра. Правое крыло под командованием сыновей Чингисхана заняло крепость Фунан-Джиу (совр. Фынчжэнь) у самой Великой стены и вышло к городу Сигин (совр. Датун) – Западной столице Цзиньской империи (по некоторым сведениям, Сигин был ими даже взят, но это маловероятно). К тому времени Джебэ уже покончил с Ушапу и присоединился к армии Чингисхана; его группировка составила левое крыло. Монголы без задержки прошли через полуразрушенную Великую стену, и здесь, у хребта Ехулин, встретились с крупной чжурчжэньской армией. Чжурчжэни были разбиты наголову. Первое же полевое столкновение показало огромное преимущество монгольской конницы, однако после Ехулина осторожный Чингисхан приостановил армию и отправил к главному Чабчиялскому перевалу, прикрывавшему путь к Срединной столице (совр. Пекин), авангард под командованием Джебэ. И тот, пройдя каким-то ущельем, вышел с тыла к важнейшей в стратегическом отношении заставе-крепости Цзюйунгуань. Комендант крепости в панике бежал, и Джебэ, по-видимому, без боя занял заставу. Чингисхан немедленно двинулся ему навстречу и, по ходу разгромив еще одну крупную цзиньскую группировку, соединился со своим авангардом. Путь на Срединную столицу Чжунду был открыт. Вскоре монголы полностью разграбили богатые окрестности города; в том числе, ими был захвачен особо ценный императорский табун племенных лошадей. Войска Чингисхана подходили и к стенам Чжунду, но хан понял, что взять столь мощную крепость будет невозможно, и отдал приказ отходить в степи.
Таким образом, кампания 1211 года оказалась весьма успешной для монголов. Были разбиты две большие китайские армии, захвачены немалые богатства, нанесен огромный урон авторитету Цзиньской монархии. В то же время, значение этой кампании не стоит и преувеличивать. Главные силы цзиньцев не были разгромлены, крепости монголы оставили (у них просто не было людей, чтобы поставить там гарнизоны: сами же степняки оборонять города совершенно не умели), и те были вновь заняты цзиньцами. За исключением окрестностей Чжунду, коренные китайские земли остались нетронутыми, и экономическая мощь Цзиньской державы пострадала в незначительной мере. Набег 1211 года показал и слабость монголов при осадах: кроме Цзюйюнгуани, остальные взятые крепости были второстепенными.
Несомненно, Чингисхан хорошо проанализировал уроки кампании 1211 года, потому что после этого его стратегия ведения войны начинает меняться. Возможно, здесь следует учесть и еще один фактор, весьма способствовавший этому изменению принципов военных действий. С этого времени начинается переход на сторону Чингисхана полководцев и чиновников цзиньской монархии, постепенно приобретающий огромный размах. Первой ласточкой стал Елюй Ахай, в конце 1211 года перешедший к Чингисхану с большим киданьским отрядом. Еще более важным был приход весной 1212 года к монгольскому хану киданьского царевича из уничтоженной чжурчжэнями династии Ляо – Елюя Люгэ – вместе с его многочисленными сторонниками. Обрадованный Чингисхан всячески обласкал Елюя Люгэ и пообещал ему поддержку в восстановлении династии Ляо на северо-восточных землях Цзиньской империи.
Учет ошибок 1211 года, а может быть, и советы искушенных киданьских военачальников заставили Чингисхана отказаться от основного военного принципа степняков – ведения войны одиночными набегами. С осени 1212 года война с Цзинь превращается в перманентную, в войну до победного конца. Монголы теперь никогда не уходят полностью, их армии в Китае, выражаясь современным языком, действуют «вахтовым методом». Это был своего рода переходный этап от войны кочевой к войне тотальной. К 1217 году этот переход завершился: к тому времени судьба Цзинь была уже предрешена.
1212 и, в особенности, 1213 год стали решающими в монголо-чжурчжэньской войне. Размах операций стал еще более обширным: правое крыло сыновей Чингисхана активно действовало на западе Цзинь, вплоть до города Баотоу; Джебэ был отправлен к Восточной столице Дунцзину (совр. Ляоян); главными целями основной части армии под командованием самого хана были Срединная и Западная столицы. К лету 1212 года армия Чингисхана заняла все главные опорные пункты вдоль Великой стены. Обе столицы оказались под угрозой. Цзиньцы не могли не отреагировать и послали против Чингисхана трехсоттысячную армию. И здесь, в местности Хуанэрцзуй (Куан-Джиу у Рашид ад-Дина), произошло крупнейшее сражение всей войны. Чжурчжэньско-китайская армия под командованием Цзюцзиня (у Рашид ад-Дина – Гюгин) потерпела жестокое поражение и была почти полностью уничтожена. По сведениям «Сокровенного Сказания», «тут до самого Чабчияла пошло такое истребление, что кости трещали словно сухие сучья» («Сокровенное Сказание», § 247). Этот разгром серьезно подорвал силу чжурчжэньской армии, потерявшей самые боеспособные части и вынужденной заполнять прорехи новобранцами.
После этого Чингисхан осадил Западную столицу, которая была более слабой крепостью, чем Чжунду. Под стенами города он разгромил еще одну армию чжурчжэней, шедшую на выручку гарнизону. Однако случайное ранение – в Чингисхана попала шальная стрела – заставило его снять осаду и уйти на север, в степь. Но это не прервало монгольского наступления. Большого успеха добился Джебэ-нойон, которому в январе 1213 года удалось с помощью военной хитрости взять Восточную столицу Дунцзин. Весной того же года Елюй Люгэ объявляет о восстановлении империи Ляо на землях, отвоеванных Джебэ. На сторону Чингисхана переходят еще несколько крупных китайских полководцев, большинство – вместе со своими армиями. Так монгольский хан получает и воинов для гарнизонов, и большие осадные силы вкупе с необходимой техникой и специалистами. Война вступает в решающую стадию.
Осенью 1213 года Чингисхан наносит удар в самое сердце империи Цзинь. Провинции Хэбэй и Шаньдун были захвачены почти полностью. Монголы завоевали восемьсот шестьдесят два города, и лишь одиннадцать городов устояли под их ударами. Важнейшая застава Цзюйюнгуань была сначала блокирована, а затем, благодаря очередным киданям-перебежчикам, взята армией Джебэ. Сыновья Чингисхана захватили всю западную часть Цзиньской империи. На восток, в помощь Елюю Люгэ, хан послал мощную группировку под командованием Джочи-Хасара и Алчи-нойона. Им удалось занять почти весь Ляодунский полуостров и выйти к берегу Желтого моря.
О том, в каком критическом состоянии осенью 1213 года находилась Цзиньская держава, красноречиво говорит и убийство чжурчжэньского императора Юнь Цзи (того самого Вэйского вана) своим собственным полководцем. Фактически этот момент стал переломным – поражение Цзинь в войне сделалось очевидным для всех. Все центральные области были разорены, экономическая мощь империи подорвана. Монголы действовали на китайской территории, почти не встречая больше сопротивления: Мухали с авангардом армии вообще продвинулся до самого устья Хуанхэ. Лишь Срединная столица стояла непоколебимым утесом, но она и стала теперь главной целью Чингисхана.
В декабре 1213 года он начинает осаду Чжунду и вскоре собирает под его стены все свои войска. Хотя могучие стены Срединной столицы по-прежнему неприступны, новый император постепенно осознает, что его положение практически безнадежно. И чжурчжэни предлагают Чингисхану заключить мир на чрезвычайно почетных условиях: признание юридического равенства Йеке Монгол Улус и Цзинь; в жены Чингисхану отдается цзиньская царевна; чжурчжэни выплачивают монголам гигантскую дань. Несмотря на то, что многие монгольские военачальники уговаривают хана штурмовать Чжунду, после некоторого раздумья Чингисхан соглашается с предложениями чжурчжэней. Весной 1214 года заключается мир, и вскоре армия монголов, отягощенная колоссальной добычей – даже вьюки перевязывались шелковыми тканями – уходит на север, в степь.
Что же, война закончена? Вовсе нет, она просто переходит в другую стадию. Уже летом того же года положение меняется. В июне цзиньский император бежит из Чжунду в Южную столицу Кайфын, оставив вместо себя наследника престола. А в июле 1214 года против цзиньцев восстают войска дю под командованием Чжода. Вскоре Чжода и другой перебежчик, Шимо Мингань, организуют блокаду Чжунду. Чтобы держать союзников под контролем, Чингисхан посылает к Срединной столице тумен салджиута Самухи, но формально перемирие продолжает действовать. Затем, спасая свою жизнь, из Чжунду бежит наследник. Оборону возглавляет чиновник Ваньянь Фусин, который и не помышляет о сдаче города. Между тем блокада все усиливается, в Чжунду начинается голод. К лету 1215 года положение столицы становится безнадежным, люди в городе поедают крыс и себе подобных. 26 июня обреченный Ваньянь Фусин, сознавая, что больше не может оборонять город, кончает жизнь самоубийством. Армия Шимо Минганя и Самухи практически беспрепятственно вступает в полумертвую столицу. Чингисхан, зорко следящий за развитием ситуации, немедленно посылает в Чжунду своих полномочных представителей – Шиги-Хутуху и Архай-Хасара, которые должны определить ханскую долю в огромных награбленных богатствах. А количество сокровищ, захваченных в столице, действительно невероятно.
Падение Чжунду знаменовало собой окончание первого этапа монголо-китайской войны, которая продлится до 1235 года и закончится уже при Угедэе полным уничтожением Цзинь. С этого времени меняется ее характер. Чингисхан, которого все больше занимают события на севере и западе, больше участия в боевых действиях не принимает, как и основная часть его армии. В Китае действует лишь относительно небольшая группировка монгольских войск под командованием Мухали, а в основном монголы ведут здесь войну чужими руками. Перебежчиков хватает: и киданей, и китайцев, и даже самих чжурчжэней. Так что задачей Мухали становится скорее сохранение общего контроля над ситуацией, да поддержание порядка в среде новоявленных союзников. В 1217 году Чингисхан окончательно возлагает ведение войны с Китаем на Мухали, назначает его своим полномочным заместителем – гованом, а сам переключается на другие проблемы, главной из которых постепенно становится западная – вначале меркиты и Кучлук, а с 1219 года – война с хорезмшахом Мухаммедом ибн Текешем. Тем временем война с Цзинь продолжается с переменным успехом и закончится уже после смерти Чингисхана.














39 comments:

Anonymous said...

Мое свидетельство Всем привет. Я здесь, чтобы засвидетельствовать, как я получил ссуду от г-на Бенджамина Ли после того, как несколько раз обращался за помощью к различным кредиторам, которые обещали помочь, но так и не дали мне ссуду. Пока мой друг не представил меня г-ну Бенджамину Ли, он пообещал помочь мне, и он действительно сделал, как и обещал, без каких-либо задержек. Я никогда не думал, что есть еще надежные кредиторы, пока не встретил г-на Бенджамина Ли, который действительно помог с ссудой. и изменил мою веру. Я не знаю, нужна ли вам настоящая и срочная ссуда. Свяжитесь с г-ном Бенджамином Ли через
WhatsApp: + 1-989-394-3740
Электронная почта: 247officedept@gmail.com.
{ЖЕЛАЮ ВАМ ВСЕХ ЛУЧШИХ ДРУЗЕЙ}

Anonymous said...

ВОЗМОЖНЫ ЛИ ВЫ С ЛЮБЫМИ ТРУДНОСТЬМИ В ЖИЗНИ И НУЖДАЕТЕСЬ НАДЛИТЕЛЬНЫМ РЕШЕНИЕМ СВЯЖИТЕСЬ С ДР АДЖАИ ОН МОЩНЫЙ КАСТЕР ЗАКЛИНАНИЯ НА Viber или WhatsApp: +2347084887094 или по электронной почте: drajayi1990@gmail.com

Мой муж планировал развестись со мной, сказав, что он устал от нашего союза, я был удивлен, потому что это произошло внезапно, и мой инстинкт подсказал мне, что что-то пошло не так, позже я узнал, что у моего мужа есть женщина на улице, я спросил его об этом , он очень разозлился и сказал, что поэтому он хочет, чтобы мы развелись, он ушел из дома на 6 месяцев, когда я увидел контакт доктора Аджайи, заклинателя, женщина объяснила, от кого она смогла забеременеть и родить собственного ребенка лекарство на травах после 9 лет брака, я взяла его контакт и объяснила ему мою ситуацию с моим мужем, он сказал мне, что моим мужем манипулирует темная сила, он сказал мне кое-что сделать и наложить на меня заклинание, после семи В дни заклинания мой муж пришел домой и разорвал бумагу о разводе, теперь мы живем счастливо благодаря доктору Аджайи. Не стесняйтесь своих проблем, обратитесь за помощью и решите их.

Anonymous said...

Это свидетельство, которое я расскажу каждому, кто его услышит. Я был женат четыре года, и на пятом году моего брака у другой женщины было заклинание, чтобы отобрать у меня моего любовника, и мой муж оставил меня и детей, и мы страдали два года, пока я не имел в виду пост, где это мужчина DR WALE помог кому-то, и я решила дать ему попытку помочь мне принести домой мою любовь Мужа и поверьте мне, я просто отправила ему свою фотографию и фотографию моего мужа, и через 48 часов, как он мне сказал, я увидела машина заехала в дом, и вот, это был мой муж, и он приехал ко мне и детям, и именно поэтому я рада сделать каждого из вас похожим на встречу с этим мужчиной и вернуть своего любовника к себе. Свяжитесь с его WhatsApp / Viber +2347054019402 ИЛИ по электронной почте: drwalespellhome@gmail.com

Anonymous said...

несколько лет назад моя подруга рассказала, как она познакомилась с DR WALE в сети, и объяснила свои проблемы в отношениях с DR WALE. она сказала, что ее парень планировал расстаться с ней, потому что парень ужасно проводит время на работе. но она сказала, когда все рассказала доктору Уэйлу. DR WALE помог ей наложить чары, и ее парень больше никогда с ней не расставался. она сказала, что DR WALE все починил. она даже сказала, что именно ДР ВЕЙЛ помог своему парню снова найти работу. Я тоже живое свидетельство хорошей работы DR WALE. он помог вернуть сердце моего мужа, который планировал жениться на другой женщине. ну, с помощью DR WALE мой муж больше никогда не женился после нашего брака. Я заплатила или все вещи, за которые он просил меня заплатить, а затем он заколдовал, чтобы мой муж снова был рядом со мной. вы можете связаться с DR WALE WhatsApp / Viber +2347054019402 ИЛИ drwalespellhome@gmail.com

annonymous said...

Вы испытываете трудности в семейном доме и хотите долговременного решения? Доктор Аджайи - подходящий мужчина для этой работы? Я пережил ад в моем браке, когда я наткнулся на различные свидетельства того, как он помог спасти многих женщин от развода путем развода. их муж, а также благословил многих женщин плодом матки, в этот период мой муж хочет развода после того, как пробыл с ним 17 лет, я объяснила свою ситуацию доктору Аджайи, и было совершено приворот, мой муж порвал бумагу о разводе и мы жили в мире и любви. Не стесняйтесь обращаться за помощью, обратитесь к доктору Аджайи и спасите свой брак или нарушенные отношения. WhatsApp / Viber: +2347084887094

Anonymous said...

Я здесь, чтобы поделиться свидетельством того, как DR WALE помог мне. После двух лет отношений с моим парнем он внезапно изменился и перестал регулярно со мной контактировать, он придумывал оправдания, что не видел меня все время. Он перестал отвечать на мои звонки и смс и перестал видеться со мной регулярно. Затем я начал ловить его с разными девушками несколько раз, но каждый раз он говорил, что любит меня и что ему нужно время, чтобы подумать о наших отношениях. Но не могу перестать думать о нем, поэтому я решил выйти в Интернет и увидел так много хороших разговоров об этом заклинателе по имени DR WALE, и я связался с ним и объяснил ему свои проблемы. Он наложил на меня любовное заклинание, которое я использую, и через несколько дней мой парень вернулся ко мне и начал регулярно связываться со мной, и через несколько месяцев мы переехали вместе, и он был более открыт для меня, чем раньше, и стал проводить больше времени с я, чем его друзья. В конце концов мы поженились, и теперь мы счастливо женаты 3 года, у нас есть сын. С тех пор, как мне помог DR WALE, мой партнер стал очень стабильным, верным и ближе ко мне, чем раньше. Вы также можете связаться с этим заклинателем и исправить свои отношения. Контакты: WhatsApp / Viber / Telegram: +2347054019402 ИЛИ электронная почта: drwalespellhome@gmail.com

Anonymous said...

Я делюсь этим свидетельством с партнерами, страдающими в их отношениях, потому что есть надежное решение. Мой муж оставил меня и наших четырех детей на два года ради другой женщины. Я старалась быть сильной только для своих детей, но не могла сдерживать боли, терзающие мое сердце. Мне было больно и я был сбит с толку. Мне нужна была помощь, поэтому я провел исследование в Интернете и наткнулся на сайт, где я увидел, что ДР ВЕЙЛ заклинатель, который может помочь вернуть много любовников в течение нескольких часов, я связался с ним, и он произнес специальную молитву и заклинания для меня. К моему удивлению, через несколько дней мой муж вернулся домой. Так мы снова воссоединились, и в семье было много любви, радости и мира. Вы также можете связаться с DR WALE, могущественным заклинателем, чтобы найти решения при его контакте. WhatsApp / Viber / Telegram: +2347054019402 ИЛИ электронная почта: drwalespellhome@gmail.com

Anonymous said...

Привет всем, я хочу засвидетельствовать широкой публике, как мои отношения были восстановлены великими силами DR WALE. После шести месяцев одиночества я и EX решаем проблемы, которые у нас есть друг с другом, после моего контакта с DR WALE, что он хочу, чтобы мы вернулись и снова завели хороший дом, теперь мы счастливы в браке, у нас есть дети. Все спасибо DR WALE за его духовную помощь. Вы также можете связаться с ним, если у вас есть аналогичная проблема, поверьте мне, DR WALE - это решение тоже ваших проблем. всегда доступен и способен вам помочь. Свяжитесь с ним через WhatsApp / Viber / Telegram: +2347054019402 ИЛИ по электронной почте: drwalespellhome@gmail.com
НАДЕЖНЫЙ И НАДЕЖНЫЙ
1) Любовные заклинания
2) Потерянные любовные заклинания
3) Заклинания развода
4) Брачные заклинания
5) Связывающее заклинание.
6) Заклинания разрыва
7) Лотерейные заклинания
8) финансовые заклинания
9) заклинания, которые заставят вашу жену забеременеть E.T.C.

Anonymous said...

Доброго времени суток, друзья, меня зовут Трина, и я медсестра по профессии, я и мой жених встречались 6 лет, но у нас были серьезные проблемы, потому что его мама не хотела, чтобы мы поженились, она использовала другой метод, чтобы убедиться, что она сын, не женись на мне, пока он наконец не расстается со мной без причины, я действительно люблю его, поэтому я ищу в Интернете быстрое решение, и мне посчастливилось встретить доктора Аджайи, великого заклинателя, благословленного его предками сверхспособностями, Я рассказал ему о проблеме, а он мне, что вызывает разрыв между нами, и сказал мне, что нужно сделать, чтобы я снова обрел мир в моих отношениях, я выполнил все его инструкции, и сегодня мы счастливы в браке, и мы ожидаем наш первый ребенок. У вас есть проблемы в супружеском доме или вы хотите, чтобы ваш любовник вернулся после разрыва, свяжитесь с доктором Аджайи сейчас для долгосрочного решения по номеру Whatsapp / Viber: +2347084887094 или по электронной почте: drajayi1990@gmail.com

Anonymous said...

НАСТОЯЩИЙ И ПОДЛИННЫЙ ОНЛАЙН ЗАКЛИНАНИЕ ЛЮБВИ, ЧТОБЫ СРОЧНО ЗВОНИТЬ EX LOVER ИЛИ WHATSAPP +2347054019402.
Я хочу использовать эту возможность, я должна сказать большое спасибо DR WALE за то, что он вернул моего бывшего мужа. после семи лет брака мой муж бросил меня ради другой женщины. Я делала все, что могла, чтобы вернуть его, но все, что я делала, было напрасно. Мне было грустно, но я не теряла надежды вернуть его, потому что у меня была вера в Бога. Итак, я ищу в Интернете, как вернуть своего мужа, и я наткнулся на сообщение DR WALE о том, как он помог женщине вернуть ее бывшего, я связался с ним и рассказал ему о боли, которую я переживаю, он рассказал мне, что сделать, и я это сделала, затем он наложил на меня приворот через несколько недель, мой муж позвонил мне и сказал, что сожалеет о том, что он сделал, и что он очень скучает по мне, позже в тот же день он вернулся домой и умолял о мое прощение, с тех пор наша любовь стала сильнее. Из-за чудесных вещей, которые доктор Уэйл сделал для меня, было бы несправедливо с моей стороны не позволить всему миру узнать, что такой могущественный заклинатель действительно жив. Если вы хотите вернуть свою бывшую электронную почту DR WALE в WhatsApp / Viber / Telegram: +2347054019402 drwalespellhomel@gmail.com

Anonymous said...

Доброго времени суток читатели считают себя удачливыми, если вы собираетесь читать, я не был в браке пару месяцев и мой супруг пообещал никогда больше не встречаться со мной, все это произошло неожиданно, как будто кто-то манипулировал моим мужчиной , Я не хочу терять его, поэтому я ищу помощь в Интернете, когда я увидел, как человек хорошо говорит о докторе Аджайи, сильном заклинателе, он описал, как доктор Аджайи помог ему с счастливыми числами, чтобы выиграть большой в лотерее, и как из-за этого у него вау жизнь. Я связался с доктором Аджайи и объяснил ему свою ситуацию, он сказал мне, что нужно сделать, и я выполнил его указания. Пока я печатаю это, мой муж вернулся домой, все благодаря доктору Аджайи, моя семья вернулась. Если вы столкнулись с какой-либо жизненной проблемой и хотите надежного решения, доктор Аджайи - ваш лучший выход. свяжитесь с ним в Whatsapp / Viber: +2347084887094 или по электронной почте: drajayi1990@gmail.com

Anonymous said...

Я хочу написать это свидетельство, чтобы рассказать другим и поблагодарить DR WALE за то, что он для меня сделал. За первые десять лет моего брака у меня было четыре выкидыша, и моя свекровь называла меня разными именами, и это сделало мою семейную жизнь очень беспокойной и тяжелой. Моя хорошая подруга рассказала мне о DR WALE, она сказала, что DR WALE был тем человеком, который помогал своему брату, когда его брату было трудно. она сказала, что ДР ВЕЙЛ очень сильный и честный человек, и он действительно помог своему брату решить его проблему. оттуда она дала мне номер DR WALE в WhatsApp +2347054019402 после того, как я сам провел исследование DR WALE, я увидел хорошие свидетельства и много хороших комментариев о нем, и я мало знал, что это станет концом всех моих проблем. Я немедленно обратился к нему за помощью, я получил траву плодородия, и он сказал мне использовать ее. Трава подействовала, и мой муж даже больше любил меня и покупал мне дорогие вещи. Однажды днем ​​я пошла в ближайшую больницу и вернулась домой с положительным результатом моей беременности, и через девять месяцев я родила мальчика. С тех пор, как я связался с DR WALE, моя история изменилась. В настоящее время у меня двое детей, и я очень счастлива в браке. вот контакт DR WALE: WhatsApp / Viber: +2347054019402 ИЛИ электронная почта: drwalespellhome@gmail.com

Anonymous said...

Есть человек, которому я доверяю, и он творит чудеса с помощью заклинаний, его зовут DR WALE. девять лет назад он спас мой брак своим заклинанием. Мой муж подал на развод, и это было очень неловко, позорно и душераздирающе. Я начала искать помощи в Интернете, когда увидела разные свидетельства, в которых люди ценили DR WALE за помощь в восстановлении их отношений, поэтому я связалась с ним через WhatsApp: +2347054019402 для помогите, и он ответил и пообещал помочь мне восстановить мой брак с его заклинанием. Я сделала, как он меня велел, и через несколько дней мой муж вернулся, умоляя меня на коленях простить его и принять его обратно. Он отменил развод. Прошло девять лет, а мы все еще счастливы в браке. Я буду продолжать ценить доктора Уэйла, потому что он Бог на Земле. Он тоже может вам помочь. Свяжитесь с ним через WhatsApp: +2347054019402 ИЛИ по электронной почте: drwalespellhome@gmail.com

Cipriana Costas said...

Я ТАК СЧАСТЛИВ, ДР УЭЙЛ, МОЙ МУЖ ВЕРНУЛСЯ.
Я полностью доверяла доктору Уэйлу с того времени, как я разговаривала с ним в период, когда мой муж ушел от меня после четырнадцати лет нашего брака, он начал заклинание над моей женой, и через несколько недель мой муж, наконец, вернулся ко мне, да, она вернулся всем сердцем, Любовь, забота, эмоции, цветы и все стало лучше. Я без колебаний рекомендую этого могущественного заклинателя всем, кто нуждается в помощи. Пожалуйста, если кому-нибудь понадобится помощь. Заклинание любви, лотерея, заклинание о беременности, заклинание о разводе,
ОСТАНОВИТЕ СУДЕБНОЕ ДЕЛО И ВЫИГРЫВАЙТЕ ЛЮБУЮ ЗАДАЧУ СУДА, СМЕРТЕЛЬНОЕ ЗАКЛИНАНИЕ, БИЗНЕС-ЗАКЛИНАНИЕ И МНОГОЕ ДРУГОЕ. Я посоветую вам связаться с ним сейчас через WhatsApp / Viber: +2347054019402 ИЛИ по электронной почте: drwalespellhome@gmail.com

Anonymous said...

Здравствуйте, я так счастлив поделиться этим, я все еще не могу отблагодарить вас достаточно мощным DR WALE, Мой муж ушел к более молодой женщине, потому что я не могла родить из-за СПКЯ, я была так опустошена, что была одинока, я много плакала Я даже пытался покончить с собой. Потом моя подруга рассказала мне об этом великом человеке DR WALE, который помог ей сделать ее брак идеальным. Я также зашел в Интернет и провел больше исследований о нем. Я тоже увидел много хороших новостей о DR WALE. поэтому я связался с ним без страха и беспокойства, потому что я знал, что с ним все будет хорошо, он сказал мне все, что мне нужно было заплатить, что было удобной платой, и я сделал, и он сделал свою работу и отправил мне видео DR WALE и сказал мне подождать несколько недель, пока он вернется. На следующей неделе, к моему величайшему удивлению, мой муж, стоя на коленях, умолял меня извиниться за боль, которую он мне причинил. Прямо сейчас я так счастлив, И на этом все не закончилось, я с гордостью могу сказать, что я на 3 неделе беременности, большое спасибо DR WALE Я бесконечно благодарен .. Вот его контакт ... WhatsApp / Viber : +2347054019402 ИЛИ
Почта: drwalespellhome@gmail.com

Anonymous said...

ЭФФЕКТИВНЫЙ И МОЩНЫЙ ЗАКЛИНАТЕЛЬ ОНЛАЙН WhatsApp/Viber +2347054019402 Это действительно сработало, и я горжусь тем, что свидетельствую об этом. Я видел пост о том, как женщина вернула своего мужчину с помощью DR WALE, который помог ей вернуть мужа. Меня и моего Мужа разлучили на четыре хороших года и несколько месяцев. Хотя я никогда не верила в духовную работу, я неохотно попробовала его, потому что была в отчаянии, но, к моему величайшему удивлению, ДР ВЕЙЛ помог мне вернуть моего мужчину, и теперь мои отношения теперь идеальны, как он и обещал. Если вы навсегда вернете бывшего, это не только вернет того, кого вы любите, но и возродит чувства вашего возлюбленного к тому, чтобы вы были максимально счастливы с этим человеком. Мой мужчина теперь относится ко мне как к королеве и всегда говорит, что любит меня все время. Если вы испытываете трудности в отношениях, свяжитесь с DR WALE WhatsApp/Viber: +2347054019402 или по электронной почте: drwalespellhome@gmail.com

Anonymous said...

Вы можете прочитать мою встречу с доктором Уэйлом, могущественным духовным человеком, благословленным его предками, чтобы лечить болезни травами, а также восстанавливать разрушенный дом. Я встретила доктора Уэйла, потому что мой любимый муж хочет, чтобы мы развелись, и это после десяти лет благословленного брака. с двумя прекрасными детьми, мальчиком пяти лет и девочкой двух лет, он забрал нашу дочь из дома и остался со своей мамой, и я умоляла его вернуться домой, но он отказался, я был очень сбит с толку, поэтому я искал помощи, когда Я читал о докторе Уэйле, как он помог женщине завести собственного ребенка после девяти лет брака без детей, я связался с доктором Уэйлом, объяснил ему мою ситуацию, он попросил некоторую информацию обо мне, которую я дал ему после на какой-то консультации он сказал мне, что нужно сделать, и я сделала, как было указано, пока я печатаю это, мой муж делает свою офисную работу в гостиной. Если вам нужна помощь настоящего духовного человека, DR WALE — ваша последняя остановка, свяжитесь с ним по WhatsApp / Viber: +2347054019402 или по электронной почте: drwalespellhome@gmail.com

Anonymous said...

Привет, друзья, я так рад написать эту статью сегодня, чтобы рассказать миру, как DR WALE вылечил мой вирус HSV, у меня были обнаружены HSV-1 и HSV-2 шесть лет назад, с тех пор моя жизнь была совершенно странной. и агония, я использовал так много лекарств, которые мне прописали несколько врачей, но они не вылечили мой ВИРУС ВПГ и не уменьшили боль, пока я не искал решение в Интернете, а затем чудесным образом наткнулся DR WALE, могущественный травник, который лечит многих людей от ИНФЕКЦИИ HSV-1 и HSV-2, затем я связался с его номером WhatsApp по телефону +2347054019402, я все ему объяснил и подготовил лекарство, которое полностью вылечило мою болезнь HSV-1 и HSV-2 после получения его травяное лекарство, поэтому, мои друзья, зрители, зачем ждать и страдать, когда есть кто-то вроде DR WALE, который может вылечить любую болезнь ВИЧ/РАК/ВИРУС ГЕПАТИТА B, вы можете связаться с ним через: WhatsApp/Viber: +2347054019402 или по электронной почте: drwalespellhome@gmail.com

Unknown said...

Муж резко изменился ко мне, больше не общается. Он не уважает меня и ложно обвиняет меня в неверности из-за злых сплетен ... но я просто ПОРАЖЕН результатами ДР УЭЙЛА, который сделал для меня заклинание воссоединения любви. Все идет так хорошо и ТОЧНО, как он сказал. Несмотря на то, что на полный прогресс ушли недели, это того стоило, потому что все почти идеально! То, как он воспринял мою ситуацию и полностью изменил ее, чтобы дать мне именно то, что я хотел, выше моего понимания, но я никогда не буду сомневаться в этом и просто буду полностью благодарен, Боже, благослови доктора Уэйла за то, что он превратил горе в счастье для меня. Контакты DR WALE: WhatsApp/Viber:+2347054019402 или
drwalespellhome@gmail.com

Anonymous said...

В этой жизни мы все заслуживаем счастья в браке. брак предназначен для лучшего и худшего времени, брак для того, чтобы оба родителя росли сильными и вместе воспитывали детей. это то, что нужно всем бракам. я благодарен доктору Уэйлу за помощь, которую он оказал мне и моему мужу, наш брак был на грани распада, мой муж больше не участвовал в том, что мы делаем по дому, он всегда придумывает всевозможные оправдания, ему все равно. о наших детях больше нет. когда я начал замечать его забавное поведение, я быстро сказал другу, который познакомил меня с доктором Уэйлом, а затем рассказал доктору Уэйлу о своих проблемах, с которыми я сталкиваюсь в моем браке. Прямо оттуда DR WALE сказал мне все, что нужно сделать, я сделал все, что он просил меня сделать, я также заплатил за предметы, о которых он просил меня. сейчас, когда я пишу это свидетельство, мое счастье восстановилось, и я и мой муж теперь счастливы вместе. Если вы находитесь в службе DR WALE, свяжитесь с ним по WhatsApp/Viber: +2347054019402 или по электронной почте: drwalespellhome@gmail.com

Anonymous said...

СРОЧНОЕ И ЭФФЕКТИВНОЕ ЗАКЛИНАНИЕ ЛЮБВИ, ЧТОБЫ ПОМОЧЬ ВАМ ВЕРНУТЬ ВАШЕГО БЫВШЕГО ЛЮБОВНИКА ОЧЕНЬ БЫСТРО WHATSAPP: +2347054019402
Я хочу поблагодарить доктора Уэйла за то хорошее, что он сделал для меня, хотя я не уверен, что это лучший форум, чтобы показать мою радость и счастье за ​​то, что он сделал для меня, но я не могу скрыть счастья и моя радость, так что я должен поделиться ею с людьми, мой брак рухнул около года назад, и я пробовал все, что мог, но безрезультатно. Я увидел сообщение и отзыв о хороших вещах, которые делает DR WALE, поэтому я решил попробовать. хотя он всегда занятой человек, но когда он ответил на мой WhatsApp, он дал мне недели, чтобы мой брак был восстановлен, точно так же, как он сказал, что мой брак был восстановлен с тех пор, я счастлив и я живу счастливо, я так благодарен ДР УЭЙЛ . вы всегда можете WhatsApp/Viber: +2347054019402 ИЛИ Электронная почта: drwalespellhome@gmail.com

Anonymous said...

Меня зовут ДЖОЙ ЭДВИН из Великобритании. Я здесь, чтобы дать показания о том, как я вернула своего мужа. Муж ушел от меня без причины 3 года назад. Он переехал к другой женщине, мне хотелось убить себя, моя жизнь стала очень горькой и печальной. Затем однажды мой друг рассказал мне об отличном заклинателе, который очень хорош, и, по его словам, он дал ему несколько счастливых чисел, которые он сыграл в лотерее, и он выиграл. Я не поверил этому, потому что я работал со многими из них, и это не сработало. Он умолял меня еще больше, поэтому я решил попробовать этого великого заклинателя по имени DR IBINOBA. Я все еще не верил. Я использовала заклинание, которое он дал мне, и в прошлом месяце мне позвонил мой дорогой муж Томас. Он извинился и вернулся ко мне. Он даже дал мне 10 800 долларов США в качестве компенсации. Я очень счастлив сейчас. Спасибо, DR IBINOBA. Вы можете связаться с ним по WhatsApp: +2348085240869, по электронной почте: dromionoba12@gmail.com
Он может решить любую проблему, например,
(1) Если вы хотите, чтобы ваш бывший вернулся.
(2) вам нужен развод в ваших отношениях.
(3) Вы хотите, чтобы вас повысили в должности.
(4) Вы хотите, чтобы женщины и мужчины бегали за вами.
(5) Если вы хотите ребенка.
(6) Вы хотите быть богатым.
(7) Вы хотите, чтобы ваш муж и жена были вашими навсегда.
(8) Если вам нужна финансовая позиция.
(9) Он может сделать вас беременной.
(10) Он может вылечить вас от любых болезней.
(11) Он может вылечить глухоту

Anonymous said...

Я никогда не знал, что у людей все еще есть силы и они заставляют вещи происходить таким образом. Я Джойс Джексонс из США. Мой муж ушел от меня и моего ребенка к другой девушке три года назад, с тех пор моя жизнь была наполнена болью, горем и травмами, потому что он был моей первой любовью, и мы вместе уже много лет и не можем представить свою жизнь без него. . Я видел некоторые свидетельства о великом заклинателе DR IBINOBA и о том, как он помогал людям во всем мире, что он может вернуть любовника в течение нескольких дней, сначала я посмеялся над этим и сказал, что мне это не интересно, но из-за любви, которую я испытываю к мой человек, я посоветовалась с великим заклинателем, и, к моему величайшему удивлению, через два дня мой муж позвонил мне впервые после трех лет, что он скучает по мне и что он так сожалеет обо всем, через что он заставил меня пройти, что он хочет меня вернуть, мы собираемся провести нашу жизнь вместе и обещаем никогда больше не оставлять меня и моего ребенка. Я до сих пор не могу поверить своим глазам, потому что это невероятно, это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Все, что я могу сказать, это спасибо, доктор Ибиноба, за то, что вы вернули мне моего мужа и моего ребенка, и всем, кому может понадобиться помощь этого великого заклинателя, вы можете позвонить этому великому человеку или связаться с ним через WhatsApp +2348085240869, электронная почта: dromionoba12@gmail .com

Anonymous said...

Как вернуть бывшего любовника, даже если это кажется невозможным.
После того, как мой парень, который прожил со мной три года, расстался со мной, я едва могла говорить без слез. Я чувствовал себя ошеломленным и не знал, что делать, и я был опустошен. Самое больное, что я была беременна от него. Я хотел его вернуть. Я делала все, что было в моих силах, чтобы вернуть его, но все было напрасно, я так сильно хотела его вернуть из-за любви, которую испытывала к нему, я умоляла его обо всем, я давала обещания, но он отказывался. Я объяснил свою проблему сестре, и она предложила мне связаться с заклинателем, который мог бы помочь мне произнести заклинание, чтобы вернуть его, у меня не было другого выбора, кроме как дать ему след. Я отправил сообщение заклинателю по имени DR WALE, и он заверил меня, что проблем нет и что все будет хорошо, и он сказал мне, что нужно сделать, и я предоставил все необходимое. Он наложил заклинание, и, что удивительно, через несколько недель мне позвонил мой парень. Это было так удивительно, я ответил на звонок, и все, что он сказал, это то, что он очень сожалеет обо всем, что произошло, и хотел, чтобы мы снова были вместе. Он также сказал, что очень любит меня. Я была так счастлива и пошла к нему, так мы снова начали счастливо жить вместе. благодаря доктору Уэйлу. если вы здесь и ваш Любовник вам отказывает, или ваш парень ушел к другой девушке, не плачьте больше, обратитесь за помощью к DR WALE прямо сейчас.. Вот его контакты.
WhatsApp ему по телефону: +2347054019402
Электронная почта: drwalespellhome@gmail.com

Anonymous said...

Способность вернуть потерянную любовь или привлечь кого-то, кого мы любим. Выполнение любовных заклинаний является одним из древнейших магических действий, которыми занимается человек. Магия любви — это возвращение счастья, так что это часть жизни. Всегда есть внутренние причины, почему пара находится (и почему они не находятся) в гармонии. Иногда может случиться так, что, несмотря на любовь между партнерами, гармония отсутствует, и отношения заканчиваются. Любовная магия доктора Ибиноба — отличный шанс исправить это. У вас проблемы с личной жизнью? Драки? Дисгармония? Вы думаете о прекращении отношений? Часто эти проблемы можно решить, когда вы не можете, несмотря на многочисленные попытки, встретиться с партнером своей мечты. Меня зовут Джульетта. Этот великий человек спас мой распавшийся брак, и он также помогает многим людям. Мой муж расстался со мной, развевшись со мной, чтобы жениться на другой девушке. После 5 лет распавшегося брака я все еще получаю то, что принадлежит мне. С помощью доктора Ибиноба, и теперь я рад поделиться с вами, что есть кто-то, кто спасет ваш брак и вернет вам ваш разрушенный дом, бывшие отношения и брак, если у вас есть какие-либо проблемы с браком или здоровьем, с которыми вы можете связаться этому человеку на его номер WhatsApp: +2348085240869, электронная почта: dromionoba12@gmail.com

Anonymous said...

Привет, мир! Меня зовут Кэти Фишер, мы с мужем женаты уже около 7 лет. Мы были счастливы в браке, у нас двое детей, мальчик и девочка. 3 месяца назад я начала замечать у него какое-то странное поведение, а через несколько недель узнала, что мой муж с кем-то встречается. Он стал поздно приходить домой с работы, уже почти не заботился ни обо мне, ни о детях, иногда уходит и не возвращается домой дня 2-3. Я сделал все, что мог, чтобы исправить эту проблему, но все безрезультатно. Я очень волновалась и нуждалась в помощи. Однажды, просматривая Интернет, я наткнулся на веб-сайт, на котором говорилось, что доктор Ибиноба может помочь решить семейные проблемы, восстановить разорванные отношения и так далее. Итак, я почувствовал, что должен дать ему попробовать. Я связался с ним, и он сделал заклинание для меня. Через два дня мой муж пришел ко мне и извинился за свои ошибки и пообещал никогда больше этого не делать. С тех пор все вернулось в норму. Моя семья и я снова счастливо живем вместе. Все благодаря доктору Ибинобе. Если вам нужен экстрасенс, способный произнести заклинание, которое действительно работает, я предлагаю вам связаться с ним. Он не разочарует вас. Это его WhatsApp: +2348085240869, электронная почта: dromionoba12@gmail.com

Anonymous said...

DR WALE ПОМОГАЕТ ЛЮДЯМ В ЛЮБЫХ ПРОБЛЕМАХ ОТНОШЕНИЙ И ЛОТЕРЕЕЙНЫХ НОМЕРАХ
Это очень тяжелая ситуация, когда играешь в лотерею и никогда не выигрываешь, или продолжаешь выигрывать с небольшим фондом до 100 баксов, я был жертвой такой тяжелой жизни, самый большой фонд, который я когда-либо выигрывал, был 100 баксов, и я играю в лотерею уже почти 12 лет, все внезапно изменилось в тот момент, когда я наткнулся на секрет в Интернете, свидетельство заклинателя по имени DR WALE, который помогает людям в любом типе лотерейных чисел, когда выходя в интернет, увидел много хорошего, свидетельствует о Доктор УЭЙЛ. теперь я гордый победитель лотереи с помощью DR WALE, я выиграл 1000.0000,00 долларов, и я сообщаю об этом всем, кто все дни пытался выиграть в лотерею, поверьте мне, это единственный способ выиграть Лотерея. Еще одна хорошая новость заключается в том, что DR WALE также помогает моей подруге вернуть ее мужа, который ушел от нее к другой женщине. теперь, когда моя подруга живет счастливо со своим мужем. Вы можете связаться с DR WALE через: WhatsApp/Viber +2347054019402 ИЛИ по электронной почте: drwalespellhome@gmail.com

DR WALE также может помочь вам решить эту проблему.

(1) Возвращение бывшего любовника.
(2) лечение травами и духовное исцеление.
(3) Вы хотите, чтобы вас повысили в должности.
(4) Заклинание беременности.
(5) Выиграть судебное дело.

Anonymous said...

Я так рада поделиться этим, я до сих пор не могу отблагодарить вас, доктор Уэйл. Мой муж ушел к более молодой женщине, потому что я не могла родить из-за СПКЯ, я была так опустошена, я была одинока, я много плакала, я даже пытался лишить меня жизни. Затем мой друг рассказал мне об этом великом человеке, докторе Уэйле, который помог ей сделать ее брак идеальным. Я также зашел в Интернет и провел больше исследований о нем, я тоже увидел много хороших новостей о докторе Уэйле. поэтому я связался с ним без страха и беспокойства, потому что я знал, что с ним все будет в порядке, он сказал мне все, что мне нужно было заплатить, что было удобной платой, и я сделал, и он сделал свою работу и прислал мне видео Доктор Уэйл и сказал мне подождать несколько недель, пока он вернется. На следующей неделе, к моему величайшему удивлению, мой муж на коленях умолял меня извиниться за боль, которую он мне причинил. прямо сейчас я так счастлива, это не остановилось на этом, я с гордостью могу сказать, что я на пятой неделе беременности, большое спасибо, DR WALE, я всегда благодарен .. Вот его контакт WhatsApp/Viber/Telegram: +2347054019402 ИЛИ Электронная почта: drwalespellhome@gmail.com

Anonymous said...

ВАМ СРОЧНО НУЖЕН ЗАКЛИНАТЕЛЬ, ЧТОБЫ ПОМОЧЬ ВАМ ВЕРНУТЬ ВАШЕГО БЫВШЕГО ПАРТНЕРА Д-Р УЭЙЛ - ПРАВИЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК ДЛЯ ВАС. WHATSAPP/VIBER: +2347054019402

ПРИВЕТ, я искала помощи, как вернуть моего бывшего любовника, который расстался со мной три года назад... Я был травмирован расставанием и чуть не хотел покончить жизнь самоубийством, но я благодарю Бога, что я получил контакт с доктором Уэйлом, духовным отцом, который помог мне вернуть моего бывшего любовника после долгих поисков помощи из разных мест. Когда я связался с доктором Уэйлом, я объяснил ему все, поэтому он сказал мне слова поддержки и сказал, что собирается подготовить для меня заклинание, которое поможет мне вернуть моего бывшего любовника в течение нескольких часов, и я поверил его словам, потому что меня порекомендовал ему друг, которому он помог, и прямо сейчас мой бывший любовник вернулся, и мы счастливо живем вместе, чтобы пожениться в следующем месяце. Если вам нужна какая-либо помощь, например, возвращение любовника, выигрышное заклинание в лотерею, заклинание черной магии и т. д. Тогда я предлагаю вам связаться с доктором Уэйлом через его
WhatsApp/Viber: +2347054019402 ИЛИ электронная почта: drwalespellhome@gmail.com

Anonymous said...

Привет всем тут!! Моя невеста-лесбиянка, которая бросила меня, вернулась, я хочу поделиться своим свидетельством, что я счастлив со всеми вами на этом сайте, в прошлом году моя жена-лесбиянка ушла от меня к другой женщине, она бросила меня одного, и я скучаю по ней, так как все было так тяжело для меня, потому что я действительно так сильно ее люблю, я не терял надежды, я изо всех сил пытался вернуть ее, когда я искал в Интернете и читал свидетельства доктора УЭЙЛА о том, как он помогает людям вернуть туда бывшего любовника, я у меня не было выбора, кроме как обратиться за помощью, я связался с доктором УЭЙЛОМ, объяснил ему мою проблему, доктор УЭЛЬ Гарантировал мне, что я не буду беспокоиться, это поможет мне произнести заклинание ответной любви для меня, которое вернет мою жену-лесбиянку и заверит меня в течение неделю, это было просто волшебство, моя жена, которая бросила меня, обязательно вернется, я не мог поверить, когда она бросила другую женщину, и она вернулась ко мне с такой любовью и заботой, теперь они вместе, я никогда этого не забуду. помощь, которую сделал для меня доктор УЭЙЛ, любовное заклинание, которое вернуло мою жену. Если вы здесь и вам нужна помощь, чтобы вернуть бывшего, свяжитесь с доктором ВЕЙЛЕ через WhatsApp/Viber: +2347054019402 ИЛИ по электронной почте: drwalespellhome@gmail.com

Unknown said...

Я никогда не верила в колдовство или магию, пока не встретила доктора Аджайи, с которым связалась по его номеру: +2347084887094 в WhatsApp. брак, я действительно люблю своего мужа, поэтому я ищу помощи, чтобы уладить дела в моем браке, просматривая сайт, я увидел, где мужчина рекомендовал доктора Аджайи, потому что он помог ему получить повышение на своем рабочем месте с помощью заклинания, я обратился к Доктор Аджайи объяснился с ним, он рассказал мне, что нужно сделать, чтобы восстановить мир в моем доме после выполнения всех его инструкций, мой муж передумал, и мы живем счастливо, и он больше никогда ничего не упоминал о разводе. Свяжитесь с доктором Аджайи сегодня, чтобы решить любую проблему в отношениях или любой аспект жизни, и он найдет решение вашей проблемы. Номер Viber / WhatsApp: +2347084887094 или электронная почта: drajayi1990@gmail.com

Anonymous said...

Я хочу засвидетельствовать о могущественном ДР УЭЙЛЕ за спасение моего брака. Я, должно быть, одна из немногих, у кого нет проблем с тем, чтобы показать и рассказать людям, как я благодарна за то, что мой брак был мелодичным и гладким. Я пыталась быть более позитивной в отношении моего брака с моим мужем, кажется, что это длилось целую вечность. Другая женщина забрала у меня мужа, и они оба переехали. Я плакала и искала его, чтобы он вернулся, но он отказывался отвечать на мои звонки и отвечать на мои сообщения. Мой друг познакомил меня с могущественным заклинателем по имени DR WALE, который помог мне произнести очень мощное любовное заклинание, которое вернуло моего мужа в течение нескольких недель. Я была поражена и удивлена, когда мой муж позвонил мне, чтобы просить прощения, все из-за сильного любовного заклинания DR WALE. Не забудьте связаться с DR WALE следующими способами, если у вас есть какие-либо проблемы в браке или отношениях. Вы можете позвонить ему или написать ему напрямую через WhatsApp/Viber: +2347054019402 ИЛИ по электронной почте:
drwalespellhome@gmail.com

Unknown said...

После того, как я прожил несколько лет в неудачном браке, из-за того, что думал об этом, я также потерял работу, я плакал день и ночь и чуть не сошел с ума. Но теперь я снова на ногах, и все благодаря DR WALE, который вернул мне счастье. После того, как я прочитал обо всех хороших вещах, которые DR WALE сделал для людей, я быстро связался с ним и рассказал ему о том, через что я прохожу. Мой муж тогда всегда бил меня без всякой причины, он всегда обижается на все, что я делаю. Рассказав все это доктору Уэйлу, он сделал для меня заклинание и узнал, что мой муж встречается с кем-то еще вне нашего брака, поэтому он приходит домой и ищет недостатки. Но все благодаря DR WALE, что теперь он снова вернул все в норму. мой муж попросил у меня прощения, а мой начальник на моем рабочем месте попросил меня вернуться на работу. Я также рекомендую DR WALE всем, кто нуждается в помощи. свяжитесь с DR WALE через WhatsApp/Viber: +2347054019402 или по электронной почте: drwalespellhome@gmail.com

Anonymous said...

Иногда в наших браках случается дерьмо, но это не всегда будет продолжаться, когда мы боремся, чтобы исправить их, у меня были проблемы с моим браком, июль 2021 года, это был ужасный опыт, я чуть не потеряла свой брак, мой муж думал, что я изменяю, потому что я всегда получаю звонки с работы я пыталась дать ему понять что они просто мои коллеги он никогда мне не верил он подал на развод а бумаги кончились это было для меня как сон но это была реальность мне нужно было остановить его потому что я люблю его, это был прекрасный брак, и я даже не могла представить, что расстанусь с ним, мне пришлось обратиться за помощью к доктору Уэйлу, я объяснил ему свою ситуацию, и, конечно же, он помог мне, он подготовил для меня любовное заклинание и заверил меня в безопасности. Мой муж остановил развод и снова полюбил меня. Вот почему я здесь, чтобы рассказать людям о докторе Уэйле и о том, как он мне помог. Если у вас проблемы с браком и отношениями, просто свяжитесь с ним по WhatsApp/Viber: ИЛИ по электронной почте: drwalespellhome@gmail.com

Anonymous said...

Мой муж ушел из дома, чтобы жить с другой девушкой, с которой познакомился в Интернете, и прислал мне документы о разводе. Я не хотела развода из-за любви к мужу, я не хочу, чтобы моя семья распалась. Я подозревал, что женщина использовала заклинание, чтобы связать моего мужа, чтобы он не мог вернуться к своей семье. Я искала советы о том, как вернуть мужа, и наткнулась на комментарий, в котором говорится, что доктор Уэйл помог ей вернуть мужа после нескольких месяцев расставания, и я взял номер WhatsApp доктора Уэйла, который присутствовал в комментарии, и WhatsApp +2347054019402 ему о моей проблеме, и он ответил мне и помог мне вернуть моего мужа в течение недели, и прямо сейчас мой муж вернулся со мной, и он еще более любящий и заботливый. Вы также можете обратиться за помощью к DR WALE по его WhatsApp/Viber: +2347054019402 или по электронной почте: drwalespellhome@gmail.com очень рад засвидетельствовать его хорошую работу

anonymous said...

Привет, зрители онлайн, я здесь, чтобы поделиться своим свидетельством о том, как мне помогли вернуть мою жену. Я был мошенником, и моя жена ловила меня несколько раз. Я пытался исправить себя, и каждый раз я обманывал снова и снова. Наверное, я не понимал, что она для меня значила, пока она не оставила меня в покое. Я начал искать способ вернуть ее, но ничего не получалось идеально, пока я не наткнулся на статью о докторе Уэйле, который помог многим людям во всем мире восстановить свои отношения. Я связался с ним по его номеру WhatsApp по телефону +2347054019402, и он заверил меня, что моя жена вернется ко мне в течение нескольких недель со своей могущественной магией, и я заплатил некоторую сумму в евро за материалы, необходимые для работы. Удивительно, но моя жена вернулась домой через несколько недель, сказав, что она все еще любит меня, и я поклялся никогда больше ей не изменять. Все благодаря DR WALE. WhatsApp/Viber: +2347054019402 или drwalespellhome@gmail.com

Anonymous said...

ЭФФЕКТИВНЫЙ И МОЩНЫЙ ЛЮБОВНЫЙ ЗАКЛИНАТЕЛЬ DR WALE
Меня отверг мой муж после пяти (5) лет брака только потому, что другая женщина наложила на него чары, и он оставил меня и ребенка страдать. Однажды, когда я читала в Интернете, я увидела сообщение о том, как этот заклинатель в этом WHATSAPP +2347054019502 помог женщине вернуть своего мужа, и я дала ему ответ на его WHATSAPP, и он сказал мне, что женщина наложила заклятие на моего мужа, и он сказал мне, что поможет мне, и через несколько дней я верну своего мужа. Я поверил ему, и сегодня я рад сообщить вам всем, что этот заклинатель способен вернуть влюбленных. потому что я теперь счастлива с моим мужем. Спасибо за доктора Уэйла. Свяжитесь с ним по номеру WhatsApp/Viber: +2347054019402 или по электронной почте: drwalespellhome@gmail.com Спасибо, DR WALE. Пусть ваши боги всегда вознаграждают вас за ваше добро.

Anonymous said...

Добрый день всем, я здесь, чтобы рассказать всему миру хорошие новости о том, как я вернула своего бывшего мужа. Все началось с того, что мой муж изменил мне с другой женщиной, не зная, что эта женщина волшебница, женщина наложила на моего мужа заклятие, которое заставило моего мужа изменить свои чувства ко мне и детям и разорвало наш пятилетний брак. Я была смущена и напряжена из-за страданий матери-одиночки, поэтому я позвонила подруге и объяснила ей свои семейные проблемы, она проинструктировала и направила меня связаться с этим великим могущественным заклинателем по имени ДР ВЕЙЛ. Основная причина, по которой она проинструктировала Я связался с DR WALE, потому что в последнее время она прочитала в Интернете несколько свидетельств, которые некоторые люди написали о могущественном заклинателе DR WALE, и я был так доволен, что решил обратиться за помощью к нему, и он сделал прекрасную работу. наложив заклятие на моего мужа и используя силы другой женщины, которые заставили его вернуться ко мне и просить прощения. Я не перестану публиковать его имя в сети из-за хорошей работы, которую он делает. Со всеми, у кого проблемы в браке, проблемы с разводом, потеря любовника или любые проблемы, связанные с отношениями, вы можете связаться с WhatsApp / Viber: +2347054019402 или по электронной почте: drwalespellhome@gmail.com

Anonymous said...

Моя жена страдает от рака щитовидной железы, который, как было подтверждено, находится на четвертой стадии, врач сказал мне, что он мало что мог сделать, поскольку она не реагировала на лечение, но мой друг пришел нам на помощь, заказав это масло каннабиса от DR. WALE, который, по его словам, помогает некоторым пациентам бороться с раком различных типов, поэтому мы решили дать ему шанс, на данный момент моя жена прекрасно себя чувствует и теперь может самостоятельно ходить по дому. Я счел необходимым сообщить другим, кто страдает от этого острого заболевания, что, если у вас есть хорошее масло каннабиса, оно действительно может дать человеку второй шанс на жизнь. случайно, если вам понадобится это масло каннабиса, вы можете связаться с доктором Уэйлом, который предоставил мне и моей жене это WhatsApp/Viber/Telegram: +2347054019402 ИЛИ электронная почта: drwalespellhome@gmail.com

ОН РЕШАЕТ СЛЕДУЮЩИЕ ПРОБЛЕМЫ ДЛЯ ВСЕХ
ПО ВСЕМУ МИРУ:
1. Как вернуть любимого или мужа
2. Духовная пуленепробиваемость
3. Лотерея
4. Денежное заклинание
5. Заклинание долгой жизни
6. Заклинание процветания
7. Защитное заклинание
8. Получите заклинание работы
9. Стать менеджером
10. Получите огромный кредит без уплаты каких-либо комиссий.
11. Как вернуть деньги от мошенничества
12. Детское заклинание
13. Заклинание на беременность
14. Заклинание свободы
15. Приворот
16, исчезающее заклинание
17. Заклинание невидимого человека
18. Заклинание «Успех или проход»
19. Приворот на брак
20. Заклинание мести
21. Заклинание популярности
22. Убийственное заклинание
23. Заклинание рака
24. Заклинание сверхъестественной силы.
25. Заклинание безумия
26. Заклинание бесплатного ипотечного кредита
27. Производство фильмов и кино.
28. Заклинание на ВИЧ/СПИД.
29. Заклинание от туберкулеза
30. Похудение и заклинание тела